Февральский внутренний и международный курс руководства был однородным, именно левоцентристским. В июле произошло раздвоение: внутренний курс завернул вправо, а международный, коминтерновский, остался левоцентристским, сочетая в себе, как полагается, все оттенки, от открыто оппортунистического до ультралевого. Такова и программа. Связью внутреннего и международного курса осталась смертельная вражда к левому подлинно большевистскому крылу, нашедшая свое выражение в наиболее, по существу, важных резолюциях Конгресса, посвященных оппозиции.

Шестой конгресс, несмотря на всю работу подготовки, отбора и маскировки, несмотря на обязательное единогласие, обнаружил глубоко зашедший процесс дифференциации в его правящем слое. Этот процесс будет в ближайший период углубляться в связи с общим ходом классовой борьбы и полевением рабочих масс. "Июльская" двойственность в отношении внутреннего и международного курса будет выпирать, обостряться, лезть в глаза. Фракционные группировки в Коминтерне не ослабеют, а усилятся. Все это создаст большую восприимчивость пролетарского авангарда к нашим идеям и лозунгам. Шестой конгресс не завершает историю оппозиции, а открывает в ней новую более значительную главу.

Первейшей обязанностью нашей является понять, что мы представляем собою международное течение и только в качестве такового имеем право на существование и твердые расчеты на победу. В связи с этим приходится, как это ни досадно, остановиться на новейших откровениях ультралевого теоретика В. Смирнова. Ходящее по рукам письмо его, полученное мною несколько дней тому назад, до такой степени пахнет разухабистой сафаровщиной, что вызывает естественное желание -- пройти мимо. Но в этом письме есть принципиальные ноты, глубоко враждебные марксизму и требующие разъяснения в интересах тех немногочисленных, но хороших рабочих-революционеров, которые еще идут за Смирновым.

Смирнов пытается в своем письме издеваться над моим утверждением, что поражение немецкой революции, всеобщей стачки в Англии, китайской революции и пр. "прямо и непосредственно" -- как он пишет -- отражается на нашем пролетариате, усиливая в нем центробежные тенденции. Как? Каким образом?--недоуменно спрашивает ультралевый критик. Казалось бы, для каждого мыслящего революционера, тем более марксиста, тут и вопроса нет. Наша партия долго приучала рабочих рассматривать Октябрьскую революцию как часть мировой и рассчитывать на близкую помощь немцев, англичан с более высокой техникой и культурой. "Перетерпеть", "продержаться" -- таковы были лозунги первых лет. 1923 год, особенно во второй половине, прошел в напряженном ожидании революционной развязки в Германии. Наши газеты, наши ораторы только об этом и говори-ли. Думать, что ожидание немецкой революции не захватило все передовое и мыслящее в рабочем классе за живое -- зна-чит глядеть на массу высокомерными глазами старого радикального студента, который в глубине души думает, что рабочего интересует только колдоговор. Но ведь и вопрос об улучшении колдоговора рабочий в 1923 году связывал с победой немецкого пролетариата. Крушение немецкой революции было жесточайшим ударом по нашим рабочим, придавило их, отодвинуло надежды на изменение судьбы в более отдаленное будущее, усилило цеховщину, разобщенность, пассивность, дало отрыжку шовинизма, черносотенства и пр. А как ответ на это (не только на это, разумеется) сверху пришла теория социализма в отдельной стране.

Блок с Генсоветом долго рекламировали как орудие спасения. Перселя выбирали почетным слесарем и всем прочим. Всеобщая стачка в Англии опять "подняла надежды рабочих и опять обманула их. Все это удары по революционному сознанию массы, самые прямые и непосредственные. Глубокая психическая реакция, охватывающая массы, становится политическим фактором огромного значения. Внутренние неудачи -- уровень жизни, режим, нарастание двоевластия -- дополняются ударами международного характера и снижают классовое самочувствие пролетариата.

Китайская революция, насколько можно судить, своей массовидностью, размахом, длительностью захватила наши массы снова самым напряженным образом. Ужасающее ее крушение было хоть и невидимой на поверхностный взгляд, но не менее от этого действительной внутренней катастрофой для нашего пролетариата. Как же этого не понимать? Как же этого не видеть? Какое же мыслимо революционное руководство, если не отдавать себе отчета в глубоких молекулярных процессах, которые происходили в самой массе?

Может быть, однако, выяснением этих процессов оправдывается гнилое руководство? Так мог бы рассуждать фаталист-метафизик, который думает, что руководство только "отражает" процессы, происходящие в массах. Диалектик знает, что руководство -- в очень широких, но, конечно, не безграничных пределах -воздействует на эти процессы, ускоряет, замедляет и отклоняет их. Лучше всего это видно уже из того одного, что ведь самые поражения в Англии, Германии и Китае явились непосредственным результатом оппортунистического руководства. Усилившиеся вследствие этого центробежные процессы в рабочей массе ни в малейшей степени не смягчают ответственности руководства и ни в какой мере не освобождают нас, оппозиционеров, от необходимости активного противодействия враждебным традициям, т. е. от обязанности "плыть против течения". Однако только эти процессы объясняют временные, но довольно все же длительные "успехи" правоцентристского, национально-ограниченного руководства и самую возможность "победоносных" организационных разгромов оппозиции. Как, с другой стороны, ясное понимание развития объективных процессов в международном масштабе (а последствия поражений в сознании рабочих масс становятся сами по себе "объективным" фактором) только и может создать необходимую ориентировку для победы над центризмом и для скорейшего преодоления нынешних глубоко зашедших центробежных тенденций в рабочем классе СССР.

Разумеется, вопрос никоим образом не сводится к одним лишь воздействиям поражений иностранного пролетариата, причинно связанных, как сказано, с нашим внутренним руководством. Наша платформа и ряд других документов оппозиции дали картину внутренних социальных и политических сдвигов в СССР, являющихся в одно и то же время и причиной, и последствием правящей политики. С этим связана та проблема, которую я условно, для краткости, обозначил как политическую мобилизацию правоцентристской "головой" мелкобуржуазно-бюрократически-новособственнического "хвоста" (особенно в борьбе с оппозицией), с неизбежно вытекающими отсюда все более тяжеловесными ударами буржуазного "хвоста" по аппаратно-центристской "голове". С этим связана, в частности, проблема советского бюрократизма. В. Смирнов и тут совершенно по-сафаровски или слепковски пытается открыть у нас желание "за образом" (голова-хвост), т е кратким, своего рода мнемоническим обозначением классовых отношений, уже проанализированных нами, открыть попытку нашу... отойти от классового анализа. Разве это не граничит с шутовством? Или, может быть, сам В. Смирнов хоть что-нибудь прибавил к анализу, данному оппозицией, кроме своего возрастающего "отвлечения от международного фактора"?

Вопросу о специальной механике перерождения и методах руководства при диктатуре, т. е. о внутренних "надстроечных", но непосредственно решающих факторах, посвящено исключительно интересное и значительное письмо тов. Раковского к тов. Валентинову от 2 августа 1928 года. Это письмо, к слову сказать, намечает для исследования темы исключительной важности.

Суть, однако, в том, что внутренние процессы, со времени окончания гражданской войны, имеют у нас "эволюционный" характер. Накопления и изменения происходят сравнительно незаметно. Мировые потрясения являются теми толчками, которые, с одной стороны, "сразу" обнаруживают или вскрывают происшедшие изменения, в том числе и идеологические, с другой -- чрезвычайно ускоряют или замедляют их темп. Достаточно представить себе, какое влияние произвела бы на внутренние наши отношения война, какие она вскрыла бы сдвиги, какую вызвала бы перегруппировку сил -- чтобы понять диалектическое взаимодействие "внутренних" и "внешних" факторов.