– Извольте.

– Вы… марксист? — и торопливо добавил: — Поверьте, это не праздное любопытство.

– Понимаю,— сухо сказал Зверев.— Хоть это и не относится к делу, но… извольте: я не марксист.

– Прекрасно! Очень не хотелось бы предвзятости с вашей стороны,— извиняющимся тоном пояснил Жухлицкий.— Как промышленник, предприниматель, я не одобряю политику новой власти. Эксплуататор!— Аркадий Борисович горьковато хохотнул.— Помилуйте, да какой же я эксплуататор? Одно дело, скажем, конфетная фабрика Неганова или Торговый дом «Виневич и Давидович» в Верхнеудинске или пуще того — огромные заводы на Урале и в Петербурге. Но золотые промыслы в тайге — о, это уже совсем, совсем другое. Вы не хуже меня знаете, как это происходило. Золото мы сдавали в Иркутске, причем по цене ниже его курсовой стоимости, получая при этом отнюдь не деньги, а для начала всего лишь ассигновки. Дальше золото в слитках везли в Петербург на Монетный двор. И тут уж воля твоя — либо жди почти год, пока придет из столицы полный расчет, либо, если тебе нужны «живые» деньги, учитывай ассигновки у местных дисконтеров — с большим, понятно, для себя убытком. Прибавьте к этому еще отчисления Кабинету Его Величества, обыкновенные налоги на содержание стражи, зимовий, дорог, попудные и подесятинные платы… Хорошо! — воскликнул хозяин Чирокана, предупреждая возражение Зверева.— Понимаю вас — что, мол, за промышленник, если он не жалуется; как говорят картежники: «Плачь больше — карта слезу любит». Но вот вам свежий пример. В последние три–четыре года в связи с войной вздорожали предметы первой необходимости, из–за чего нам пришлось увеличить плату за золото до четырех и пяти рублей за золотник. А казна по–прежнему платила промышленнику немногим больше четырех рублей,— четыре тридцать пять, если уж быть совсем точным. Вот вам и эксплуататор, вот вам и барыши!

Ничего нового Жухлицкий не открыл, но Зверев выслушал его с терпением. Даже вздохнул сочувственно, когда тот закончил.

– Да… Однако чем объяснить ваше упорное молчание в ответ на все мои запросы?

– Алексей Платонович, побойтесь бога! — воскликнул Жухлицкий с дружелюбной укоризной.— Ведь я уже имел честь писать вам об этом. Право, других объяснений у меня нет.

– Допустим. А как тогда прикажете понимать весьма… м–мм… странный характер ваших отчетных сведений?

Жухлицкий улыбнулся грустно и понимающе, немного подумал.

– Видите ли… я пошел на это сознательно, вынужден был пойти.

– Как, на прямой подлог? Ну, знаете ли…

– Да–а…— Жухлицкий вздохнул.—- Я уже упоминал о вздорожании продуктов, это раз. Второе — я потратил весьма значительную сумму на так называемый «заем свободы», объявленный правительством Керенского на продолжение войны до победного конца. Как патриот и гражданин я, согласитесь, не мог поступить иначе. Далее — очень много рабочих за последние год–два покинули тайгу. Желая им помочь, особенно многодетным семьям, я не считался с затратами,— подчеркнул он.— В результате всего этого обнаружилось, что концы с концами у меня не сходятся. Выход был один, и я пошел, как вы изволили выразиться, на прямой подлог. Давая данные вам и налоговой инспекции, я несколько округлил цифры в выгодную для себя сторону. Я мог бы сделать это гораздо тоньше, однако же сделал намеренно грубо,— как бы сознаваясь в содеянном. Почему — надеюсь, понимаете.

«Ну и бестия! — ошарашенно подумал Зверев.— Патриот, филантроп… вот и возьми его теперь».

– Н–ну… хорошо,— Зверев кашлянул, осознавая с горечью, что молод, неопытен он против такого тертого и сильного противника.— Разрешите, Аркадий Борисович, взглянуть на ваши золотозаписные книги.

– О, разумеется, разумеется!

Жухлицкий с готовностью встал и, доставая из кармана халата связку ключей, отошел к массивному железному шкафу в углу комнаты.

– Пересаживайтесь на мое место, здесь удобнее,— предложил он, выложив на стол кипу шнуровых книг с печатями.— А я, с вашего позволения, покину вас на некоторое время.

Доброжелательно улыбнувшись, он раскланялся и вышел.

Какая–то тоскливая истома навалилась на Зверева, едва он остался один. Все тело охватила вялость. Не хотелось ни думать, ни двигаться. «Щенок я против Жухлицкого,— шевелились мысли, ленивые, как водоросли в глубине темных, медленных вод.— Да и на что он мне? Много их, таких жухлицких…» Он рассеянно, непослушной рукой полистал книги. Велись они умело, аккуратно,— впрочем, иначе и не могло быть: в золотом деле Жухлицкий съел собаку, в чем в свое время сполна убедился еще самый дотошный из предшественников Зверева на посту окружного инженера — статский советник Кульчинский.

Среди книг попалось несколько исписанных листков: какие–то расчеты, ничего не значащие заметки на память.

Алексей без особого интереса пробежал глазами: «Погасить недоимку в пособие государственному казначейству по окладным листам на содержание горно–полицейской стражи… Прииск Святой Нины 120 пог. сажен… 2000 рублей Бляхеру… Дело о розыске человеческих костей близ тропы на Селакар…» — и тому подобное. Бумага была добротная, снежно–белая, с тиснеными знаками фабрик то князя Паскевича, то наследников Сумкина. Чуждо выглядели затесавшиеся сюда же два грубых серых листа, покрытые корявыми, но разборчивыми буквами. Бездумно, все еще пребывая в мыслях о Жухлицком, Зверев глядел на них, пока они не стали складываться в слова и приобретать какой–то смысл. «Постой–ка, что это такое?» Зверев встрепенулся, тряхнул досадливо головой и стал торопливо читать.

Его высокоблагородию господину горному

исправнику частных золотых приисков

Баргузинской округи управляющего золотыми

промыслами купца Жухлицкого

иркутского мещанина Ивана Севрюгина

ДОНЕСЕНИЕ

Из числа находящихся в работе на Богомдарованном прииске промышленника Жухлицкого поселенец Нерчинского округа Татауровской волости Улетуевского селения Николай Иванов в 27–е число ноября сего года волею божьей помер. Тело Иванова через три дня после смерти предано земле. О чем Вашему Высокоблагородию имею честь донести и представить билет поселенца Иванова за № 241, опись оставшемуся имуществу после смерти и расчет о заслуге его.

Управляющий Иван Севрюгин.

ОПИСЬ

имуществу, оставшемуся после смерти поселенца Нерчинского округа Татауровской волости Улетуевского селения Николая Иванова

Шапка суконная с триковым околом, ветхая 40 коп.

Рукавицы барановые, ветхие  10 коп.

Куртик крестьянского сукна, ветхий 5 коп.

Азям верблюзей шерсти, ветхий 20 коп.

Подвертки суконные, ветхие 5 коп.

Шаровары дабовые синие, ветхие 25 коп.

Кушак бумажный, ветхий 10 коп.

Полушубок киргизский, ветхий 50 коп.

Шилья сапожные, наперсток 5 коп.

Огниво брацкой работы, подпорченное 5 коп.

Итого 1 руб. 75 коп.

При описи находились красноярский мещанин Давид Андреев, крестьянин Нерчинского округа Татаурской волости Карп Овсянников, иркутский мещанин Андриан Щипицын, управляющий Богомдарованным прииском Иван Севрюгин.

На втором листе сверху было крупно написано: «Расчет с поселенцем Татауровской волости Улетуевского селения Николаем Ивановым». Ниже лист был разделен чертой на две половины. Слева стояло: «Выдано на Чироканской резиденции», а справа — «Заслуги» и «Поступил конюхом сентября 1–го дня».

Покойный Николай Иванов получил в задаток 30 рублей деньгами, а сверх того за три месяца материально: рубаху сарпинковую (по цене 1 руб. 50 коп.), шаровары дабовые (1 руб. 40 коп.), бродни (1 руб. 80 коп.), сукно крестьянское (75 коп.),— оно, видно, и пошло на подвертки суконные, ветхие,— плис черный, вареги шерстяные, чай кирпичный большого размера, масло скоромное, шубу киргизскую (6 руб. 50 коп.) — видимо, это она в том же ноябре месяце, но уже превратившись в «полушубок киргизский, ветхий», была оценена после смерти Иванова в 50 коп.,— и прочую мелочь. Всего — 66 руб. 02 коп.