Нынешний суд присяжных выглядел серьезнее обычного. Ни один из членов суда не взглянул ни на меня, ни на Стэнли Рота. Никто из них не посмотрел на Анабеллу Ван Ротен. Медленно, будто они пришли в церковь, чтобы проводить кого-то в последний путь, присяжные заполняли скамьи, глядя исключительно себе под ноги.
Прежде чем распрямиться во весь рост, Хонигман глубоко вздохнул.
– Суд присяжных вынес вердикт?
Держа в руках образец заполнения вердикта, с последнего ряда неловко поднялся человек крепкого телосложения – тот самый присяжный, что весь процесс от начала до конца сидел, упираясь коленями в переднюю скамью. Встав, он не поднял взгляда. Застыв на месте, он задумчиво кивнул, пристально глядя в выбранную им точку на затертом линолеуме между скамьей для присяжных и местом судьи. Наконец он поднял глаза. Твердо взглянув на судью, старшина присяжных отрицательно покачал головой.
– Нет, ваша честь, – объявил он. – Присяжные не достигли согласия.
– Вы не вынесли вердикта? – удивленно переспросил Хонигман. Пытаясь скрыть досаду, судья прокашлялся. – Есть ли шанс, что вы сможете достичь согласия в ходе дальнейшего обсуждения?
– Нет, ваша честь, шансов совершенно нет. Мы зашли в тупик, – с мрачным видом признал старшина присяжных.
Зал загудел. Строго оглядев присутствовавших, Хонигман немедленно пресек беспорядок. Подумав секунду, судья с вежливой улыбкой повернулся к старшине:
– Раз этот состав суда не вынес вердикта, тогда дело придется рассмотреть снова, с другими присяжными. Но вряд ли другие двенадцать присяжных будут подготовлены к решению вопроса лучше вас.
Если Хонигман рассчитывал чего-то добиться, делая столь далеко идущее замечание, то он ошибся. Скривив большой рот, старшина присяжных оценивающе прищурился:
– Ваша честь, мы можем заседать хоть до скончания века, но так и не вынесем вердикта.
Хонигман поднял брови.
– Я понял. Хорошо. Значит, делать нечего.
Взвесив на руке судейский молоток, Хонигман оглядел притихший зал, полный застывших в напряженном ожидании лиц.
– По делу «Народ против Стэнли Рота», – официально провозгласил судья, – судебное разбирательство объявляется несостоявшимся.
Молоток пошел вниз. Я видел, как молоток ударил по деревянной поверхности стола, но не произвел звука. Я почувствовал странное, даже сверхъестественное, удивление от столь неожиданного и своеобразного нарушения одного из законов природы. Наконец до меня дошло, что вместо тишины кругом царит страшный гвалт и звук рушится на меня со всех сторон. Пытаясь выразить смысл происшедшего, все что-то кому-то кричали, обескураженно глядя друг на друга, не скрывая изумления, а некоторые – гнева и даже ярости. Выбиваясь из сил, старались репортеры, рвавшиеся на выход, чтобы первыми – минутой раньше других – дать новость о решении судьи на радио или телевидение. Мельком я поймал взгляд Джека Уолша, стоявшего в самом конце зала. Потрясая сжатым кулаком, Уолш выкрикивал бессильные ругательства, которых никто не слышал. Вскочив со стула, Анабелла Ван Ротен стояла молча, выставив руки и опираясь на стол так, словно хотела рвануться вперед. Опустив головы, присяжные потихоньку возвращались в совещательную комнату, словно опасаясь, что толпа вот-вот забросает их камнями. Судья Хонигман скрылся за дверью своего кабинета. Двигаясь в привычном темпе, недовольно хмурившаяся секретарь суда убедилась, что ее стул находится в положенном месте у маленького стола, и медленно покинула зал.
Стэнли Рот был совершенно спокоен в центре этого бедлама. Он как будто ничего не чувствовал. Найдя Льюиса Гриффина, стоявшего по другую сторону невысокого ограждения около стола защиты, Рот пожал ему руку. Они перебросились парой слов. Стоя совсем рядом, я ничего не разобрал из-за шума.
Мы направились к выходу. Двигаясь впереди Рота, я с трудом пробивался к двери, когда на пути возник Джек Уолш.
– Прочь с дороги! – крикнул я, отодвигая его в сторону.
– Ты убил Мэри Маргарет! – завопил Уолш, когда мы протискивались в дверной проем. – Тебе не уйти от меня, Рот!
Державшая меня рука Стэнли Рота ослабла, и он начал разворачиваться на крик. Вцепившись в Рота, я вытащил его в коридор.
– Когда окажемся на улице, никому ничего не говорите, – инструктировал я, пока мы почти бегом двигались по коридору, окруженные толпой, в которой все старались нас рассмотреть.
– Второго суда не будет, – без всякого выражения сказал Рот.
– Конечно же, будет, – ответил я.
Дверь на улицу находилась всего в нескольких шагах. Сквозь стекло я увидел широко расползшийся круг из бесчисленных микрофонов и телекамер, в центре которого находился тонкий силуэт Анабеллы Ван Ротен. Я не видел ее лица и не слышал, что она говорила, но, судя по возмущенному виду заместителя прокурора округа, мог не сомневаться в общем смысле ее речи.
– Вы ведь не думаете, что она откажется от своего только потому, что присяжные не достигли согласия? Суд признан несостоявшимся, и это вовсе не оправдательное решение. Как полагаете, что она им говорит? Она дает обещание, что дело будет вновь направлено в суд, и клянется, что на сей раз вас признают виновным, – сказал я, открыв дверь.
Завидев нас, армия репортеров оставила в покое сторону обвинения, немедленно окружив обвиняемого плотным кольцом новой осады.
– Что, по вашему мнению, означает неспособность присяжных достичь вердикта? – крикнул один из репортеров.
Придержав Рота за рукав, я шагнул вперед.
– Очевидно, это означает неспособность обвинения представить дело выходящим за пределы разумного сомнения. Помните, – сказал я, возвысив голос, чтобы предупредить новый вопрос, – в обязанность защиты не входит доказательство чего бы то ни было. Доказывать – задача обвинения, и обвинению не удалось с ней справиться.
– Но с обвинением согласны по меньшей мере несколько присяжных! – крикнул другой репортер. – В противном случае присяжные вынесли бы вердикт о невиновности!
– Неизвестно, сколько присяжных думало таким образом. Возможно, мы никогда этого не узнаем. Нам лишь известно, что, находясь в совещательной комнате, они пришли к выводу о наличии обоснованного сомнения, а обоснованное сомнение означает, что обвинение не смогло представить убедительные доводы.
Едва я договорил, женщина-репортер задала вопрос:
– Мистер Рот, что вы чувствуете?
Крепко держа его за рукав, я приготовился увести Рота сразу, как только он начнет говорить то, что говорить не следовало. Беспокоиться не стоило: его ответ оказался идеальным.
– Более чем когда-либо убежден, что докажу свою невиновность.
– Вы продолжаете утверждать, что невиновны? – выкрикнул кто-то позади толпы. – Все остальные полагают, что виновны.
Я двинулся вниз по ступеням, увлекая Рота за собой.
– Суд присяжных имеет другое мнение! – крикнул я в ответ, работая локтями.
Я не видел, кому принадлежал голос, но тот же, кто задал предыдущий вопрос, цинично и пренебрежительно бросил вторую фразу:
– Кто поспорит, что это большинство?
Это была лишь догадка, укол рапирой в темноту и, вероятно, не более чем репортерская провокация – попытка получить реакцию, резкий ответ, который можно вынести в заголовок или, вырвав из контекста, придать ему противоположный смысл. Тот репортер имел не больше информации о происходившем за закрытыми дверями совещательной комнаты, чем было у любого из нас. Но через несколько часов после того, как суд распустили, кое-кто из присяжных начал говорить, и все они рассказали одну и ту же историю.
С первого голосования, прошедшего вслед за выборами старшины, у одиннадцати присяжных складывалось единое мнение. Был только один несогласный, каждый раз один и тот же. Включавшее одиннадцать присяжных большинство использовало все доводы, но ни один из них не действовал. Они думали, что повторное чтение обвинительного заключения заставит отступника признать хотя бы возможность их правоты. Никакого эффекта. Вне сколько-нибудь обоснованного разумного сомнения одиннадцать членов суда считали Стэнли Рота виновным в убийстве, но так и не смогли убедить двенадцатого. О личной порядочности членов суда говорило и то, что никто из них не раскрыл имени упертого присяжного. Хотя большинство считало, что он заблуждается.
