Когда присяжные втиснулись на предназначенные им места, судья Хонигман счел, что обязан извиниться за столь стесненные условия:

– Извините за недостаток места. Мы постараемся чаще делать перерывы, чтобы вы могли размять ноги. – Сложив ладони, Хонигман подставил их под щеки и обвел глазами членов суда, скучившихся на тесном пространстве в трех шагах от него. – Вчера суд слушал вступительные речи поверенных: миссис Ван Ротен со стороны обвинения и мистера Антонелли – со стороны защиты. Также напоминаю вам, что данные заявления не являются свидетельствами чего-либо. Уликой или свидетельством, приемлемым в суде, является лишь то, что может доказывать или опровергать существование конкретного факта.

Хонигман подождал, дав членам суда возможность поразмыслить о значении его слов. Возможно, без этой паузы они не задумались бы вовсе. Хонигман был умнее, чем это показалось на первом заседании, и определенно лучше судей, с которыми мне приходилось сталкиваться на прежних процессах. Те, другие, много раз говорившие точно такие же слова, вряд ли спрашивали себя, понимают ли смысл сказанного присяжные. Обыкновенно люди сидели с пустыми глазами и с трудом разбирались в судебной терминологии. Казалось, Хонигман действительно хотел добиться от присяжных понимания того, что они делают.

– Итак, вступительные заявления, – снова повторил Хонигман, – не являются свидетельствами чего-либо.

С этими словами судья повернулся к Анабелле Ван Ротен, пригласив ее вызвать первого свидетеля обвинения.

Им оказался Ричард Крэншо. На вид – около сорока лет, с правильным разрезом глаз и квадратным подбородком. Нос показался мне слишком ровным, словно его подправил нож хирурга, чересчур белые зубы тоже казались вставными. В цвете волос не было ничего особенного, тем более экстраординарного, хотя прическа была уложена с такой тщательностью, что я не рискнул бы ассоциировать облик Крэншо с человеком, живущим на зарплату полицейского детектива. Аккуратно постриженные ногти, отполированные и обработанные по углам. Его одежда – удобные брюки, спортивная куртка, рубашка и галстук – казалась обычной для детектива только на первый взгляд. Сразу понятно, что все сшито на заказ и потому сидит лучше, чем одежда, взятая с полки в полицейском управлении.

Детектив Крэншо занял место с уверенностью бывалого свидетеля, не раз входившего в зал суда. Следуя наводящим вопросам Анабеллы Ван Ротен, Крэншо рассказал, что является детективом отдела убийств и эту должность занимает добрых лет десять. После звонка обезумевшего от горя мажордома в дом жертвы прибыли двое патрульных полицейских, но Крэншо подтвердил, что был первым детективом, оказавшимся на месте преступления, и немедленно приступил к расследованию.

– Оказавшись на месте, что именно вы обнаружили? – спросила Ван Ротен. Она стояла у самого края стола, небрежно подбоченившись и слегка выставив вперед ногу.

– Тело жертвы преступления, Мэри Маргарет Флендерс, плавало в бассейне лицом вниз, – ответил Крэншо. – Около тела вода была окрашена кровью. Вокруг головы было плотное красное облако. Когда мы перевернули жертву, то не сразу рассмотрели лицо.

Ответ казался спонтанным описанием, вряд ли подготовленным заранее. Но в тембре я уловил нечто необычное. Голос детектива был так хорош, словно его кто-то поставил. Звучавший спокойно и уверенно голос определенно вызывал ощущение доверия.

Ван Ротен знала, о чем подумают присяжные.

– Почему патрульные, первыми оказавшиеся на месте убийства, не вытащили тело из бассейна?

Крэншо сидел в уверенной позе, опираясь локтями на подлокотники кресла. Казалось, он внимательно прислушивался к заданному вопросу. Наконец, повернув голову, детектив печально взглянул на присяжных:

– Чтобы сохранить картину преступления. Тело оставалось в бассейне, пока на место не прибыли криминалисты, сделавшие все, что полагается в таких случаях.

Снова повернувшись к Ван Ротен, Крэншо замер в ожидании.

– Вы не могли бы опознать эти фотоснимки? – спросила заместитель прокурора.

Подойдя к детективу, она передала ему большой конверт.

Крэншо просмотрел фотографии, ничуть не изменившись в лице.

– Эти фотографии сделаны на месте преступления.

– Жертва выглядела именно так, когда вы впервые увидели ее, плавающую в бассейне лицом вниз?

– Да, – негромко, но внятно ответил детектив.

– Ваша честь, я прошу разрешения включить данные фотографии в число улик.

Хонигман ждал, пока я просмотрю снимки. Желая прекратить спектакль, я потребовал исключить фотографии из числа улик. Судья не согласился.

– Ваша честь, я настаиваю. – Я возвратил снимки секретарю. – Обвинение желает привлечь внимание к способу, которым была убита жертва, и к положению ее тела. – Тут я покачал головой, демонстрируя отвращение. – Эти фотографии непристойны. Их демонстрация не служит никакой цели помимо возбуждения эмоций присяжных. Ясно, что в контексте нашего обсуждения фотографии не помогут доказательству ни одного факта.

– Мистер Антонелли, возражение уже зафиксировано в протоколе, – сказал Хонигман, делая Ван Ротен знак продолжать.

– Ваша честь, разрешите ознакомить с фотографиями суд присяжных?

Только-только успев сесть, при этих словах я мгновенно вскочил со стула, закипев от возмущения:

– Хотелось бы знать, как именно эти снимки, то есть фотографии обнаженного тела женщины с перерезанным горлом… Я мог бы добавить: очень известной обнаженной женщины… Каким образом эти фотографии помогут суду присяжных взвесить имеющиеся улики беспристрастно?

Хонигман холодно посмотрел на меня.

– Ваш протест занесен в протокол, – постарался напомнить он.

– Вопрос о том, показывать ли эти фотографии по рядам, даже не обсуждался!

Лицо судьи быстро налилось краской. Понимая, что не может скрыть свое состояние, Хонигман краснел все сильнее.

– Прошу разрешения немедленно показать фотографии присяжным, – заявила Ван Ротен. – Ваша честь, в этом случае присяжные будут внимательнее следить за допросом свидетелей.

Глядя на фотографии в первый раз, я изо всех сил старался показать свое отвращение. Говорить об этих снимках следовало совсем плохо – еще хуже, чем они были в действительности. Имелась также и другая причина, но я еще не подготовил почву, чтобы раскрыть это обстоятельство перед Ван Ротен или перед судом. Не раньше, чем они сделают друг другу одолжение, разрешив суду присяжных ознакомиться со снимками.

– Возможно, взамен этих порнографических картин смерти госпожа Ван Ротен предложит суду пронести по рядам извлеченное из могилы тело Мэри Маргарет Флендерс!

– Ваша честь! – выкрикнула Анабелла Ван Ротен и вскочила с места, на мой взгляд, скорее ошарашенная, чем оскорбленная.

Напрасно она так беспокоилась. Судья Хонигман уже навалился на край стола, вперив в меня убийственный взгляд.

– Это оскорбительное высказывание.

Наклонив голову, я с недоумением поднял бровь:

– Ознакомить суд с такими фотографиями – оскорбительное действие.

Наглость, с которой я ответил судье, заставила лицо Хонигмана побагроветь сильнее.

– Мистер Антонелли, – предупредил он, – я не хотел бы обвинить вас в неуважении к суду.

Сделав озадаченное лицо, я развел руками, давая понять, что не предполагал никакого оскорбления.

– Простите меня, ваша честь… Это лишь слова. Слова отчаяния, вызванного моей неспособностью выразиться иным образом. Не могу подобрать слова, чтобы раскрыть более внятно и четко озабоченность тем, что основой решения присяжных должны быть улики, и только улики, как вы сами сказали всего несколько минут назад. Но я зашел слишком далеко и приношу извинения.

Достоинство судьи не пострадало, и настала пора проявить великодушие. Хонигман начал понемногу расслабляться, лицо приобрело нормальный оттенок. Все выглядело так, будто он поставил меня на место. Судья перешел на почти дружеские интонации.

– Каждый способен увлечься, – дипломатично заметил он. – Ваш протест записан в протокол. Фотографии будут введены в состав улик. Попрошу секретаря передать материалы членам суда присяжных.