– Нет, можешь, и ты сделаешь это. Ты же начальник полиции! Сфабрикуй обвинение, если все остальное окажется бесполезным. И не прекращай слежку за моей дочерью.

Дарнелл смотрел на Ченнинга с отвращением. Ему все это было не по вкусу.

– Итак, Тед? – произнес Ченнинг с вызовом. – Неужели мне нужно напоминать тебе о том, что поставлено на карту? Если оппозиция будет нарастать и поднимется шум на всю страну, это отпугнет людей как от Клиники, так и от самого Оазиса. А пресса проглотит все это с потрохами. Газетчики – те же стервятники, слетающиеся на запах падали, и положительные стороны вопроса их нисколько не волнуют. И кроме того, как я уже говорил, речь идет не только о судьбе Клиники. Если им удастся добиться своего, это притормозит дальнейшее развитие Оазиса. Инициатива по ограничению роста города уже заставила многих подрядчиков отступиться. А это неизбежно отразится на наших карманах.

Дарнелл отвел взгляд в сторону. Алчность – вот что двигало людьми вроде Ченнинга, мэра Уошберна и… да, и его тоже. И хуже всего то, что он не испытывал особой нужды в деньгах. У него нет семьи, и ему не на кого их тратить, кроме самого себя. Однако начальник полиции был прочно связан с Ченнингом и Уошберном. Не деньги, а власть – вот к чему он стремился. Но для того чтобы добиться этой власти, ему пришлось стать их сообщником. Теперь же они напоминали зловещих сиамских близнецов с тремя головами.

– Если я арестую их по пустячному обвинению, – заметил Дарнелл, – то они будут отпущены на поруки, прежде чем за ними захлопнется дверь тюремной камеры.

– Мне на это ровным счетом наплевать. – Ченнинг сопроводил свои слова выразительным жестом. – Я хочу, чтобы им не давали покоя. Каждый раз, когда Тремэйн, Сьюзен или кто-нибудь еще из их шайки посмеют открыть рот, наседай на них. Если так будет повторяться всегда, рано или поздно они отступятся. Я-то знаю эту породу людей.

«Вот уж не думаю, что ты знаешь Зою Тремэйн или даже свою собственную дочь», – подумал Дарнелл.

– Хорошо, Отто, пусть будет по-твоему, – отозвался он устало.

День близился к вечеру, и Зоя сидела в прохладной тени атриума с сигарой и стаканом коктейля. Мадам примостилась на столе и клевала семечки подсолнуха прямо из рук хозяйки. Это время суток Зоя любила больше всего. Хотя было довольно жарко, невыносимый зной от раскалившейся за день пустыни несколько спал. Зое нравилась жара, и это стало одной из причин, побудивших ее поселиться в Оазисе. В более холодном климате она всегда страдала от озноба, который словно пробирал ее до самых костей. Очевидно, многие пожилые люди испытывали то же самое, и поэтому так называемый Солнечный пояс пользовался огромной популярностью среди пенсионеров.

Зоя зашевелилась в кресле, что-то проворчав себе под нос. Ее всегда раздражали рассуждения о бренности всего живого. С самого рождения она отличалась превосходным здоровьем, и доктора уверяли ее, что для своего возраста она находится в прекрасной форме. Однако вся суть заключалась именно в слове «возраст», и порой Зоя боялась засыпать вечером – вдруг утром она не сможет проснуться. Не то чтобы она испытывала страх перед смертью, вовсе нет! Просто ей нравилось получать удовольствие от жизни, в особенности с тех пор, как она переехала в Оазис. Кто знает, чего она может лишиться, если умрет этой ночью?

Зоя отнюдь не была пессимисткой; она не считала, что в старые времена жизнь была лучше, чем теперь. Даже несмотря на пугающие заголовки в утренних газетах, она не верила, что все вокруг вот-вот полетит в тартарары. Как бы много ни было на свете зла, каким бы слабым и порочным ни казался в целом род людской, Зоя все же придерживалась убеждения, что с момента ее рождения мир заметно изменился к лучшему и что прогресс невозможно остановить, даже если на каждый шаг вперед, сделанный цивилизацией, приходилось по два шага назад. Правда, в молодые годы все казалось ей гораздо проще, но разве достоинство в простоте?

Зоя понимала, что многие люди были не в состоянии совладать со сложностями современной жизни. Отсюда и наркотики, и Клиника. Так или иначе, это были их трудности, а не ее.

Она услышала, как хлопнула дверь в комнате Сьюзен, и отпила глоток коктейля. Сьюзен вошла в атриум. Она была во всем белом, вплоть до перчаток. Мадам раскричалась, злобно глядя на девушку.

Зоя щелкнула птицу по голове:

– Прекрати, Мадам.

Затем она снова обратила пристальный взор на Сьюзен. Ей редко приходилось видеть свою помощницу в платье, поскольку та обычно носила блузку и брюки или шорты – в зависимости от времени года.

– Девственница в белом? – произнесла Зоя самым сухим тоном, на какой только была способна.

Сьюзен покраснела – очаровательное свойство, по мнению Зои. Большинство молодых девушек в нынешние времена утратили способность краснеть.

Сьюзен пригладила платье спереди.

– Бог свидетель, я далеко не девственница, однако в белом всегда чувствуешь себя свежее. Тебе нравится?

– Да. Очень милое платье, Сьюзен. Надо полагать, собираешься на свидание?

– Да, с Ноа.

Зоя склонила голову набок:

– Похоже, дорогая, для вас это стало обычным делом.

– Он очень мил, Зоя, в самом деле очень мил, – сказала Сьюзен поспешно.

Зоя потрепала ее по руке.

– А разве я это оспариваю?

– Я только не хочу, чтобы ты думала, будто я предала тебя, переметнувшись на сторону врага.

– Предала? – Зоя насмешливо приподняла брови. – У нас тут не шпионский роман, дорогая. Твоя личная жизнь касается только тебя. Кроме того, мне самой нравится доктор Брекинридж. Из того, что он работает в Клинике, вовсе не следует, что он негодяй.

Сьюзен уселась в кресло напротив.

– Зоя, пойми меня правильно. Я вовсе не отказываюсь от борьбы. Я предана нашему делу столь же глубоко, как и ты. Но у меня давно создалось впечатление, что для тебя речь идет о чем-то гораздо более личном.

Зоя откинулась на спинку кресла и перевела дыхание.

– Мне казалось, Сьюзен, все вы согласились с тем, что Клиника оказывает дурное влияние на Оазис, и приводили при этом сходные соображения.

– О да, я знаю. – Сьюзен энергично закивала. – Но, как я говорила тебе с самого начала, я ввязалась в борьбу в основном потому, что мой отец на другой стороне, то есть для меня эта борьба в некотором роде личное дело. И я сильно подозреваю, что у тебя тоже есть на то своя личная причина, о которой ты никому и никогда не рассказывала.

На какое-то мгновение Зоя отвела взгляд. Затем снова посмотрела в глаза Сьюзен.

– Да, у меня действительно есть личная причина для борьбы. Глубоко личная. Я хотела бы ответить, что тебя это нисколько не касается, однако ты слишком много значишь для меня, чтобы я могла так с тобой поступить. С другой стороны, ты застала меня врасплох, и разговор на эту тему все еще причиняет мне невыносимую боль.

– Тебе нет нужды говорить об этом со мной, Зоя. Ты совершенно права: меня это нисколько не касается. Просто меня разобрало любопытство.

– Нет, я хочу и буду говорить. Я расскажу тебе о Кэсси.

– Кэсси? – переспросила Сьюзен.

– Да, о моей дочери. – Зое снова пришлось отвести глаза. – Я бывшая проститутка, Сьюзен. Сначала я торговала своим телом, а затем в течение многих лет была содержательницей публичного дома.

Когда она, собрав в кулак всю свою волю, осмелилась наконец взглянуть на девушку, то ожидала увидеть на ее лице осуждение. Однако Сьюзен выглядела просто заинтересованной.

– Ты уверена, что в состоянии говорить об этом со мной?

Зоя кивнула:

– Да, и следовало сделать это намного раньше. Сейчас мне больше всего на свете хочется, чтобы ты меня выслушала. Ты стала для меня ближе родной дочери, Сьюзен. – Она сделала паузу, охваченная приливом грусти. – Я хочу, чтобы ты узнала о другой моей дочери…

Как считала Зоя, никто не знал о том, что Кэсси – ее дочь, кроме Клои, сестры Зои. Кэсси была плодом законного брака, единственного в жизни ее матери. В восемнадцать лет Зоя вышла замуж за очаровательного проходимца, карточного шулера, который зарабатывал себе на жизнь азартными играми в Новом Орлеане, Чикаго, Нью-Йорке и других крупных городах. Спустя год после свадьбы его поймали с тузом, спрятанным в рукаве, и пристрелили прямо на месте.