В термидорианском, особенно же в завершенном бонапартистском перевороте огромную роль (во втором случае - решающую роль) играет армия. Под этим углом зрения надо с величайшим вниманием отнестись к тем процессам, которые происходят в ней.

Не забудем, что в июльском докладе на московском активе правый горе-вождь, ссылаясь на своего друга Клима [Ворошилова], говорил: "Если еще раз прибегнете к чрезвычайным мерам, армия ответит восстанием". Это - многозначительная формулировка: наполовину прогноз, наполовину угроза. Может быть, угроза даже на три четверти. Кто же угрожает? Новые собственники - через руководящий аппарат армии. Руководящий аппарат - через Клима. Вот вам, с позволенья сказать, кандидат в Бонапарты: Клим. Было бы совсем наивно возражать в том духе, что слишком уж серый Бонапарт. Бонапарты тоже разные бывают: был ведь не только первый, но и третий, совсем захудалый прощелыга. Когда имущим классам (необходимо, они, по старинному выражению, "из грязи делают князя". Да, события могут так повернуться, что Клим (один из Климов) может выскочить в "князья". Бонапарт будет третьесортный, но это не помешает ему зарезать революцию. Правда, Клим, говорят, перешел с правой позиции на правоцентристскую и поддерживает "мастера". Но такие верхушечные комбинации складываются и расторгаются в 24 часа под действием внешних толчков. Да дело и не в Климе: если не он, так Буденный. За Бонапартом недостатка не будет. "Мастер" говорит: "Эти кадры можно снять лишь гражданской войной". Клим присовокупляет: "Если вы, рабочие, будете слишком бузить, то помните, что у меня за спиной серьезная сила". И то и другое -- элементы бонапартизма. В первом случае говорит партийно-государственный аппарат, мнящий себя над всем, в том числе и над армией. Во втором случае говорит армейский аппарат, который завтра может почувствовать потребность поставить "штатских" на свое место.

Партийно-аппаратная бескровная победа центристов над правыми не снимала бы термидорианско-бонапартистской перспективы, а только видоизменяла и оттягивала бы ее. Самостоятельная победа центристов -- без оппозиции, без массы -- может быть одержана только дальнейшим зажимом, дальнейшим сужением массовой базы центризма, дальнейшим сращиванием центристской фракции с аппаратами государственной репрессии, в последнем счете, с командным аппаратом армии, в котором партийная жизнь давно угасла, поскольку там не разрешается вообще иметь других мнений, кроме тех, какие приказано распространять Бубнову. Пересядет ли в результате этого "сращивания" мастер сам на белого коня или окажется под конем Клима -- это уже вопрос, с классовой точки зрения совсем незначительный.

Мы приходим, таким образом, к выводу, что "победа" правых вела бы прямиком, а победа центристов -- зигзагом на термидорианско-бонапартистокий путь. Есть ли в таком случае между ними разница? В последнем историческом счете разницы нет: центризм представляет ведь только разновидность соглашательства (в данном случае -- с новыми собственниками, с пытающимся возродиться буржуазным обществом). Но это лишь в последнем историческом счете. На данном же этапе центристы выражают в гораздо большей степени широкий слой "выдвиженцев" рабочего класса, тогда как правые корнями уходят в новую, главным образом деревенскую собственность. Игнорировать борьбу между ними было бы грубейшей ошибкой, в духе децистской политической мазни.

Центристы не хотят открыто рвать с рабочими, гораздо больше этого боятся, чем правые, которые прежде всего не хотят обижать собственников. Как ни запутан партийный переплет, какие "осложнения" ни вносят в картину личные моменты (Сталин--Бухарин--Томский--Рыков), но именно это соотношение между верхами рабочего класса и новыми собственниками лежит в основе аппаратных группировок. Различать их необходимо для того, чтобы следить за этапами их борьбы, понимать ее смысл и границы. Борьба их имеет значение не сама по себе, а поскольку она ослабляет бюрократический обруч, выводит тайное наружу, заставляет массы думать и расширяет арену для их активности.

Июльский пленум был важным моментом оползания центристов. Но нелепо было бы думать, что это последний этап борьбы, что центристы капитулировали окончательно и что дальше наступит правая "монолитность". Нет, под давлением противоречий борьба неизбежно прорвется наружу и сыграет в истории партии и революции немалую роль.

Отсюда, однако, никак не вытекает, что центристы в борьбе с правыми захотят опереться на оппозицию. На перебежчиков из аппозиции -- да, на оппозицию -- никогда. Центристы боятся оппозиции больше, чем правых. Центристы борются с правыми, обкрадывая их программу (как жалуется направо и налево Балаболкин). Сказать, что блок с той или другой частью нынешних центристов невозможен никогда и ни при каких условиях, было бы смешным доктринерством. Многие нынешние центристы еще будут линять влево. Если бы нам в 1924 году сказали, что мы будем в блоке с зиновьевцами, вряд ли многие поверили бы. Но случилось так, что борьба ленинградских центристов против кулацкого наступления довела их до блока с нами и до принятия нашей платформы. Не исключены (подобного рода зигзаги и для правящих сегодня центристов, если классовый нажим заставит их открыто и решительно расколоться с правыми и если обстоятельства как следует быть ущемят им хвост. Такие исторические возможности не исключены. Они могут стать ступенькой на пути к дальнейшему развитию и укреплению большевистской линии, как ступенькой явился блок наш с зиновьевцами. Но нужно было бы совершенно потерять голову, чтобы держать курс на блок с нынешними центристами, как они есть, а не на то, чтобы систематически, непримиримо, беспощадно противопоставлять пролетарское ядро партии центристам. В конце концов этими двумя тенденциями исчерпываются разногласия между подавляющим большинством оппозиции и ее маленьким меньшинством, которое "мечтает" о том, как хорошо было бы, если бы установился хороший блок с одумавшимися центристами и сэкономил бы трудности потрясения и опасности партийного и. государственного развития. Увы, богатейший опыт прошлого свидетельствует, что такой мнимо экономный путь обходится дороже всего, а те, которые призывают к нему, нередко сами сползают к центризму.

Использовать аппаратно-бюрократическую драчку центристов с правыми как исходный момент коренной партийной реформы можно только при решительном вмешательстве массы. Большевистски организовать такое вмешательство может только оппозиция, политически совершенно не зависимая как от правых, так и от центристов и именно благодаря своей независимости способная использовать все этапы борьбы между ними.

Несколько слов в этой связи о решениях и советах нашего "нового" друга Каменева (в упомянутой уже "беседе" [с Бухариным]). Он, видите ли, находит, что "Л. Д. следовало бы теперь подать документ, в котором сказать: зовите, мол, нас, будем вместе работать. Но Л. Д. человек упорный..." и пр. и т. п. Каменев совсем не так наивно добродушен и, конечно, не верит сам тому, что говорит. Он прекрасно знает, что такого рода заявление отнюдь не изменило бы юридического положения оппозиции, только нанесло бы ей политический удар, снизив нас на уровень зиновьевцев. Эти последние получили издевательскую полуамнистию, обрекающую их на политическое небытие, только благодаря тому, что отделились от нас. Каменев это отлично понимает. Разговоры и заигрывания его имеют единственной целью попугать Сталина, который слишком уж презрительно третирует своих будущих "союзников". Каменев хочет себе набить цену, чтобы при новой оказии снова предать нас, но уже на более льготных для себя условиях. Поддаваться его зазываниям могли бы только вконец отпетые дурачки. На этот счет в нашей среде двух мнений не будет. Особенно замечательны каменевские сожаления о моих "частых" и "резких" нападках на его капитулянтство. "Надо работать вместе". Кто старое вспомянет, тому глаз вон. "Приходится сожалеть, что произошел разрыв. Жизнь подтвердила все положения оппозиции".. Хорошо поет Каменев, с колоратурой. То, что он поет столь смело, не пугаясь Ярославского, свидетельствует об ослаблении аппаратного обруча и о повышении шансов оппозиции. Это мы себе запишем в актив. Но вывод отсюда один: надо бить капитулянтов вдвое, втрое, вдесятеро.