Но теперь это потеряло всякий смысл. Когда все осознали, что Мэри Маргарет Флендерс применяла насилие в той же степени, что и ее муж. В конце концов, это она едва не убила Рота, промахнувшись тяжелой стеклянной пепельницей всего на дюйм или два. Что заявил Рот перед судом присяжных? Рот сказал, что если бы его жена думала о разводе, он бы об этом знал. Единственно правильным поступком за вчерашний день казалось то, чего я не сделал. Я не спросил у Джули Эванс, мог ли Стэнли Рот убить свою жену. Вероятно, я помнил, что уже спрашивал об этом в первый день нашего знакомства, и помнил, что она сказала в ответ.
Рот все еще думал над вопросом.
– Возможно, какие-то вещи не стоило ей рассказывать, – наконец сказал он. – Не нужно было приводить один или два аргумента из тех, что я говорил Мэри Маргарет. В ее устах они оказались серьезнее, чем на самом деле.
Пока наш лимузин неспешно двигался по шоссе, Рот не отрываясь смотрел в окно. Косо падавший солнечный свет смягчал глубокие морщины, пролегшие между бровей.
– Представьте, что работаете с кем-то изо дня в день. Однажды люди замечают, что ваше настроение изменилось: вы более обычного задумчивы или удручены. Вас спрашивают, не случилось ли чего. Вскользь вы отвечаете, что поссорились с женой. Тем вечером вы вместе были на ужине. Вы не помните, отчего ссорились, и вообще не представляете, будете ли ссориться в следующий раз. Но разумеется, вы ссоритесь опять – недели или месяцы спустя, – и вы опять об этом говорите. – Повернув голову, он посмотрел мне в глаза. – Вы не говорите о том хорошем, что было между вами. Все, что знают о вас другие люди, – это о происходящих между вами размолвках. Понимаете, куда я клоню? Джули не представляла, на что был похож мой брак. Она знала про ссоры, я сам ей рассказывал; и, думая, что любит меня, она считала мой брак несчастливым. Не правда ли, мысль о том, что этот брак вот-вот развалится, могла стать навязчивой? Заметьте, я сказал: «думая, что любит меня». Она любила не меня. Она любила Стэнли Рота. Уверен, вы поняли – Стэнли Рота, направлявшего бизнес киностудии. Она не любила меня как человека. Помните, что я рассказывал про детство? Джули Эванс – симпатичная девчонка, которая гуляла с ребятами, ездившими на новых машинах, с ребятами из обеспеченных семей. Она ни за что не взглянула бы на меня… – Он рассмеялся. – Чуть не сказал «дважды». Забудьте: Джули не посмотрела бы на меня даже раз. Говорите, она меня любила? А что Джули сделала, когда студия «Блу зефир» превратилась в «Уирлинг продакшн»?
Рот вызывающе засмеялся, но смех прозвучал фальшиво и неестественно, словно скрывал боль от ее решения уйти. По какой-то необъяснимой и до конца не понятой мной причине я чувствовал, что должен защитить Джули от обвинений в неверности.
– Она не хотела давать показания.
– Да ладно, никто ничего не хотел, – с обидой проговорил Рот.
Осознав свое состояние и, вероятно, зная, как легко эмоции разрушают способность к результативному действию. Рот сменил тему разговора. Вместе с темой изменилось и настроение.
– Взглянем на дело иначе, – сказал Рот, вдруг представляя все в перспективе. – Именно теперь вы можете победить благодаря своим решающим аргументам. Превосходно. Все думают, что это сделал обвиняемый. Об этом говорят улики. И вот наконец появляется адвокат, защитник, который убеждает суд присяжных, что они не могут осудить человека, возможно, невиновного. Жаль, что идет суд, – добавил Рот, глядя в окно лимузина. – Это отличное кино.
Его голос звучал сильно и уверенно. Казалось, Стэнли Рот действительно говорил о фильме или сценарии, с которым только что познакомился, а вовсе не о судебном процессе, в финале которого он мог если не увидеть собственную казнь, то провести остаток жизни в тюрьме. Тут же я обратил внимание на его руки, лежавшие на коленях. Пальцы едва заметно дрожали, совсем чуть-чуть – так слабо, что Рот этого не замечал.
Вернувшись в отель, я попытался взяться за работу. Сидя за письменным столом, за которым уже провел много долгих ночных часов, я силился найти другой ракурс и отыскать новый подход, убедивший бы суд присяжных в том, что они, как сказал Стэнли Рот, не могут осудить невиновного человека.
Я мерил шагами комнату, все еще сомневаясь, размышляя, не виновен ли Рот. И если так, то какое обстоятельство я упустил? Лежа в постели, я изучал потолок в поисках ответа, пытаясь отыскать нечто, с чего можно было начать. И не находил ничего, вообще ничего, – сознание казалось чистым листом, на котором вот-вот появятся несколько слов, неверно подобранных и неуместных, несколько мыслей, случайно подхваченных моим воспаленным воображением.
Джули Эванс действительно не любила Стэнли Рота. Она думала, что любит, потому что он был великим Стэнли Ротом. Тогда что думал Рот о своей жене? Думал ли, что она взглянула бы на него – хотя бы раз! – в те времена, когда он был неуклюжим мальчишкой, выросшим в Сентрал-Вэлли? Что он думал в тот день, в «Пальмах», когда смотрел со странным выражением, словно радовался моей промашке – той самой, которая, возможно, будет стоить ему свободы, – и моей неспособности прийти к выводу, что произошло в ночь убийства Мэри Маргарет?
Если Рот что-то знал, ему следовало мне рассказать. Но он этого не сделал – а значит, не знал ничего, что могло бы помочь. Хотя казалось, будто Рот мог что-то сказать, но почему-то не стал… Теперь слишком поздно. Стэнли Рот прав: единственный шанс выиграть – это произнести лучшую в моей жизни заключительную речь.
И я не имел даже смутного представления, с чего начать.
Взяв телефонную трубку, чтобы позвонить домой, я никак не мог придумать, что скажу. Слышала ли Марисса о событиях на процессе, знала ли о том, что я говорил в суде? Как объяснить все это и стоит ли пытаться?
Положив трубку, я убедил себя, что должен изложить на бумаге нечто вроде плана заключительного выступления. Уже в другой комнате, сев за стол, опять принялся искать аргументы, способные убедить суд в невиновности Стэнли Рота.
Проснувшись на следующее утро, я какое-то время сосредоточивался на каждом из утренних дел, стараясь не вспоминать о вопросах, ответить на которые не мог, и не думать о загадках, мной не разгаданных – касавшихся самого убийства, судебного процесса и моего опасного положения.
По дороге в суд мы со Стэнли едва ли перебросились парой слов. Плечом к плечу, с опущенными головами мы пошли мимо отгороженного строя охрипших репортеров, чтобы занять места в убого обставленном зале судебного заседания, столь разительно отличавшемся от интерьера богатых частных домов, где жили Стэнли Рот, Льюис Гриффин, Майкл Уирлинг и остальные титаны странного, почти сказочного, мира, частью которого, не думая о последствиях, надеялись оказаться многие.
– Вы написали ее? – спросил Рот, начиная разговор словно бы ни о чем.
– Заключительную речь? Нет.
Стэнли Рот широко раскрыл глаза:
– Вы помните текст наизусть?
Он почти не интересовался событиями в зале суда, но проявлял любопытство, иногда навязчивое, к любым нюансам моей работы.
– Конечно, нет.
– Иногда это лучше, – глубокомысленно кивнул Рот. – Ничего не записывать, не стараться заучить каждое слово. Мысль должна немного повариться, а мозг – поработать. Тогда выходит лучше, чем по написанному.
Ответить я не успел. В зале появилась пренебрежительно-хмурая секретарь суда. Готовая подняться по первому слову помощника шерифа, она присела на край стула. Громко возвестив о прибытии судьи, за секретарем вышел помощник шерифа.
– Держите руки в карманах или под столом, – сказал я Роту, когда мы оба встали. – Присяжные не должны видеть, как они дрожат.
Хонигман занял место судьи и распорядился, чтобы секретарь вызвала присяжных.
Анабелла Ван Ротен едва смогла дождаться начала.
Она сидела в напряженной позе, высоко подняв голову, и в ее блестящих черных глазах притаилась злая жажда хищника, готового схватить жертву. Повернувшись к Ван Ротен в надежде застать заместителя прокурора врасплох, я улыбнулся, вдруг решив, что таким образом смогу вывести ее из равновесия. Между нами было три фута, но с тем же успехом могло быть триста. Закричи я, она не услышала бы. Когда судья сказал, что обвинение может начинать, Ван Ротен решительно покинула свое место, простучав за моей спиной каблуками в направлении скамьи присяжных.
