…Кавалерий Солдайи и служившие под его командой аргузии вернулись в Солдайю под вечер в самом жалком виде. Лица их были в грязи, плащи порваны, и самое страшное, что еще у ворот они принялись кричать и жаловаться на то, что братья Гуаско будто бы избили их палками!

Впрочем, что-то вроде этого позора консул предвидел, отправляя в Скути кавалерия вместе с семерыми стражниками в порыжелых от времени плащах и сношенных сандалиях… Люди Гуаско, поенные вином, веселые и уверенные в себе от безнаказанности, вопили, наверное, громко, что господа их вовсе не обязаны исполнять повеления какого-то консула Солдайи. И если это консул, Христофоро ди Негро, вздумает сам явиться со своими распоряжениями, они и его прогонят в тычки!

Христофоро ди Негро скрипнув зубами, представляя, что они там еще кричали, сам рыжебородый и красноглазый Теодоро и челядь его, которая тоже не стесняется, чувствуя, что господам покровительствует могущественная Кафа.

Консул не ложился спать, хотя время было позднее. За окном стояла светлая лунная ночь, и консул решил пойти проверить караулы у городских ворот и в дозорной башне. Но, только что выйдя из дверей, переменил свои планы: не было сил сейчас еще раз увидеть физиономии Микаеле или Кароци, Якобо или Сколари, тупые ото сна, испуганные неожиданностью его визита.

Консул пошел вдоль стены, отводя плащ от кустов терновника, прислушиваясь к дальнему блеянью коз. Он шел, как бы измеряя шагами длину стен своей крепости, а взглядом проверяя красоту и надежность ее башен. Рыже-серые, того же цвета, что и окрестные холмы, они были строги и достойны. И на каждой надпись возвещала о том, при каком консуле свозили, клали друг на друга, скрепляли грубым раствором огромные, пиленые глыбы известняка. Башня консула Бернабо ди Франки ди Пагано, башня Джудиче, башня Коррадо Чикало, башня Джиованни Марионе, башня Гварко Румбальдо…

Ну что ж, он, Христофоро ди Негро, в зрелом возрасте по зрелым размышлениям не надеялся оставить после себя башню с выбитыми на ее стене словами "во время правления именитого и могущественного мужа, достопочтенного консула, главного казначея и военачальника Солдайи…" Правда, в молодости томили честолюбивые мечты, но они прошли, как проходит болезнь. Однако не до такой же степени он переменился, чтоб молча сносить все, что преподнесет ему наглость этих скандальных братьев Гуаско.

Консул притронулся рукой к холодному, влажному от росы камню стены. Небо становилось розовым с той стороны, где на горе чернела Дозорная башня, самая прекрасная и горделивая из всех. Каменистый холм служил ей как бы пьедесталом, и с моря, по крутому склону этого же холма, никакой враг не смог бы взобраться…

Но врагов так много у Солдайи, что не известно, с какого боку их ждать. И, может быть, перед лицом этих врагов ничтожными кому-нибудь показались бы счеты с братьями Гуаско…

Кому-нибудь, но не ему, Христофоро ди Негро! Он-то знает, что сегодня братья Гуаско присвоили себе право пороть и вешать, право, которое принадлежало только ему, консулу, а завтра посягнут на другие.

27 августа 1474 года был написан приказ, повелевавший сжечь виселицы и позорные столбы в деревне Скути, а 1 сентября консул Кафы уже писал консулу Солдайи: "Достопочтенный господин! Дорогой наш! Явился к нам благородный господин Андреоло с жалобой… Он искал защиты у нас, указывая на свои соглашения с светлейшим советом святого Георгия… Мы не имеем возможности рассмотреть сейчас эти соглашения и изучить права ди Гуаско, поэтому… строго предписываем повременить и воздержаться…"

2 сентября Христофоро ди Негро диктовал ответ, на сей раз смиряя звуки своего голоса:

"Мы считаем себя обязанными законом, следовать которому мы стремимся во всем, присудить его к… наказанию… Но поскольку вы отдали… приказ повременить…"

Допрашивались свидетели, перечислялись обиды, умножались угрозы, стрелой неслись кони по горным дорогам, отделявшим Скути от Солдайи, Солдайю от Кафы. Писцы ровным бесстрастным почерком записывали диктуемое и в том случае, когда гремел голос Христофоро ди Негро, и в том, когда слова с шипением слетали с тонких губ Андреоло Гуаско. И в том, когда визгом буравил воздух консул Кафы, уязвленный упрямством этого Христофоро ди Негро. Пусть управляет своими аргузиями да двадцатью наемными солдатами и пусть — пиши, писец! — пришлет шесть каменщиков: Кафе нужны руки для ремонта ее башен — турки могут напасть каждую минуту.

И турки действительно напали. Ровно через четыре месяца и двадцать дней после того, как был написан последний из приведенных документов, они взяли штурмом Солдайю, убили или отправили в рабство жителей ее, сожгли храм, в котором, по некоторым преданьям, сгорел и Христофоро ди Негро, последний консул Солдайи.

…Тонкой струйкой стекает осыпь с пустынных холмов Судака, редкие стебли трав не в силах задержать это течение. Оно напоминает мне песочные часы, у которых срок — вечность. А крепость в Судаке все стоит, наводя на мысль не столько о могуществе генуэзских консулов, сколько о могуществе строителей, которые одни смогли удержать мгновенье и преподнести его нам.

Деревня Скути, в которой когда-то братья Гуаско ставили свои виселицы и позорные столбы, нынче называется так: село Приветное. А следы Тасили затерялись…

Легенда эта кочует из сборника в сборник, из путеводителя в путеводитель. Поскольку считается, что привязана она к Алустону, Алуште, моему родному городу, я думала о ней, вспоминала особенно часто.

Суть этой легенды заключается в том, как некая царица Феодора сражалась плечом к плечу с мужчинами-воинами против войска захватчиков. По одним версиям, захватчиками были генуэзцы из Кафы, а родовым имением Феодоры, стало быть, являлась Сугдея, нынешний Судак. Это уж потом из Сугдеи, после ее падения, верхом прискакала царица в Алустон, вернее, на гору Кастель, где оставалось у нее последнее прибежище — крепость. Там Феодора и погибла со своим войском.

Как часто в легендах, в этой тоже были замешаны коварство и любовь. Выступали в ней действующими лицами наравне с Феодорой два брата-близнеца Кирилл и Ираклий. Один из них олицетворял верность, другой — измену. Легенда рассказывала о подкопе под крепостные стены, о перекрытых источниках, украденных ключах. Существовал вариант, по которому выходило, что захватчики приплыли морем, а не явились из-за соседних холмов, — значит, не беспокойными гражданами Кафы они были, а, скорее всего, турками, покорявшими крымское побережье огнем и мечом. Многие связывают имя Феодоры с именем жены византийского императора Юстиниана. Но почему? Та ведь и в Крыму никогда не бывала…

Однако пути легенд неисповедимы. Известно только: совсем из ничего, из пустоты, воздуха или, как сказали бы в наше время, "из головы" они не рождаются. Они рождаются от случая и мечты. Мечты о сильном характере и случая, который характер этот проявил. Показал всем, всем, всем: вот каков человек, когда борется за жизнь, за независимость этой жизни от прихотей завоевателей.

Очевидно, была и в самом деле какая-то женщина, поразившая воображение, не попавшая в летопись, оставшаяся в легенде. Где-то между Кафой и Алустоном по шиферным мрачным и сыпучим холмам действительно цокали копыта ее коней. И соплеменники, действительно увлеченные ее порывом, тоже до последней минуты метали камни с крепостных стен на ненавистные головы побеждающих врагов.

Ах, Феодора, Феодора! В детстве четко, как увиденный вблизи, рисовался ее профиль, могучие складки одежды… Вот только крепости на Кастели и следа не было. А стоявшая среди города башня, известная под прозвищем «Генуэзская», никак не подходила ей ни по размерам, ни по духу. Домашняя, всем известная башня, окруженная одноэтажными постройками…

О Феодоре, вернее, о женщине, метавшей камни, поднимавшей над головой и бросавшей многопудовые обломки скал, я вспомнила, когда увидела развалины древнего города Мангупа. Поднятый над долиной, окруженный холмами, город этот был столицей таинственной страны Дори. И сейчас он еще остается во многом загадкой для ученых, в XVI же веке польский посол Мартин Броневский о нем и других пещерных городах Крыма писал так: