День, когда Борис Иванович Сабиров был на могиле своего отца, совпал с днем, когда Татьяна Петровна имела роковой разговор в беседке с Семеном Семеновичем, поразивший ее своею неожиданностью.

На другое утро нищий Иван, пришедший, по своему обыкновению, во двор высокого дома, узнал от прислуги, что барышня вчера была нездорова.

— Она лежит? — спросил с дрожью в голосе старик.

— Нет, видно так что-нибудь занедужилось, сегодня она встала и только что сейчас прошла в сад… Да вон она гуляет по аллее, — сказала прислуга.

Татьяна Петровна, действительно, задумчиво опустив голову, шла мимо калитки, выходившей на двор.

Нищий подошел к этой калитке.

Его поразило бледное, исхудалое, с следами слез лицо молодой девушки.

«Что-нибудь, да случилось здесь вчера? — пронеслось в его голове. _:- Не Иннокентий ли Антипович, узнав, что Борис Иванович вернулся из России и прибыл в Завидово, сделал ей внушение, чтобы она и не смела думать о молодом инженере? Значит, она его любит!»

Эта мысль успокоила его.

Татьяна Петровна, подняв глаза, увидала своего «старого друга», как она называла Ивана, и, отворив калитку, позвала его в сад.

Он вошел, плотно затворив за собою калитку.

— Здравствуйте, барышня, Татьяна Петровна!.. Мне сейчас на кухне сказали, что вы вчера были нездоровы, да я и сам вижу, что на вас и сегодня лица нет… Что с вами, касаточка? Поведайте старику ваше горе.

Вместо ответа она опустилась на садовую скамейку, у которой стояла, и зарыдала. Иван подошел ближе.

— Не идет ли дело о том молодом инженере, которого вы с полгода тому назад встречали в К. и который теперь вернулся из Петербурга и живет в Завидове?

— Он вернулся… Откуда ты это знаешь? — встрепенулась она. Заглохшее было чувство вновь при воспоминании о нем затеплилось в ее душе.

— Очень просто, я вчера виделся с ним и узнал, что он продолжает вас любить искренно и горячо…

Ее глаза на мгновение засияли счастьем, но вдруг сразу потухли. Она глубоко вздохнула и снова заплакала горькими слезами. Старик подумал, что он верно угадал причину ее горя.

«В этом виноват Иннокентий Антипович!» — мысленно решил он.

— Татьяна Петровна, вы любите Бориса Петровича?

— Разве я это знаю? — печально отвечала она. — Но что же из этого, если бы я и любила его, все равно я теперь не смею о нем даже думать.

— Я так и знал! — воскликнул он. — Гладких встал между вами и им. Он заявил вам, что вы никогда не можете быть его женой… Он запретил вам любить его!

Татьяна Петровна покачала головой.

— Мой крестный ничего подобного не говорил мне, у нас не было даже никогда разговора о нем… Он уехал в Россию, я думала, что он позабыл обо мне… Мне он нравился и только, но люблю ли я его… я не знаю… говорю тебе: не знаю…

Она остановилась, чтобы вытереть все еще катившиеся из ее глаз слезы.

Нищий Иван был в недоумении. Значит, он не угадал причины ее горя.

Он молчал, вопросительно глядя на нее, как бы стараясь прочесть на ее лице эту причину.

— Раз ты с ним видишься, Иван, скажи ему от меня, что он должен забыть меня навсегда… Если ты говоришь, что он сказал тебе, что он любит меня… пусть разлюбит и не ищет нигде никогда со мной встречи… Я быть его женой не могу…

— Я не понимаю вас, барышня, вы, верно, не знаете, в какое отчаяние приведут его эти слова…

— Что делать… Мне тяжело самой, но я не могу дать ему другого ответа… Если ты не хочешь исполнить мою просьбу, то я пошлю ему письмо в Завидово с нарочным…

— Позвольте, барышня, мне старику, вам дать совет. Не спешите писать ему такой печальный ответ… Его жизнь и так несладка теперь и без вашего тяжелого удара… Подумайте об этом и подождите…

— Но я должна написать ему, слышите, должна… — с сердцем сказала она.

— Значит, вы его не только теперь не любите, но и никогда не любили…

— Разве я имею право любить? Разве я смею любить? — простонала она.

Старик наблюдал за ней внимательно, и невыразимый ужас отражался на его лице.

— Бог мой! — сказал он дрожащим голосом. — Что вы говорите? Что же такое случилось с вами?

— Ах, я очень, очень несчастна… — проговорила она, неудержимо рыдая.

— Несчастна! Вы несчастны?! — вскричал старик, и глаза его засверкали. — Кто виноват в этом? Скажите, я сумею защитить вас и от ваших домашних…

— Мне не за что на них жаловаться… Они, напротив, сделали все, чтобы меня утешить.

— Так почему же эти слезы, это отчаяние!

— Иван! — сдерживая слезы, начала она. — Не знаю почему, но я имею к тебе особое доверие… Тебе я скажу все. Я узнала вчера, что я не дочь Петра Иннокентьевича.

Старик побледнел, как мертвец.

— Кто сказал вам это?

— Его племянник, Семен.

— И Гладких не раздавил, как червяка, эту гадину?

— Его больше здесь нет, его выгнали.

— Так это правда… Вы не дочь Толстых?

— Я не дочь его.

— А не сказал вам, — боязливо продолжал Иван, — этот Семен, который так много знает, кто ваш отец?

— Да.

— Кто же?

— Иван, ты будешь поражен…

Старик дрожал, как в лихорадке.

— Моего отца звали Егором Никифоровым… Более двадцати лет назад, он был осужден за убийство и сослан в каторгу… я дочь убийцы, дочь каторжника.

Крик ужаса вырвался из груди старика.

— Понимаешь ты теперь, почему Борис Иванович не должен даже думать обо мне… почему я не смею никого любить. Понимаешь!

Она снова зарыдала.

Старик чувствовал, как сердце его разрывалось на части, но молчал, подавленный всем слышанным.

— Но разве Иннокентий Антипович вам не сказал?.. — боязливо начал он.

— Что бы он мог мне еще сказать.

— Я… я не знаю… Но он мог бы вам, например, рассказать, при каких обстоятельствах было совершено убийство…

— К чему мне это знать?

— Все-таки…

— Мне, впрочем, хотелось бы узнать еще кое-что, и мой крестный обещал рассказать мне впоследствии печальную историю моего отца и моей матери…

— Обещал?..

— Да…

С каким бы наслаждением старик сказал ей: «Твой отец не был виновен… Ты дочь невинно осужденного, который за другого понес наказание и уже отбыл его… Твой отец здесь, перед тобою».

Слова эти уже были у него на языке, но он испугался последствий этой откровенности и сдержал себя. Это ему стоило страшного усилия воли.

Если он теперь все откроет своей дочери, то должен будет назвать и настоящего виновника убийства, за которое был осужден. Захочет ли тогда Татьяна Петровна жить в доме Толстых, где она привыкла к неге и роскоши. Что может он, ее отец, предоставить ей взамен?

Все это надо было обдумать.

Впрочем, если еще минута разглашения тайны не наступила — она близка. Сын Марии Толстых, которого он нашел, изменит все.

Пока старик обдумывал все это, Татьяна Петровна продолжала тихо плакать.

— Я понимаю вас, — сказал он, — имя Егора Никифорова для вас, также как и для всех, ненавистно… Это — имя убийцы…

Лицо молодой девушки приняло какое-то сосредоточенное выражение.

— Егор Никифоров — мой отец, — отвечала она. — Земной суд его осудил, но я, его дочь, не имею права судить его… Моя обязанность молиться за него, и это я буду делать каждый день… Да сжалится над ним Он, Господь милосердный, и простит ему…

— Как! — спросил старик дрожащим голосом. — Если бы Егор Никифоров вернулся сюда, вы бы не оттолкнули его?

— О, — взволновалась она, — я бы бросилась в его объятия, и как сладко бы было мне выплакаться на его груди.

Старик невольно схватился за грудь. Невыразимое радостное чувство наполняло его сердце.

Он не в силах был более воздержаться и наклонившись к молодой девушке, обнял ее и горячо поцеловал в лоб.

— Благослови вас Бог, барышня! У вас благородное сердце, — сквозь слезы произнес он.

Татьяна Петровна совсем не удивилась этой неожиданной ласке нищего Ивана.

— Так ты находишь, что я поступила бы хорошо!