А Гордий… что ж, вышло так, что хитрость Гордия против него же и сыграла. Хотел подчинить Луи чарами, вынудить воевать за себя – а получилось, что за просто так подарил будущему зятю Егория самый настоящий заговоренный меч, из тех, секрет которых утерян был в седой древности. Знающий забытую тайну оружейник работает теперь на корону, Гордий лишен права появляться при дворе и сослан в родовое имение, с опального князя не спускают глаз… и все же, все же… проверить, вяжет король еще один мысленный узелок. Самым тщательным образом проверить. Гордий не из тех, кто смиренно складывает руки даже после самой сокрушительной неудачи.

Сонно взлаял под окном пес. Мысли короля Егория вновь перескочили на будущего зятя. С Гордием мальчику повезло. Но достойным везет чаще, ведь что такое везение, как не милость Господня? Бывает, правда, и наоборот… но Ему виднее, когда одаривать милостями, а когда – испытаниями. А дело королей – достойно принимать то и другое. И, король невесело усмехнулся, отличать, что же послано тебе на сей раз. Вот хоть Леркино ранение – тоже ведь можно назвать везением. Мальчик жив, а ударь стрела убийцы на два пальца правее… но мальчик жив и скоро поднимется, а заговор перестал быть тайной. Королевские дознаватели уже ухватились за кончик нити, отмотать ее к самому началу клубка – дело времени и умения.

Егорий задумчиво потер лоб. Почему так остро колет сердце? Есть ли оно – время? Что он за король, если в собственном доме не чувствует себя в безопасности? Если боится за жизнь детей?

Егорий встал, прошелся по комнате. Ходьба успокаивала. Подумалось вдруг: не со смертью ли королевы начались неурядицы? Не за Белополье ли невидимая глазу борьба? Белополье – торговый перекресток, родство со Степью и с Халифатом, деньги и влияние…

Да… отец знал, что делал, добиваясь не просто верности Белопольских князей, а родства с ними. И плевать ему было, что между его наследником и княжной Белопольской не то что любви, а даже приязни нет. Да и откуда бы? – молодые друг дружку и не видели толком ни разу. Стерпится – слюбится, и что с того, что Егорий любит другую, что Мирослава мечтает о другом? Решают родители, и в их власти заставить детей подчиниться. Молодые шли под венец, глядя в пол и кипя ненавистью, а король с князем тем временем обсуждали тонкости совместной политики. А Егорий с Мирославой в первую же ночь раскромсали на две части общее одеяло и спали, завернувшись каждый в свою половину, спинами друг к другу, каждый на своем краю широкой супружеской кровати. До тех пор, пока Сергий Ежовая Рукавица не озаботился продолжением королевского рода.

Егорий покачал головой: нет, все-таки далеко ему до отца. Тот не боялся резких решений, и на руку был тяжел, и равно легко умел вызывать любовь и ненависть. Даже став уже королем, нескоро понял Егорий, что в поступках отца было куда больше тонкого расчета, чем казалось на первый взгляд. Но сам он ни с какого расчета не смог бы обойтись с Леркой так, как отец обошелся с ним. За двадцать лет ни единого раза Егорий на сына руки не поднял, даже в малости не унизил. А король Сергий не погнушался наследника плеткой отходить – да у жены на глазах! И мало того, ей тем же пригрозил, если в ближайшие три месяца в тягости не окажется.

Даже сейчас, столько лет спустя, сжимаются кулаки от того воспоминания. Никогда не рассказывал Егорий сыну, как дед добивался его появления на свет. И не расскажет. Незачем ему знать. Как и о том, что в первый год жизни каждый день для него мог стать последним: долгожданный продолжатель королевского рода пришел на свет слабеньким, и лишь милостью Господней да искусством Вахрамея задержался здесь. Над колыбелью сына и примирились окончательно с судьбой молодые родители: беда и забота если разводят, так навсегда, а если сближают – так прочно. Их – сблизили. На Леркиной памяти мать с отцом жили душа в душу.

Эх, Лерка, думал король, ты и не знаешь, и представить не можешь, скольким я тебе обязан. Отец получил поддержку Белополья – да и я унаследовал ее вместе с амбициями Мирославиных родичей, – а мы с Мирой получили счастье. То самое счастье, которого уж и не чаяли… а еще – лучшего сына и лучшую дочь на свете. Король скрежетнул зубами. Неведомые пока враги знали, куда бить: за детей Егорий боялся куда больше, чем за собственную жизнь.

За окном потихоньку светлело, а король Егорий все мешал думы о дне предстоящем с воспоминаниями. Все искал, кто мог бы – не желать, нет, эти-то наперечет известны! а – действовать против него, и действовать успешно. Вязал узелки на память: что проверить, о ком побеспокоиться, с кем поговорить сегодня же, а с кем, наоборот, оттянуть встречу насколько получится. Здесь, у постели сына, ему думалось лучше, чем у себя в кабинете: он видел Леркино лицо, пусть бледное, но живое, слышал ровное, спокойное дыхание – и путающая мысли тревога отступала.

Валерий пришел в себя на рассвете. Миг пробуждения король уловил сразу же: по сбившемуся ритму дыхания, по внезапной испарине на лбу сына. И, едва Лерка открыл глаза, перед носом его оказался оставленный Вахрамеем стаканчик, и строгий голос отца велел:

– Пей!

Лера выпил, откинулся на подушку и тут только сообразил, что отец поддерживал его голову. Бледные губы тронула улыбка:

– Доброе утро, папа.

– Доброе, доброе, – ворчливо ответил Егорий. Взял ладонь сына в свои, сжал легонько. – Я не спрашиваю, как тебе спалось: после Вахрамеевых-то зелий. Если что нужно, скажи.

– Да вроде и нет, – удивленно признался Лера. – Как дела, папа? Узнали что?

– Толком ничего. – Егорий почти не кривил душой: не перечислять же смутные догадки, пусть кое-какие из них и могут привести к верному следу.

– Темнишь, папа? – в голосе принца явственно звучал упрек.

– Нет, сынок, – усмехнулся Егорий. – Ждем. Сегодня вряд ли, а вот завтра… Если к завтрашнему вечеру я не расскажу тебе, по меньшей мере, откуда и как пришел убийца и кто помог ему уйти, можешь при всем дворе назвать моих дознавателей олухами, тайную службу – растяпами, а меня – лопухом, прикормившим толпу бестолочей.

– Бестолочи и есть, – поддразнил отца Лерка. – Хотя что говорить, я и сам хорош. Сколько раз ты мне говорил, что нельзя пренебрегать доспехом…

– И сколько раз ты лишь смеялся в ответ, – кивнул король. – Думаешь, со мной было иначе? Погоди, Лера, вот дождемся, когда у тебя подрастет сын, посмотрим, что он станет говорить про доспех.

– Папа…

Король удивленно хмыкнул: показалось, или бесшабашный сынок и впрямь едва не покраснел?

– Ты жив, – неожиданно даже для себя сказал Егорий. – Веришь, сын? Я испугался. По-настоящему испугался, так, что и признаться стыдно. Хвала Господу, ты жив.

Лера сжал руку отца холодными пальцами:

– Прости. Дурак я. Папа… ты посиди со мной, ладно?

– Конечно, сынок.

– Папа, я… я давно хотел с тобой поговорить… и все никак собраться не мог. Не то чтобы боялся, но… кстати, Вахрамей где?

– Спит твой мучитель, – усмехнулся король. – И Рада спит. Говори уж.

– Знаешь, папа, – на щеках принца неровными пятнами выступил румянец, – есть одна девушка…

– Да что ты! – не сдержал улыбки Егорий.

– Ты смеешься…

– Я не смеюсь, Лер, – король все еще улыбался, причем именно той улыбкой, при которой в глазах пляшут заразительные смешинки, – я радуюсь. Слышишь, сын, ра-ду-юсь! Потому что ты заговорил о ней, когда едва не погиб, а это…

– Да, – понял отца Валерий. – Ты прав, я ее люблю.

– Так женись. Кто она, к кому сватов засылать?

Лера побелел так, что король даже испугался.

– Погоди, мой король, выслушай сначала. Будь все так легко…

И принц замолчал, не то собираясь с силами, не то просто не зная, с какого боку приступить к рассказу. В комнате повисла тишина.

– Сын, – сказал наконец король, – если бы ты сегодня не заговорил о ней, скоро это сделал бы я. Уж прости, а жениться тебе и впрямь пора. Когда мне было двадцать, ты как раз сел первый раз в седло. Так что говори. Кто она и в чем сложности?