Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

-- Но,-- говорят клеветники,-- Истмен "продал" это Завещание.

Да, буржуазная газета уплатила за доставленный ей документ гонорар. Но разве Истмен присвоил этот гонорар себе, использовал его в личных целях? Нет, он отдал его целиком на дело французской оппозиции, на опубликование того же ленинского Завещания и других документов, позорно скрываемых от партии и пролетариата. Налагает ли этот поступок какую либо тень на репутацию Истмена? Ни малейшей Наоборот, все поведение Истмена свидетельствует, что им руководили исключительно идейные мотивы.

В то время, когда оппозиция еще рассчитывала выправить партийную линию чисто внутренними путями, не вынося разногласий наружу, мы все, и я в том числе, были против шагов, предпринятых Максом Истменом в защиту оппозиции. Осенью 1925 года большинство Политбюро навязало мне заявление, им самим средактированное, с резким осуждением Макса Истмена. Поскольку вся руководящая группа оппозиции считала нецелесообразным в то время поднимать открытую политическую борьбу и шла на ряд уступок, она, естественно, не могла поднимать и разворачивать борьбу из-за частного вопроса об Истмене, выступившем, как сказано, за собственный страх и риск. Вот почему по решению руководящей группы оппозиции я подписал заявление о Максе Истмене, навязанное мне большинством Политбюро под угрозой ультиматума: либо подписать заявление, как оно есть, либо вступать по этому поводу в открытую борьбу.

Входить здесь в обсуждение вопроса о том, правильна ли была общая политика оппозиции в 1925 году, нет основания. Я и сейчас считаю, что других путей в тот период не было. Во всяком случае мое тогдашнее заявление об Истмене может быть понятно только как составная часть тогдашней нашей линии на соглашение и на умиротворение. Так оно и было понято всеми сколько-нибудь осведомленными и мыслящими членами партии Никакой тени -- ни личной, ни политической -- это заявление на Истмена не бросает.

Поскольку до меня доходили за последний год слухи об Истмене, он и сейчас остается тем же, чем был другом Октябрьской революции и сторонником взглядов оппозиции.

С большевистским приветом,

Л Троцкий Алма-Ата, 11 сентября 1928 г

БЕСЕДА НАЧИСТОТУ С ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНЫМ ПАРТИЙЦЕМ

12 сентября 1928 г.

Уважаемый товарищ

Ваше письмо из Запорожья (от 6 августа), где Вы временно пребываете, я получил Не имею основания сомневаться в том, что оно продиктовано добрыми намерениями. Еще меньше основания сомневаться, это этими самыми намерениями вымощены мостовые, прямехонько ведущие к термидору. Над улучшением термидорианских путей ведется сейчас куда более энергичная работа, чем над нашими российскими проселками.

Вы меня хотите убедить во вреде оппозиции вообще, "сверхиндустриализации" в частности, и пользуетесь для этого наглядным уроком Днепростроя на месте которого Вы теперь находитесь. Вы пишете "Ярким доказательством этому (т.е. вредоносности чрезмерной индустриализации) может служить осуществляемое сейчас ваше решение форсировать Днепрострой, пока еще надолго ненужный и при этом строящийся по абсолютно неграмотному проекту ".

Дальше Вы развиваете множество других соображений, валя одно на другое и придавая тем всему письму -- позвольте сказать откровенно -- довольно-таки сумбурный характер. Но каждый раз Вы возвращаетсь к тому же Днепрострою, который, по Вашим словам, оказывается "лакмусовой бумажкой", "средством для безошибочного анализа того, что Вы (т.е. я) предлагаете делать".

Я отвечаю на Ваше письмо потому, что оно показалось мне в высшей степени типичным продуктом нынешнего партийно обывательского мышления, характеризующегося двумя чертами неспособностью теоретически сводить концы с концами и вытекающей отсюда небрежностью к фактам.

Марксистское мышление очень строго и требовательно, оно не допускает пробелов, провалов, грубой пригонки частей. Поэтому оно так внимательно к фактам, не полагается на слух, на память, а проверяет по первоисточникам. Обывательское же мышление, пошловатое, приблизительное, бредущее ощупью, не заглядывающее вперед, естественно, не нуждается в большой фактической точности, особенно в политике, тем более во фракционной. Если поймают с поличным, всегда можно сослаться на кума, от которого слышал собственными ушами. Ваше письмо -- увы -- относится к этой последней категории.

Все, что Вы говорите о Днепрострое, Вы явно слышали от кума, человека не солидного. Осуществляется, пишете Вы, мое "решение форсировать Днепрострой". Какое это мое решение? В каком качестве и какою властью мог я выносить решение форсировать Днепрострой? Да еще в 1925 году, когда все решения выносились фракционной семеркой за моей спиной и затем лишь для проформы проводились через Политбюро.

Послушайте, как было дело Летом 1925 года состоялось без какого бы то ни было моего участия постановление СТО, которым была назначена комиссия по Днепрострою под моим председательством. Принципиальный вопрос о постройке гидроэлектрической станции на порогах Днепра был решен года за два или за три до того. Соответственная организация производила большие измерительные и подготовительные работы и предоставила готовый проект. Ко всему этому я отношения не имел. Задачей моей комиссии, согласно постановлению СТО, было проверить в течение двух-трех месяцев проект и расчеты так, чтобы в смету 1925/26 года можно было уже внести первое ассигнование на строительство. В этом случае, как и в других, я отстаивал ту точку зрения, что нам, при бедности нашей, лучше два лишних года рассчитывать и проверять, чем два лишних месяца строить. Именно поэтому я исхлопотал продление срока работ комиссии еще на один год. Это, как видите, не похоже на "форсированье". Для проверки проекта привлечены были лучшие внутренние и международные силы. В печати был открыт широкий обмен мнений между техниками и экономистами. Никакого давления ни на комиссию, в которой представлены были все хозяйственные ведомства, ни тем более на печать я не оказывал, да и по всему положению дел на партийно-советских верхах оказать не мог дело ведь происходило в 1925--1926 гг, история партии и Октябрьской революции была уже переписана заново; Молотов стал теоретиком, а Каганович управлял Украиной.

Правда, я выступал и в печати, и на заседаниях Центрального комитета против общих рассуждений от чистого обывательского разума на тему о том, что нам Днепрострой вообще не по плечу. Такими доводами замшелые народолюбы возражали одно время против постройки сибирской железной дороги, которая, к слову сказать, для тогдашней России была куда более трудным предприятием, чем Днепрострой -- для нас. Сам по себе, однако, общий вопрос о темпе индустриализации совершенно не решал частного вопроса, когда и в каком масштабе и нужно ли вообще строить Днепрострой. Руководимая мною комиссия должна была только подготовить элементы для решения этого вопроса. Но дело не дошло и до этого. Борьба против "троцкизма" превратилась одним своим ответвлением в борьбу против Днепростроя. Руководители ведомств, прежде всего железнодорожного, о котором Вы столь непохвально отзываетесь, считали своим долгом всеми путями саботировать работу комиссии. Единственное руководящее правило иных государственных мудрецов состоит -- как известно, надо думать, и Вам -- в том, что если я сказал "стрижено", то надо говорить "брито". А так как по вопросу о проекте и сроках постройки Днепростроя окончательного мнения я не высказывал, ввиду незавершенности работ комиссии, то ведомства просто тянули, срывали, саботировали и пускали "слухи". Я кончил тем, что попросил освободить меня от обязанностей председателя комиссии. Это было уважено. После этого комиссия в какой-то баснословно короткий срок, буквально в несколько недель, произвела все работы, вынесла свое заключение и провела его через СТО. Очень может быть, что комиссией руководило благородное желание показать, что мы и сами с усами. Вероятно, ей сверху сказали живительное слово. Дело действительно пошло форсированным темпом. Но никакого отношения к окончательной проверке цифр и планов, тем более к назначению сроков, я не имел.

44
{"b":"121364","o":1}