Конечно, можно поставить "ехидный" вопрос: если все это было известно заранее, то каким же образом оказался возможен блок? Но такая постановка несерьезна. Блок не имел персонального характера. Насчет Англо-русского комитета нас поучали: дело, мол, не в вождях, а в массе. Такая постановка фальшива и оппортунистична: ибо дело идет не только о массе, но и о линии. Из-за массы нельзя отказываться от линии. Но в борьбе за массы при условии правильной линии можно вступать в блок не только с чертом или его бабушкой, но и с двойным "Санчо-Пансой".

[Л. Троцкий] [После 5 марта 1928 г.]

* Жена Карла Радека--Прим. ред-сост.

Большое Вам спасибо за письмо и за книжки, которые сегодня получились. На указанные Вами статьи в "Правде" о Кантоне я обратил сугубое внимание и уже переписывался по этому поводу с Карлом и др. Впрочем, ответа от них я еще не имел Статьи в "Коммунистическом Интернационале" я до сегодняшнего дня не имел, так как этого журнала не получаю. Большое спасибо за присылку последнего номера. Ваши ссылки на статьи в "Известиях" мне ничего не говорят, к сожалению, так как "Известий" здесь не получаю, да и вряд ли стоит их получать. Но я буду очень благодарен, если товарищи, следящие за "Известиями", будут мне посылать вырезки наиболее интересных статей (с непременным указанием, из какого номера и от какого числа). Эта просьба относится не только к "Известиям", но и ко всем другим газетам, кроме "Правды" и "Экономической жизни", которые я получаю правильно и столь же правильно прочитываю. Вчера и сегодня получились впервые иностранные газеты, главным образом из Астрахани от Христиана Георгиевича [Раковского], но есть и из Москвы, я только не знаю от кого, так как не успел еще разобраться в сегодняшней почте после пятидневного отсутствия. Я впервые был с Левой на охоте. Это в сотне верст отсюда, по направлению к северу, за Илийском: это на реке Или, которая вытекает из западного Китая и впадает в озеро Балхаш (потрудитесь взглянуть на географическую карту). Первая поездка была сравнительно малоудачна и достаточно утомительна; привезли мы всего-навсего 14 уток.

Вы пишете. "Если нужны какие-нибудь иностранные книжки, сообщите мне, я вышлю". Я послал Сереже целый ряд списков нужных мне книг. Должен, однако, сказать, что отсюда мне очень трудно высказывать определенные пожелания относительно книг, так как сведения о новых русских книгах доходят до нас с запозданием, а сведения о новых иностранных книгах не доходят пока вовсе. Между тем мне, по характеру моей работы, необходимы главным образом новые издания. Я хочу попытаться обозреть послевоенное десятилетие: мировую экономику, мировую политику, международную и "внутреннюю", по крайней мере для важнейших мировых стран или для наиболее типических, и наконец -мировое революционное движение. Я имею в виду не историческую работу в собственном смысле слова, т. е. не изложение всех важнейших фактов в их последовательности, а обобщение основных черт послевоенного периода и извлечение необходимых выводов в отношении международного революционного движения. Вот в этих рамках мне и нужна как наша русская, так и иностранная литература, книги, журналы, газеты, отдельные статьи и вырезки из статей (с непременным точным указанием, откуда сделана вырезка). Конечно, при этом есть риск того, что некоторые книжки я буду получать в двух экземплярах. Но так как я поддерживаю все более интенсивную переписку с остальными товарищами, отрезанными от Москвы, то я буду с ними обмениваться интересующими их изданиями.

От Карла [Радека] я получил вчера первую открытку. Она написана гораздо более по-русски, чем Вы допускаете в Вашем письме. Телеграммами мы с ним обменялись уже давно. Ввиду огромности отделяющих нас расстояний, мы посылаем отсюда письма, не дожидаясь ответа Карлу я писал уже три или четыре раза. Так же примерно поступают Наталия Ивановна и Лева. Жатва с разбросанных нами семян начинает поступать только сейчас. Это очень хорошо, что Радек засел за свою большую работу о Ленине. Не сомневаюсь, что мы получим первую серьезную работу, которая своим естественным удельным весом вытеснит жалкую и дрянную халтуру, загромождающую ныне книжные полки. Христиан Георгиевич работает над сенсимонизмом, который он хочет взять в свете эпохи, последовавшей после Великой французской революции. В своем письме мне Раковский пишет, что каждому из нас полезно взять какую-либо крупную тему, чтобы заново перечитать и передумать круг основных вопросов, группируя их вокруг стержня определенной темой. Это совершенно правильно. Еще, кажется, Гете сказал, что для того, чтобы сохранить обладание над тем, что имеешь, нужно его каждый раз завоевывать заново.

Сегодня (только сегодня) получился номер "Правды" с "письмом" Пятакова. Еще вчера я получил письмо от Ищенки с возмущением по поводу пятаковского письма. Признаться, особенного возмущения я не ощущаю, да и "неособенного" не чувствую. Давно его считаю отрезанным ломтем. Это человек способный, с математически-административным складом мысли, но политически не умный. Ленин и в этом вопросе оказался прав, когда предупреждал, что на Пятакова нельзя полагаться в больших политических вопросах. Политические заскоки, в ту или другую сторону, у него и в нормальные времена происходили примерно раз в неделю, и он нуждался в разговоре с кем-либо из более политически мыслящих товарищей, чтобы снова обрести равновесие, не очень устойчивое. Для такого человека заграничная изолированность есть политическая смерть. Письмо в редакцию есть самоэпитафия.

(Л. Троцкий] 15 марта 1928 года

Дорогой Александр Георгиевич!

Письмо Ваше от 2 марта получил я вчера, 10 марта. Это рекорд скорости. Вот Вам лучшее доказательство: Вы в Вашем письме говорите, на основании "Правды", о покаянной писульке Пятакова. А между тем номер "Правды" с этой самой писулькой получен нами только сегодня. Вы пишете о фальшивом и неумном документе Пятакова с возмущением. Я могу Вас вполне понять, но, признаться, этого чувства сам не испытываю, так как давно считаю Пятакова человеком политически конченым. В минуты просветления он сам не раз говорил, тоном усталости и скептицизма, что его политика не интересует и что он хочет перейти на положение "спеца". Я ему, полушутя, полусерьезно не раз говорил, что если он в одно прекрасное утро проснулся бы Бонапартом, то он взял бы свой портфель и отправился бы в канцелярию, придумавши на ходу в оправдание себе какую-нибудь жалкую лжемарксистскую "теорию"... Когда у нас с Вами выходили хоть и острые, но мимолетные споры, то меня именно больше всего огорчало, что некоторые товарищи не хотят как будто видеть, что Пятаков есть политический покойник, который притворяется живым и придумывает наспех всякие софизмы, чтобы придать себе видимость революционера-политика. Конечно, какая-нибудь очень большая европейская или мировая революционная волна может воскресить и Пятакова: ведь воскресал же Лазарь [Каганович], хотя уже смердел... В таком случае Пятаков, предоставленный самому себе, непременно наделает ошибок влево. Словом, Ленин был прав и на этот раз, когда писал, что на Пятакова в больших вопросах полагаться нельзя.

Я, конечно, не думаю отрицать, что отход Пятакова, как и Зиновьева или Каменева, безразличен с точки зрения развития идей большевизма. Такого взгляда я никогда не вы-сказывал. Каждый отдельный человек, если он чего-нибудь стоит, означает гирьку или даже целую гирю на весах классовой борьбы. С Пятаковым мне приходилось разговаривать и спорить сотни раз, и в компании, и с глазу на глаз. Уже это одно свидетельствует, что я отнюдь не безразлично относился к вопросу о том, будет ли Пятаков с нами или против нас. Но именно эти многочисленные беседы и споры убедили меня в том, что мысль Пятакова -- при всех его способностях -- совершенно лишена диалектической пружины и что в характере его гораздо больше озорства, чем силы воли. Для меня было давно ясно, что при первом испытании на "разрыв" сей материал не выдержит.