Площадь перед ратушей заливали косые лучи заходящего солнца. Дуэлянты обнажили клинки. Гвардеец, картинно крутанув шпагой на манер абордажной сабли, сделал выпад, Барти отклонился, внезапно сменившее угол атаки острие прошло в опасной близости от его лица. Поугасшая было злость вспыхнула снова, и Барти, изменив первоначальному намерению попросту оглушить пьяного задиру, пропорол ему руку пониже локтя. Брызнула кровь. Гвардеец, рыча, перекинул шпагу в левую, но Барти не намеревался затягивать поединок. Рыцарь поймал на острие летящую навстречу шпагу, клинок с визгом поехал по клинку, закрутка-отвод-удар… в левую на этот раз, и ничего нет легче – хоть вены распори, хоть с кости стружку сними, но – свой ведь, не враг, одной короне служим! – и шпага рыцаря лишь взрезала гвардейцу рукав и оцарапала кожу. Но Барти вовсе не собирался давать противнику возможность для ответного удара; на возврате рыцарь перевернул шпагу и впечатал эфес гвардейцу над ухом – чтоб, упаси боже, не убить, но, как и обещал, заставить проспаться.

Над площадью пронесся общий вздох, к упавшему подбежал уже знакомый рыцарю мэтр Оноре, скомандовал подвернувшимся под руку зевакам:

– Несите его ко мне, живо, живо!

Мундир прилип к ранам, опасность истечь кровью задире-гвардейцу никоим образом не грозила, но городской лекарь суетился так, словно каждый миг промедления мог стоить раненому жизни.

– Попался, голубчик, – услышал Барти смешок в толпе. – Уж теперь-то лекарева дочка своего не упустит!

– Э, не скажи, – отозвался кто-то явно более сведущий, – своего не упустит наш добрый мэтр! А с дочкой его у столичного и так совет да любовь.

Барти порывался уйти вслед за лекарем, но довольный относительно благополучным исходом ссоры бургомистр увлек его в ратушу. И снова, о ужас, начались тосты, танцы, славословия, огненные взгляды местных красавиц и прочие обязательные украшения провинциального торжества. Оправдались самые страшные опасения рыцаря: дородная супруга кого-то из советников все-таки вытащила героя дня танцевать «пульку». Круто завитые рыжеватые локоны, необъятная грудь, неизменный кружевной веер и неизменный же огненный взор… да с чего они все взяли, что стоит вот так зыркнуть на мужчину, и он свалится к твоим ногам, стеная о любви?! Сам Барти предпочел бы сбежать подальше! Он даже забыл, что в сапогах со шпорами нужно танцевать аккуратно, и едва не испортил даме платье; однако неловкость кавалера вовсе не мешала советнице упоенно ловить завистливые взгляды соперниц. Еще бы – руки партнера твердо лежали на бедрах дамы, и каждый круг завершался полупрыжком, когда ей позволялось опереться на его плечи – а на деле так попросту повиснуть на шее! А и тяжела же госпожа советница… Барти поймал себя на фантазии, как лихо прошел бы он «пульку» в паре с Марианой, покраснел – и с ужасом понял, что советница приняла его смущение на свой счет. И хорошо, если только она!

От следующего танца Барти отговорился застарелой раной, потревоженной в схватке, и позорно сбежал в компанию виночерпия и гвардейцев-ремонтёров, оставив супругу советника несомненной победительницей – если не над ним, то уж точно над городскими дамами. Еще бы: бальный политес требует проводить партнершу до ее места, а место – как раз через всю залу идти, под вздохи и шепотки, галантно придерживая за кончики пальцев – но все еще чувствуя свои ладони на ее бедрах, а ее – на своих плечах, и щекочущий шею локон, и грудь, что так и норовит обжечь ненароком… ох, недаром в деревнях после «пульки» парочки тихо крадутся на сеновал!

В гостиницу Барти вернулся под утро. Ввалился в распахнутую настежь дверь, едва держась на ногах. Пробормотал:

– И где тут моя комната?…

На чем и был замечен, взят под руки, усажен за стол и снабжен пинтовой кружкой эля… эля?! Рыцарь недоверчиво отхлебнул. Вина! И неплохого вина, хотя и не такого изысканного, как наливали в ратуше.

– Однако, – пробормотал Барти.

Но делать было нечего: горожане тоже отмечали избавление от проклятия, им тоже хотелось не просто выпить в честь героев дня, но хоть с одним из них стукнуться кружкой, перекинуться словом и вообще разглядеть поближе. Барти смирился с неизбежным и отдался на милость почитателей.

Почитатели не подвели. Один за другим они выбывали из-за стола под стол. Но те, кто еще в силах был праздновать, исправно поднимали тосты, и рыцарь на них отвечал, по традиции выпивая до дна и переворачивая кружку. Каждый раз это нехитрое действо сопровождалось восторженным ревом публики. О завтрашнем дне Барти уже не думал: что толку?

Ускользнуть удалось, когда в окна заглядывал серый рассвет. Роняя табуретки, Барти прошел через зал, вывалился во двор, огляделся. Потрепал по ушам зарычавшего пса. Увидел стожок свежего сена позади конюшни, на последних крохах сознания дошел – и рухнул.

Когда он проснулся, солнце клонилось к закату. Рядом сидела Мариана, покусывала травинку, чесала пузо разомлевшему от ласки псу. Услышав стон рыцаря, протянула флягу:

– Держи.

Барти выхватил флягу, вылил в пересохшую глотку добрую треть, отдышался. Пробормотал:

– Спасительница…

– Коней подкуют завтра, – сообщила девушка. – Кузнец тоже, знаешь ли, праздновал.

– Ты-то как?

– Хорошо-о. – Мариана довольно потянулась. – Я выспалась… наверное, одна во всем городе.

– Тогда ты должна знать, где здесь можно умыться.

– Колодец устроит? Ведро ледяной воды на голову тебе, кажется, будет кстати. – Мариана вскочила, счастливо рассмеялась. Отдых явно пошел ей на пользу. – Но если хочешь, можно и ванну заказать. Здесь есть, прямо при гостинице.

– Заманчиво… – Рыцарь поднялся медленно, прислушиваясь к ощущениям в голове. – Сначала первое, потом второе. И ужин.

– Ладно уж, – хмыкнула Мариана, – пойдем.

Мариана не только выспалась. Еще она вымылась в ванной с мылом и травами, очень недурно позавтракала (да и пообедала не хуже!) и долго гуляла по извилистым городским улочкам с мэтром Оноре, пришедшим поутру справиться о здоровье благородной пациентки. Лекарь оказался человеком не просто любезным, а весьма словоохотливым, и Мариана, пропустив мимо ушей свежие городские сплетни, перевела разговор на мост.

Тут мэтр Оноре малость поувял.

– Да что мост, благородная госпожа, – бормотал лекарь. – Всегда он был, мост. При нас, и при дедах наших, и при их дедах. Уже и не помнит никто, с чего проклятие началось, одни говорят – Смутные Времена виной, другие – что и не проклятие то было вовсе, а от врагов защита…

– Хороша защита, – пробормотала Мариана. – Сколько невинных погибло тут хотя бы на вашей памяти?

– Не так уж много, – вяло возразил мэтр Оноре. – Зато в нашем городе почти не случается преступлений: приговор один, а смерть на мосту считается дурной смертью, и даже самые отпетые мерзавцы не хотели бы умереть так.

Мариана покачала головой. Лекарь показался ей добрым человеком, и странно было слышать, как спокойно рассуждает он о жертвах Злого моста и местного перекошенного правосудия.

– Но если бы не вы, благородная госпожа, невинные стали бы умирать куда чаще, – почти шепотом сообщил мэтр Оноре. – Благослови вас Господь, вас и вашего спутника… Раньше была объездная тропа, через наш мост почти и не ходили. Разве когда вовсе нельзя времени терять, но такое случалось нечасто.

– А что с объездом-то? – спохватилась Мариана. – Советник говорит, это гномья магия – но зачем бы гномам перекрывать людскую дорогу?

Лекарь пробормотал что-то невнятное, вроде как о непостижимости мыслей и побуждений нелюди. Мариана хмыкнула.

– Почтенный мэтр, вы здесь живете с ними рядом. Я знаю, что это такое: у нас тоже гномы в соседстве. Давайте оставим сказки о непостижимости их резонов коронным дознавателям. Ваш городок врос в гору, я фамильную шпагу прозакладывать готова, что из каждого дома здесь есть ход в Подземелье на случай войны или бедствий. Гномы и люди прекрасно понимают друг друга – если, конечно, захотят.