Так он решил проблему времени, и все происходившее в зале шло на фоне монотонно звучавшего текста. Едва начался суд и в кадре впервые появилась секретарь суда, совмещавшая обязанности стенографистки, камера принялась следить за каждым ее движением. Она ничем не напоминала злобно настроенную даму, перед нашими глазами день за днем уныло исполнявшую простые обязанности. В фильме секретарь была моложе и двигалась куда грациознее. Хотя ее фигура не притягивала к себе взгляды, движения красивых рук выглядели утонченными и легкими. Кажется, я никогда не видел столь красивых рук. Иногда камера сосредоточивалась на этих руках, мелькавших над клавишами пишущей машинки и мгновенно фиксировавших каждое сказанное слово и, как метроном, размерявших время заседания ровными интервалами.

Свидетель, который мог давать показания часами, оставался в кадре всего несколько секунд. Когда замолкал его голос, руки секретаря продолжали двигаться, а еще через мгновение вы слышали голос очередного свидетеля или видели перед собой лицо адвоката, присяжного, зрителя или судьи, иногда показанное на расстоянии, иногда крупным планом или еще ближе – так, чтобы захватить только часть лица, предательски разоблачая малейшую реакцию на только что сказанные слова.

Наконец, увидев в кадре эти руки в третий или четвертый раз, я вдруг понял, что точно видел их до этого – неизвестно где. Едва представитель обвинения успел вызвать в качестве свидетеля полицейского детектива и лицо секретаря крупным планом вновь оказалось в кадре, я вдруг вспомнил, где ее видел. Схватив Джули за руку, я сердито прошептал:

– Ты знала об этом?

Озадаченная моей неожиданной горячностью, она тревожно заглянула мне в глаза.

– О чем? – спросила она, явно не понимая, в чем дело.

Я посмотрел на сидевшего за ней Стэнли Рота, а потом – еще дальше, на Льюиса Гриффина. «Кто из них это устроил и каким образом смог организовать» – гадал я, откинувшись на спинку кресла и продолжая вглядываться в мелькавшие на экране изображения. За столько месяцев, прошедших в попытках защитить Стэнли Рота, меня ни разу не посетила мысль, что он может сотворить что-то подобное, – теперь вместо того, чтобы быть его адвокатом на втором суде, я был вынужден защищать самого себя.

Я старался убедить себя, повторяя, что никто ничего не заметит. Сначала я сам ее не узнал и, возможно, не узнал бы вовсе, если бы не помнил ее руки. Хорошо, что в зал суда не разрешалось приносить видеокамеры и близко от присяжных сидели только я и Анабелла Ван Ротен. Возможно, это будем знать только мы со Стэнли Ротом: то, как он подкупил члена суда присяжных, обещав роль в своем фильме.

На экране уже давал показания детектив, и его мягкий бархатный голос сверхъестественно напоминал голос настоящего Ричарда Крэншо. Весь его вид, одежда, осторожная манера, с какой он совершенно осознанно себя держал, и даже мягкие движения головы, когда он поворачивался к присяжным, – все было передано совершенно точно. Едва он ответил на первый вопрос, предложенный актрисой, исполнявшей роль вечно нетерпеливой и временами жестокой Анабеллы Ван Ротен, я понял, что показания детектива слово в слово взяты из стенограммы процесса – не все вопросы и ответы, а наиболее значимые, подводившие зрителя к самой сути. Детектив с чувством отверг предположение, что поместил окровавленную одежду Рота в корзину для грязного белья, где ее обнаружили. Он отрицал все, что с понимающей полуулыбкой бросал ему в лицо Уокер Брэдли, когда темп перекрестного допроса вдруг бешено ускорился – не только потому, что на этот кадр отвели мало времени, но из-за непрерывной смены мелькавших на экране лиц и выражений.

Показания Крэншо определяют печальную участь Стэнли Рота – единственного, кто был в доме, единственного, кто мог убить Мэри Маргарет Флендерс, единственного, чья кровь обнаружена на одежде, которую он постарался спрятать. В виновность Рота верят даже ближайшие друзья. Другие – те, кто не относился к друзьям, по-настоящему близким, стараются извлечь из процесса выгоду. Его отставки требует компаньон, Майкл Уирлинг. Рот впервые признается адвокату, что у жены был роман с Уирлингом, и говорит, что, по его мнению, Уирлинг пытался уговорить ее покинуть студию, чтобы вместе основать собственную.

Оставалось лишь гадать, сколько раз Стэнли Роту пришлось переделывать сценарий, в итоге превратив Майкла Уирлинга в воплощение зла и одновременно оставив за Мэри Маргарет Флендерс по меньшей мере шанс изменить навязанному ей решению.

– Майкл – человек жестокий, но он не стал бы убивать лишь за то, что она порвала с ним. Майкл ненавидит меня, но он не убил бы ее ради студии.

В фильме нет таинственного сценария с названием «Блу зефир», в него не вошли предположения Рота, что кто-то спланировал убийство из желания нанести ему ощутимый удар, как не вошла и пьяная драка, в которой Стэнли Рот пытался бутылкой вышибить мозги Майклу Уирлингу. Нет ничего – только единственное, ни с чем не связанное и совершенно невинное предположение, что у Майкла Уирлинга могли быть свои причины желать смерти Мэри Маргарет.

Разумеется, это все, что нужно непреклонному Джозефу Антонелли. С этого момента и дальше, на протяжении слушаний, все, что он говорит в суде, начиная с перекрестного допроса самого Майкла Уирлинга, делается для того, чтобы убедить суд присяжных: компаньон Стэнли Рота выиграл от смерти жертвы больше всех.

– Вы желали получить жену Стэнли Рота, не так ли?

– Нет, я…

– Вы состояли с ней в любовной связи?

Уирлинг поворачивается к судье, и тот приказывает ему отвечать на вопрос.

– Да, но…

– Вы хотели получить студию?

– Нет, я…

– Она прервала ваш роман. Вы больше не имели над ней власти. Но вам понадобилась студия. И теперь она мертва, а студия принадлежит вам. Так?

С улыбкой победителя Уокер Брэдли возвращается к столу защиты. Когда он садится на место возле Стэнли Рота, по его взгляду зритель понимает: этого недостаточно. И когда в полутемном зале суда адвокат смотрит запись, ту самую, на которой Мэри Маргарет Флендерс снята на лужайке в «Пальмах» среди нескольких сотен гостей благотворительного приема, устроенного в пользу строительства корпуса детской больницы, на лице Антонелли появляется выражение глубочайшей усталости.

Это была не Мэри Маргарет Флендерс, это была девушка из бара, которую я забыл сразу, как только мы ушли из забегаловки на пляже «Венеция». Но мой взгляд оказался прикован к ней так же, как был прикован к переносному экрану, когда я сам вместо Уокера Брэдли находился в зале суда.

Рот поставил сцену заново, разместив на лужайке сотни людей и заполнив пространство до самого дома и вокруг бассейна. И лишь для того, чтобы снова напомнить нам, как Мэри Маргарет Флендерс доминировала в каждой сцене с ее участием, где даже знаменитости неизбежно уходили в размытый и остающийся в безвестности общий фон.

Когда пленка закончилась и в зале вновь загорелся свет, мы увидели, что выражение на лице Джозефа Антонелли, другого Антонелли, изменилось. Усталость прошла, он выглядит энергичным, возбужденным и едва может усидеть на месте. В то же время он кажется в высшей степени сосредоточенным.

Анабелла Ван Ротен объявляет, что у народа больше нет вопросов. Обращаясь к присяжным, судья отдает распоряжение перенести выступление защиты на следующее утро. Стэнли Рот хочет поговорить со своим адвокатом, но тот слишком торопится уйти. Поздним вечером, запершись в просмотровой комнате, Антонелли вновь и вновь смотрит запись с Мэри Маргарет Флендерс, сделанную на лужайке возле особняка «Пальмы» во второй половине дня, всего за несколько часов до ее смерти. Просмотрев пленку в последний раз, он поднимает трубку телефона и набирает номер Стэнли Рота.

– Я вам верю. Вы этого не делали.

Мрачно улыбаясь, Антонелли вешает трубку. Он знает, что будет дальше.

Первым вызванным защитой свидетелем оказывается Стэнли Рот. Он признает, что однажды ударил жену и что она вызвала полицию. Описывает, что произошло дальше, и рассказывает, как согласился заплатить четверть миллиона долларов за сценарий детектива Крэншо. Анабелла Ван Ротен нервно постукивает карандашом по крышке стола, не зная, кого из свидетелей вызовут следующим.