Скоро, однако, он почувствовал, что руки его коченеют, что силы слабнут, что крики бесполезны — смерть, неизбежная смерть, встала перед его глазами.

Тогда его мысли сосредоточились не на себе, не на своем спасении — он считал себя обреченным на верную гибель — а на Марье Петровне и на бедных сиротах: Борисе и Тане. Ему приходилось умирать, не приведя в исполнение заветного плана, не сдержав данной самому себе клятвы.

Во мраке ночи, и ослепнув к тому же от брошенного ему в глаза песку, Гладких не мог узнать своих врагов, но он угадал их.

Это были два Семена Толстых! Он был совершенно убежден в этом. Не трудно было понять причину, которая побудила этих негодяев на преступление.

Эта причина была — богатство Петра Толстых, на которое они уже давно точат зубы.

Иннокентий Антипович хорошо понимал, что его смерть припишут случайности и что подлые убийцы из засады не будут наказаны.

Эта мысль наполняла его сердце бессильной злобой.

«После меня, — думал он, — настанет очередь Петра. Они убьют и его, завладеют всем его состоянием, будут распоряжаться Таней… Что будет с ней? Какую участь приготовят они несчастной девушке… Нет, нет, я не хочу умереть! Я не должен, не смею умереть!»

Он старался одной ногой упираться в гнилое бревно колодезного сруба, чтобы ослабить тяжесть своего тела, висевшего на кирке, и дать хоть немного отдохнуть совершенно окостеневшим рукам. Гнилое дерево трещало, и каждую минуту кирка могла не вынести тяжести, и он полетит на дно. Там — верная смерть.

Он снова собрал последние силы и снова крикнул. Затем он в отчаянии застонал и заплакал.

«Все напрасно — в доме и в казармах все спят, да если бы и не спали, это слишком далеко отсюда, чтобы кто-нибудь мог услыхать!» — проносились в его уме тяжелые мысли.

— Боже милосердный, за что Ты призываешь меня к Себе, не дав исполнить моего обета! — прошептал несчастный.

В эту минуту к колодцу подошли нищий Иван и Борис Иванович Сабиров.

Гладких услыхал над собой разговор, но в ушах у него был страшный шум и ему показалось, что он ошибся.

— Надежды нет! — простонал несчастный и захрипел.

Необходимо объяснить, каким образом нищий Иван и Борис Иванович Сабиров очутились близ высокого дома в тот самый момент, когда оба Семена Толстых осуществили задуманное ими почти год тому назад зверское преступление.

Жизнь порой играет такими совпадениями событий, что даже простая летописная их отметка кажется неправдоподобною.

В таком неправдоподобии, быть может, упрекает и нас читатель этого правдивого повествования, а, между тем, мы пишем почти не украшая действительности, пишем то, что до сих пор находится в свежей памяти сибиряков-старожилов.

Читатель не забыл, что нищий Иван, он же Егор Никифоров, обещал Сабирову принести в Завидово шкатулку, которую четверть века назад передал ему отец молодого инженера, передал при обстановке, тоже, конечно, не забытой читателями.

Мы видели Егора среди развалин его бывшей избы в то самое время, когда Татьяна Петровна приходила посмотреть на бывшее жилище ее несчастных родителей. Он был там именно для того, чтобы достать шкатулку Ильяшевича, но осевшая и разрушившаяся от времени печка, обрушившиеся балки и масса насыпавшегося мусора делали невозможным совершить эту работу одному, без инструментов, а потому он с пустыми руками отправился на следующий день в Завидово, объяснив Борису Ивановичу встреченное им препятствие в исполнении его обещания.

— Попросить кого-нибудь помочь — не рука, а одному мне не осилить, особливо без инструментов, — печально сетовал Иван, стоя перед сидевшим за своим письменным столом Сабировым.

— Я могу помочь тебе… я силен… и не белоручка! — заметил последний.

— Да уж придется нам с вами там повозиться, потому окромя вас не с кем.

— Но я могу только через несколько дней, а то теперь у меня спешная работа, — отвечал инженер.

— Как вам свободно… Она оттуда не убежит, страсть как завалена.

Они выбрали день и решили, что Иван встретит Бориса Ивановича вечером, на почтовом тракте, при повороте на проселочную дорогу, ведущую на заимку Толстых, и что оттуда, во избежание подозрений, они пройдут пешком, через тайгу в поселок. Сабиров должен был захватить с собой потайной фонарь, лопату и веревку с крючком, которым стаскиваются бревна.

Выбранный Иваном и Сабировым день был как раз днем совершившегося покушения на жизнь Гладких. Все произошло, как было решено между ними, и вот почему оба они очутились ночью в тайге близ высокого дома и, услыхав крики о помощи, поспешили на них и встретили полупомешанную нищую, голос которой так поразил Ивана.

Последний наклонился к колодцу и явственно расслышал стоны, не видя никого в черной глубине.

— Иннокентий Антипович, это вы? — крикнул он. — Это я, Иван, вы слышите меня?

— Да… — донеслось из глубины колодца.

— Мужайтесь… мы все сделаем, чтобы спасти вас.

— Веревку, веревку… — крикнул изо всей силы Гладких.

— Есть! — крикнул Иван.

Они сделали петлю из захваченной Борисом Ивановичем с собой веревки и спустили вниз.

— Веревка спущена! — крикнул нищий.

— Я слышу… — отвечал голос из глубины колодца. Сабиров светил фонарем. Иван почувствовал, что Гладких схватил веревку.

— Там сделана петля, попробуйте обернуть веревку вокруг вашего тела или подмышки…

Иннокентий Антипович не мог последовать этому совету, так как должен был держаться руками за кирку.

— Это невозможно! — с отчаянием в голосе крикнул он.

— Я это предугадывал! — задумчиво сказал Борис Иванович.

— Что же мы будем делать? — растерялся Иван.

— Подождите! — вдруг сказал Сабиров и, передав фонарь Ивану, укрепил железный крюк веревки за толстый, выступавший из земли, корень ближайшего дерева и стал спускаться по веревке в колодец.

Все это было делом одного мгновения, и Иван опомнился лишь тогда, когда Сабиров уже висел над бездной.

— Боже мой, что вы делаете? — мог только воскликнуть он.

— Не бойся, веревка крепка! Свети только мне как можно лучше.

— Но как же вы выберетесь назад? — воскликнул озадаченный нищий.

— Я хороший гимнаст! — отвечал Сабиров и скрылся уже в глубине колодца.

Он благополучно достиг Гладких и, упершись одной ногой в сруб колодца и держась одной рукой за веревку, другой закинул с ног петлю на талию Иннокентия Антиповича и затянул ее.

Гладких не шевелился и молчал, пораженный появлением нежданного и отважного спасителя. То, что сделал Сабиров, было страшно рискованным чудом гимнастики. Недаром с малолетства он с страстью предавался всевозможным телесным упражнениям и старался подражать всем виденным им в Петербурге акробатам. Это искусство сослужило ему теперь свою службу.

Иван лежал на животе у края колодца и светил, обливаясь холодным потом. Наконец, послышался голос Бориса Ивановича.

— Готово… Я поднимаюсь…

Старик вздохнул свободно. Сабиров снова по веревке, упираясь ногами в гнилой деревянный сруб, взобрался наверх.

Он был бледен, как полотно. Иван при его появлении вскрикнул от радости.

— Он привязан… — сказал молодой человек.

— Теперь надо его только вытащить… Сможем ли мы это?

— О, у меня крепкие руки! — воскликнул Иван.

— Так за дело.

Они схватили веревку обеими руками и потянули. Из колодца не доносилось ни одного звука. Гладких, казалось, был там недвижим. Он потерял сознание, что сделало его еще тяжелее.

— Я не в силах более, — прохрипел Иван.

— И я тоже!.. — заметил Борис Иванович.

Старик стал громко звать на помощь. Через несколько минут к колодцу стали собираться рабочие с прииска. Иные из них спали не в казармах, а на вольном воздухе.

— Что случилось?

— Иннокентий Антипович в колодце… Помогите, братцы, его вытащить!

Несколько дюжих парней схватились за веревку, и не прошло пяти минут, как Гладких уже лежал на земле около колодца. Он был недвижим.