Мне пишут с большой похвалой о Ваших, И. Т., тезисах насчет июльского пленума. Я их не получал. Посылали Вы их мне? Необходимо ,на этот счет поддерживать со всяческой заботливостью правильную связь, иначе накладные расходы недоразумений будут неизбежны. Получили ли Вы мое "Послесловие", посланное Конгрессу и также посвященное июльскому пленуму, точнее сказать, докладу Рыкова о июльском пленуме? Об Е. А. [Преображенском] пишут мне из Москвы, что он там виделся c Ярославским и вел с ним будто бы большие политические беседы. По возвращении из Москвы он ничего мне не писал. Не знаю, сообщал ли он кому-нибудь о своих беседах с Ярославским. Вот что значит запутаться. С другой стороны, сообщают, что Е. А. подписал и Ваше заявление, и мое. Словом, понять ничего невозможно. Боюсь все же, что кончится это плохо, ибо такого состояния внутренней качки ни один политический организм долго выдержать не может. Какие у Вас на сей счет последние бюллетени? Прислали мне за последние дни из разных мест копии писем В. М. Смирнова и его ближайших единомышленников. Нечто уму непостижимое. Особенно поразило меня письмо Смирнова. Дочитать его я, правда, был не в силах: до такой степени оно надумано, придирчиво и фальшиво-кляузно. На основании конспективного майского наброска, рассчитанного на ближайших друзей, которые понимают друг друга с полуслова, Смирнов делает вывод, что я обеляю политику руководства ссылкой на объективные международные процессы и пр. Трудно придумать что-нибудь более нелепое. С. А. Ашкинази из группы Смирнова подписала наше заявление. Из Москвы я имел от какой-то группы д[емократического] ц[ентрализма] коллективную телеграмму о том, что наше заявление снимает разногласие. Думаю, что под влиянием таких фактов Смирнов и решил взять самую визгливую ноту, какая имеется в его регистре. Все это было, правда, до выработки наших документов. Остается ждать, как он "самоопределится" теперь по отношению к этим документам.

Я сейчас отвечаю одному доброжелателю из большинства, который написал мне дружеское увещание: пора-де кончать, пора идти с большинством и быть как все, пора становиться на работу. Я ему подробно и популярно разъясняю, что мы себя безработными не чувствуем, что и сейчас мы сидим в партии гораздо глубже, чем он, обыватель, и десятки тысяч ему подобных, и что курс наш отнюдь не на переход из партии в Центросоюз. Н. И. Муралов пишет мне, что когда он прочитал о назначении нашего бывшего союзника в Центросоюз, то хохотал в полном одиночестве полчаса, так что привел в смущение своего квартирного хозяина. Наталья Ивановна [Седова-Троцкая] призналась, что после назначения ей даже стало жалко Зиновьева. Из испытаний последних месяцев наиболее побитым, измятым и скомпрометированным вышло примиренчество. Наиболее последовательно в формалистическом духе и поэтому наиболее нелепо формулированное в заявлении Пятакова. Если наши, к счастью, единичные примиренцы второго призыва и теперь не поймут, куда сей путь ведет, то они погибли безвозвратно. Ищенко сейчас в Москве. Из Каинска он перед отъездом писал мне, требуя чего-то вроде заявления о нашем признании программы и о нашем подчинении всем решениям Конгресса. Из Москвы он прислал мне телеграмму в том духе, что оба эти предложения снимает. Не знаю, что повлияло на него в Москве, но, вообще говоря, я склонен московскую телеграмму истолковать в хорошем смысле. Огромный плюс последнего периода тот, что в обсуждение всех вопросов нашей политики втянуты сейчас полностью сотни наших единомышленников, в том числе и молодых. Эта школа совершенно незаменимая. В результате наша группа в целом выросла на целую голову. Вы пишете, что Сталин на июльском пленуме понес серьезное поражение. Я с этим согласен, если рассматривать июльское поражение как крупное тактическое, а не стратегическое поражение. В общем, конечно, он сильно ослабел. Но и поражение правых нелегкое. Аппарат, по-видимому, все же в руках у центристов довольно крепко. Еще зигзаги будут, возможно даже, что линия зигзагов уже в ближайший период получит форму малярийной кривой. Это требует от нас очень пристального, детального, конкретного анализа меняющейся экономической и политической обстановки. Русская экономика ложится, очевидно, на Вас. В этой области работает и Палатников. Я сейчас больше занят международными вопросами, которые отнимут у меня ближайший месяц, а может, и два.

Крепко жму руку и желаю всего хорошего.

[Троцкий] Алма-Ата, 4 сентября 1928 г.

Вы опрашиваете моего мнения насчет Конгресса. Я не имею пока ни окончательного текста программы, ни резолюций Конгресса, за исключением тактической резолюции по докладу Бухарина, полученной вчера. Проекты резолюций не печатались, как известно, чтобы не дать "посторонним" сравнить их с окончательным текстом Поэтому значительная часть прений звучала для читателей "намеками на то, чего не ведает никто". Окончательное суждение можно будет вынести после получения всех решений. Пока ограничиваюсь предварительными замечаниями.

1. Пытаюсь открыть новую полосу, Конгресс не завершил старой. Одна полоса вклинивается в другую механически. По многим вопросам оппортунистические, ревизионистские предпосылки сочетаются то с оппортунистическими, то с ультралевыми выводами. Конгресс линял даже в течение месяца своих заседаний, линял скорее "влево". Наиболее оппортунистическое истолкование стабилизации дано в первом докладе Бухарина. Но уже в самом хвосте тезисов по его докладу прибавлены слова "о возможности крутых исторических переломов", заимствованные дословно из наших документов, но совершенно не мотивированные характеристикой империалистской эпохи.

Несмотря на прилив новых колониальных и вообще заокеанских элементов, несмотря на живые струйки, пробивающиеся в речах и предложениях многих и многих делегатов -- общий дух руководства Конгресса и его решений есть дух эклектики и эпигонства.

2. Хотя, как сказано, окончательного текста программы нет, но ясно, что дальше маскировки наиболее обнаженных мест дело не пошло. Программа есть убийственное закрепление эклектики, и потому станет идейным источником самых различных оппортунистических, ревизионистских и ультралевых нагноений. Программа, как и все вообще решения Шестого конгресса, открывают эпоху глубокой дифференциации внутри Конгресса.

3. Конгресс работал все время, озираясь на оппозицию. Конгресс шел под знаком обороны -- обороны от нас. Это придавало ему особенную неуверенность и сбивчивость. Он страховался оговорками по каждому вопросу. Кто захочет, возьмет тезис; кто не захочет, воспользуется оговоркой. Во всяком случае, оппозиция занимала один из важнейших "секторов" в зале заседания, хотя ее представителей там, по-видимому, не было. Только по вопросу о программе резко в нашем духе высказался представитель Индонезии Альфонсо (Правда, No 191).

Вопрос о стабилизации решался по-разному в разные моменты Конгресса, опять-таки под большим влиянием нашей постановки вопроса. Для Европы и Америки стабилизация превращена в "органическую", а не "случайную" (Бухарин). Из этого нелепого противопоставления могут быть легко сделаны выводы, порывающие со всей ленинской оценкой империалистической эпохи (см. 2-ю главу моей критики проекта программы). В то же самое время для Китая -- "революция продолжается". Кто считает, что Китай после поражений вступил в довольно длительный межреволюционный период, тот ликвидатор.

На период "органической" стабилизации совершенно не дано программы переходных боевых требований, кроме лозунга борьбы с войной. Лозунг борьбы с войной поставлен изолированно, механически, по-бухарински, и партиям предложено на этой борьбе "сосредоточить все свои силы". Как будто есть особый секрет борьбы с войной, помимо правильной революционной политики борьбы с буржуазией и ее государством.

Совершенно так же поставлен Бухариным вопрос о борьбе с социал-демократией. "Мы, мол, всему научились, а вот бороться с социал-демократией еще не научились". Как будто борьба с социал-демократией есть особое "искусство", независимое от правильной революционной линии.