– Специальность имеете? – спросил Ельчик.

– М-м… Кое-что умею.

– Паспорт, военный билет, трудовая книжка – при вас?

– При мне…

В одном только Костин ответ был не точен: трудовой книжки ему еще никто не выдавал.

У него возникло беспокойство – о чем еще станет спрашивать Ельчик? Этак он заврется и может черт знает как глупо все выйти!

– Направление в общежитие дает отдел кадров, но только после того, как оформлен прием на работу. Для таких, как вы, у нас существовал специальный барак, но не хватало жилья уже работающим, семейным, и его недавно заселили. Пройдите вон в том направлении, там оборудовано новое общежитие, может быть, вас там устроят временно…

Здание, на которое указал Ельчик, представляло длинный, на десять боксов, бетонный гараж. Все двери были наглухо закрыты. Костя обогнул здание. В задней стене тянулся ряд недавно прорубленных окон с рамами из свежего, еще пахучего дерева и незасохшей замазкой по краям мутных, непромытых стекол.

Костя заглянул внутрь. В боксах на сером цементном полу тесно друг к другу стояли одинаковые железные койки с полосатыми матрацами и подушками без наволочек.

Костя вернулся к воротам в боксы и забарабанил во все подряд. Когда он дошел до конца гаража, в воротах, с которых он начал, открылась маленькая калиточка и показалась старуха в телогрейке, с головой, замотанной платком.

– Бабуся, пустите переночевать, – обратился Костя как можно ласковей, просительней, чуть ли не жалостливо.

– А ты кто? – спросила старуха, разглядывая Костю. – Тунеядец?

– Нет, бабуся, что вы! Я вполне нормальный человек.

– Тогда места тебе тут нету, – жестко сказала старуха. – Тут для тунеядцев приготовлено.

– Вот какая о них забота! – с веселым удивлением крутнул Костя головой. – Ну, а если я, скажем, тунеядец?

– Справку давай. Документ.

– О чем?

– Ну… об этом самом… Что ты есть взаправду тунеядец.

– Ну и дела! – опять весело покрутил головой Костя. – Справки, бабуся, у меня нету. Стало быть – что ж? От ворот – поворот?

– Стало быть, так! – подтвердила старуха, как бы разделяя Костино удивление, но еще и говоря своим видом, что она человек подневольный: что ей начальство приказывает, то она и выполняет.

– Бабуся, милая, да мне бы до утра только…

– Да как же я тебя, деточка ты мой, пущу? Комендант наш знаешь какой? Враз меня с жалованья попрет. Сказано – для тунеядцев, а других – чтоб ни-ни! Их, вишь, ишалон цельный везуть, триста человек. Тут для них вчерась и нынче так старались, такую красоту наводили! Койки чтоб у всех пружинные, матрацы чтоб без дырок, при кажной койке чтоб тумбочка непременно…

– Матраца, бабуся, я не продырявлю, койку тоже не продавлю…

– Не, милый! Не, и не проси! – сказала сторожиха как свое последнее слово, вдвигаясь в калитку и прикрывая дверь. – У меня своей воли нету. Мне, милый, до пензии надо два года дослужить. Кабы еще знать, когда эти тунеядцы приедуть… Може, только завтрева, а може, прямо у ночь…

Долгие северные сумерки уже туманили над землею воздух, похожие на прозрачный голубоватый дым. Возле исполинского корпуса электростанции, превратившегося в темный куб, отчетливо выступающий на фоне пепельно-лилового неба, уже зажглись и полыхали яркие прожекторы, – работа там продолжалась и даже как будто в более высоком, напряженном темпе. Было слышно, как скрежещут подъемные механизмы, как урчат моторы грузовиков-самосвалов, как гремит железо о железо; словно бы перемигиваясь, на разных высотах корпуса вспыхивали, дрожали и гасли звезды электросварки.

«Что же делать? – задумался Костя в нерешительности, медленным шагом удаляясь от гаража. – Идти к коменданту, просить, чтоб устроил? Но где его сейчас найдешь? Отправиться в милицию, раскрыть свое инкогнито? Там, конечно, помогут…»

– Боря! Боря! Борис! Борька! – услыхал он за спиною.

Хотя звали Бориса, окрик, почувствовал Костя, был направлен ему. Он обернулся. Через улицу, разбрызгивая резиновыми сапогами грязь, размахивая руками, к нему бежал какой-то коренастый парень в распахнутой телогрейке, под которой синела матросская тельняшка…

– Борька! Оглох, что ль! Я за тобой вон аж откуда бегу… Приехал-таки, старик!

Парень налетел на Костю, с размаху ткнул кулаком в грудь, раскинул руки, чтоб облапить, заключить Костю в объятия, и только тут разглядел, что ошибся.

– Тьфу, черт! – сказал он изумленно, отступая на шаг. – Ну и похож же ты! Прямо как в одной форме отливали… Такая же сажень! Это дружок мой по флоту – Борька, Пичугин фамилия, – пояснил парень. – Мы на одном эсминце служили… Жду вот, я его сюда зазвал, должен приехать. Ну, бывает же так! – изумился он по поводу сходства еще раз, с веселым прищуром в рыжих глазах вглядываясь в Костю. – Вот уж похож так похож! А говорят – природа без повторений. Мать – и та б, наверно, обозналась… А ты не на флоте служил? Или с армии? Меня, между прочим, когда призывали, в сухопутные войска назначили, а потом – бац! – и на Тихий океан…

Костя ответил неопределенно, вроде того, что он и не с флота, и не совсем из армии, но неудержимо разговорчивый, быстрый на слова парень даже не выслушал его ответа – подобно младшему лейтенанту милиции Ельчику, он уже сложил себе мнение, что Костя – такой же, как почти все, кто появляется здесь, приехал начинать свою жизнь в гражданке, вот как приедет и его дружок по эсминцу – Борька…

– Что, не пустили? – кивнул парень в сторону гаража. – С жильем тут, брат, беда… Я, когда приехал, шесть месяцев так жил, что вспомнить тошно. И в вагончике, и в палатке даже… Зимой – представляешь? Печку нажжем докрасна, – кругом лес, дров хватает, – она, стерва, аж чуть не плавится, а ляжешь, понавалишь на себя барахла, какое только есть – одеял штуки три, полушубок, и все равно как собака мерзнешь, до самого нутра пробирает! Зимы тут знаешь какие? Будь-будь! Еще поглядишь… Да, давай познакомимся! – спохватился он. – Лешка меня зовут. Корчагин, – сунул он Косте жесткую, как из дерева, ладонь. – Тут, понимаешь, у нас так глядят: ГРЭС главное, ГРЭС надо в срок пустить, а все остальное, жилье там и прочее – это, дескать, не срочно. Уж который год тут стройка, а видал – сколько народу до́ се по вагончикам? В общежитиях теснотища, начнут ребята на собрании говорить, а им в ответ: где же ваша романтика, энтузиазм где, комсомольский боевой задор? Вы что – на сладкую жизнь рассчитывали? За тем вы сюда и приехали, чтоб трудности терпеть!.. Так куда ты, собственно, двигаешь? Знаешь, что? – оживился он. – Потопали к нам в общежитие! Конечно, не «Метрополь» какой, но как-нибудь до утра пристроишься. Я тебе свою койку отдам, мне сегодня в ночь заступать, все равно она пустовать будет… Но до чего ж ты все-таки на Борьку похож – просто аж чудно́!

Лешка зашагал по доскам размашисто, быстро, не глядя под ноги, не боясь поскользнуться, сорваться в грязь. Костя едва за ним поспевал. Как всякий старожил возле новичка, Лешка был охвачен желанием объяснять и показывать.

– Это хлебопекарня. Это радиоузел наш, для местного вещания, – совал он на ходу руками по сторонам. – Стены вот эти – это комбинат бытового обслуживания строится, прачешная тут будет, фотография, ателье по пошиву одежды… Тут кино будут строить. Уже был проект, да сейчас его переделывают, широкоэкранный теперь хотят… А вон там жилые дома станут. Видишь, вон фундамент заложен, и – вон… Пять домов. Квартиры будут однокомнатные, будут и из трех и из двух комнат, обязательно с кухней, с ванной, – все честь по чести, как в Москве… Отопление от теплоцентрали…

– Вот и тебе, наверно, тут дадут, – сказал Костя, чтобы доставить Лешке что-то приятное за его доброту.

– Мне-то? – обернулся Лешка. – Нет, это для эксплуатационников. А у меня профессия кочевая – нынче здесь, завтра там… Монтажник-высотник. Нам здесь еще работы на пять месяцев, а потом, если завод цветных металлов строить не начнут, куда-нибудь в другие места подамся. Где потеплее. Надоело мерзнуть. Тут и лето-то без настоящего тепла. С октября и до мая – снег, ветры северные, ледяные… Я на Херсонщине вырос, такой климат не по мне…