Закон этот был третьим по счету из новых орудий пытки, терзавших Францию. Применение его на практике наталкивалось на неслыханные затруднения. В тысячах коммун новобранцы отказывались явиться на призыв, сидели дома или прятались. А когда на дом к их родителям являлись жандармы для водворения постоя, их встречали каменьями, выпроваживали кулаками. А послушных рекрутов, без сопротивления дававших себя отвести в главный город департамента, помещали в полуразвалившихся сараях, заменявших казармы, нездоровых, лишенных самых необходимых предметов обихода, и это обостряло недовольство новобранцев. Как только их отправляли в путь, начиналось дезертирство; колонны быстро таяли. Многие беглецы шли на вольную жизнь, присоединялись к разбойникам, рыцарям большой дороги, грабителям дилижансов, шофферам, беглым каторжникам, беглым рекрутам от прежних наборов, преступникам и просто отпаянным удальцам; где уже имелись вооруженные банды, там они разрастались; где их не было – появлялись.
На севере вся Бельгия восстала против увеличения налога крови. И по прежним наборам за нею числилась недоимка по крайней мере в 60 000 человек; так, например, департамент Мезы, из 1,125 призванных новобранцев, дал только 100; Урта представила 300 человек из 674; Самбра-и-Меза 296 из 813; Жеммап 429 из 2 310.[422] Больше половины молодежи сбежало, а от новой меры сбегут и остальные, с тем, чтобы впоследствии хлынуть в страну ожесточенными разбойничьими бандами.
Для всех представителей власти было очевидно, что в Бельгии этот закон неприменим, что он может только сделать партизанскую войну повсеместной, обострить сепаратистское движение в народе и ускорить предвиденный и грозный момент общего восстания, тем более теперь, когда наступление англо-русских войск на Голландию возвратило надежду всем недовольным. Уже в мессидоре генерал, командующий 25-й дивизией, жалуется, что заграничные эмиссары и священники “ловят беглых рекрутов, составляют шайки из наиболее отважных, превращают их в разбойников, в шофферов и натравливают их на отдельные селения; рубят там деревья свободы, отнимают оружие, обижают или даже убивают полевых стражников, жандармов, военных, правительственных комиссаров и покупщиков национальных имуществ. Власти они держат в страхе…. Вызванные на место беспорядков войска, по прибытии, никого уже не находят… Применение закона о призыве новобранцев всех пяти разрядов непременно вызовет восстание. Подставные рекруты больше не принимаются; богатым и влиятельным обывателям придется самим отбывать воинскую повинность, а они ни за что не пойдут против Австрии, в которой видят уже владычицу страны; они скорее будут подбивать других на бунт и дадут убить себя дома, или эмигрируют, чем станут в ряды республиканских батальонов… Весьма значительная часть жителей страны терпеть не может республиканского правительства, отнявшего у нее священников, и примет, как друга, любую державу, которая избавит ее от французов”.[423]
Области, офранцуженные еще монархией, старые границы французских Арденн, Мец и весь прилежащий край, Лоррен, Эльзас продолжают поставлять солдат, служа неисчерпаемым источником новых сил; и там, как везде, наблюдаются случаи уклонения от отбывания воинской повинности, но реже, чем в других местах. Однако же, и в департаменты, до сих пор бывшие на хорошем счету и ставившиеся в пример другим, начинает проникать смута. В Арденнах часть контингента рекрутов отказывается явиться на призыв.
Описав большой круг около Парижа, на пространстве этого района, состоящего из департаментов Обы, Эны, Уазы, Сены-и-Уазы, Соммы и Па-де-Калэ, мы видим случаи неповиновения властям и опустошений. Национальная гвардия в департаменте Соммы проявляет такой вредный дух, что ее приходится обезоружить. Нормандия не входит в число департаментов, избавленных от конскрипции указами, вышедшими еще до замирения, и там пытаются применить новый закон; но это оказывается более, чем невозможным – крайне опасным; пытаясь навербовать бойцов для республики, вербуют их для шуанов. В Орне “дух в народе такой, что рекруты не только отказываются идти на зов отечества, но и поступают в королевские банды”.[424] Администрация Орны убеждена, что “момент объявления набора с целью формирования вспомогательных батальонов будет для многих рекрутов юга (этого департамента) сигналом к переходу на сторону шуанов… Непокорные священники и контрреволюционеры успели убедить их, что на границе их все равно ждет только смерть. И все повторяют в один голое: “Коли уж умирать, так лучше пусть меня здесь убьют, чем тащиться за смерть” в такую даль!”.[425] В Эре-и-Луаре рекруты идут охотнее. В Луарэ, Шере, Йонне наблюдаются тревожные симптомы, хотя тамошние жители в общем верны республике, или, по крайней мере, послушны. В Дижоне злонамеренные люди подбивают вспомогательный батальон кричать: “Да здравствует король, к черту республику!” Большинство молодых солдат, однако, не слушаются и кричат: “Да здравствует республика!”.[426] В окрестностях Бона за упорствующими охотится жандармерия. В Сене-и-Луаре за ними отправляют в погоню летучий отряд, но солдаты отказываются идти.[427]
По мере того, как мы проходим долину Луары и спускаемся в долину Роны, симптомы принимают все более угрожающий характер. “Число дезертиров в Верхней Луаре так велико, что их нужно считать тысячами. Центральная администрация не видит возможности с помощью находящихся в ее распоряжении войск задержать хотя бы пятую часть их; пойманные беглецы через несколько дней дезертируют снова”. Горные кряжи Пюи-де-Дом и Канталя[428] кишат беглецами. В Коррезе, “в день, назначенный для выступления вспомогательных батальонов, пятьдесят человек дезертируют, унося свое оружие; другие совершают убийство”.[429] Лозера в полном брожении. “В главном городе целое скопище новобранцев; они не хотят расходиться и угрожают комиссару, который советует им отправиться на свой пост”.[430]
В Арденне и Провансе все свидетельства подтверждают, что беглыми рекрутами и новобранцами безостановочно пополняются банды, останавливающие почту и гонцов. В Эро (Herault) мы видим организованное дезертирство; по всем дорогам шныряют эмиссары, подстрекающие к бегству только что внесенных в списки молодых солдат. Администрация департамента извещает, что ей удалось собрать и отправить около девятисот рекрутов и 100 новобранцев из 1403, но вопрос, сколько их дойдет до места назначения: “на пути от Сен-Понса до Нима множество королевских эмиссаров, которые их подговаривают бежать; если законодательный корпус не изыщет мер к подавлению дезертирства, состав армий не только не пополнится от постановлений закона 14-го мессидора, но, наоборот, настолько уменьшится вследствие дезертирства, что они не в состоянии будут отразить неприятеля”. В заключение власти советуют закон отменить.[431] В Тарне некоторые кантоны отказались поставлять рекрутов; в Кастре, наоборот, было несколько случаев добровольного поступления на военную службу. Из Верхней Гаронны рекруты бегут в Испанию; один путешественник встречает их на границе целыми бандами человек в пятьсот.[432] В Дордони “уклоняющиеся от отбывания воинской повинности беглые рекруты и дезертиры имеют свою организацию, делятся на батальоны; у них есть вожди, оружие и достаточное количество пороху, поставляемое заводами в Бержераке.[433] Комиссар департамента Ло-и-Гаронны пишет: “О разбоях у нас больше не слышно, зато нас извещают, что в стране появилось несколько банд дезертиров, вооруженных боевыми или охотничьими ружьями и совсем безоружных; банды невелики – человек десять, пятнадцать, двадцать; они идут, по-видимому, в направлении Ланд, идут больше ночью”.[434] По гасконским ландам бродит немало таких же ослушников закона; есть они и в долинах Арьежа и в коссах Тарна, и на извилистых лесных тропинках Лимузена, и в суровом Руэрге, и на островах Роны, в Альпах, и их отрогах (Alpilles); тысячи их поглощает Лион, который является обширным приемником для всевозможных элементов смут.
