Вот неизменный Пуату, весь[312] в изгородях, с сетью узких речек и ручьев, извивающихся меж склонившимися над ними ивами, страна сырости, зелени, густых трав и листвы, Вандейская роща (Bocage vendéen), недавний приют роялистов, откуда они грозным потоком хлынули в глубь страны. Теперь, после стольких тяжелых испытаний, население страшно упало духом. Сплотить разгромленных некому; великих вандейцев уже нет; сила реакции износилась в деревнях, как сила революции в городах. Но это не значит, чтобы в стране было спокойно; на окраинах ее бродят шуаны, вторгающиеся из соседних районов. 13-го мессидора, в Бюффьерском пригороде пятьдесят два разбойника напали на республиканский отряд врасплох, во время обеда, убили пять человек и захватили довольно большое количество ружей. Генерал Траво преследует их; он человек энергичный; вместо того, чтобы сидеть на Песках (Sables), на своей главной квартире, он рыщет по всей Роще, разбив свой отряд на несколько колонн, в которых то и дело стреляют из-за изгородей, результатом чего обыкновенно являются стычки.

Через приморскую Вандею, у берегов которой стоят английские корабли, через узенькие бухты и заливчики берега, в страну непрерывно проникают эмигранты и вожди роялистов и совместно со священниками оказывают давление на народ, который желал бы только мира и спокойствия, но, по слабости и доверчивости, позволяет увлекать себя к бездне”.[313] Сюзаннэ шлет эмиссаров, принимает залоги, старается пробудить былую энергию; многие из прежних и новых вождей, дворян и плебеев, идут на призыв – скрепя сердце, но все же идут, повинуясь лозунгу из-за границы, рекомендующему подготовлять везде общенародное движение, в котором отведена роль и Вандее. Личное их влияние, привычка повиноваться импульсам, исходящим от правой, страх религиозного преследования увлекут еще много народу, и все же этому восстанию, занесенному извне, не суждено пустить глубокие корни в стране. Вандея умерла и не воскреснет больше; перед нами встает лишь бледная тень ее.

По обоим берегам нижней Луары идет область шуанства, охватывая большую часть полуострова Арморики, Анжу, Мэн и нижнюю Нормандию. Под шуанами мы подразумеваем рассеянных в этой стране в несметном количестве партизан, суровых, независимых и верных, жестоких и набожных; они неукротимы; они устояли против всех войск революционеров; они никогда не поддадутся вполне Бонапарту, консулу и императору; не раз они будут грозить ему серьезной опасностью и, в пяти милях от Парижа, создадут ему почти вторую Испанию. Область шуанства, состоит, главным образом, из девяти департаментов: Нижней Луары, Мэна и Луары, Сарты, Майенны, Илль-и-Вилены, Орны, Манша, Морбигана и Кот-дю-Нор. Исключение составляет Финистерре, довольно покорный. Официально, законным порядком эти департаменты считаются замиренными со времени заключения мабилезского договора, но замирение останется пустым звуком, пока не будет решен основной вопрос, склоняющий в сторону шуанов симпатии населения, преданного католицизму еще больше, чем королю, пока не будет гарантирована свобода исповедания веры и урегулирована участь священников.

В данный момент разбойничество раcпространено повсеместно, но мятеж пока в скрытом состоянии. Действительно, верны республике только города с домами, опустошенными бомбами великой войны. – Нант, из страшных ран которого еще сочится кровь, Мане, Лаваль, Ванн, Брест, Ренн, главные города департаментов и кантонов, обнесенные стенами, охраняемыми как в феодальные времена, да их пригороды (bourgs), где расквартированы национальные войска. Вне этих оплотов республики, шуанство стелется по земле в глубине излучин Анжу и Мэна, по поросшим мелким кустарником ландам Бретани, в лесистых лощинах, между диким терном и вереском, меж громоздящихся одна на другую гранитных глыб; оно разбросано по деревушкам, приплюснутым к земле; по хуторам; оно притаилось за береговыми утесами, за каждой выемкой этого берега, искрошенного на мельчайшие острова, в которых не разберешь, где земля, где вода; оно иной раз прячется в чуланах вместе с порохом и свинцом, или в подпольях и тайниках. И из всех этих убежищ оно ежеминутно выходит, чтобы нанести неожиданный удар, чтобы грабить, убивать и мелкими нападениями врасплох тревожить врагов.

Эти шуаны, внезапно появляющиеся при свете ружейной пальбы и тотчас исчезающие, оставляя позади себя трупы, кажутся каким-то кошмаром. Их знают не столько по именам, сколько по кличкам. Среди них есть герои, есть и бандиты, и нередко трудно бывает отличить одних от других; есть люди, поражающие своей беззаветной удалью; но большинство норовит подстеречь, напасть из засады, захватить врасплох; таков уж их военный обычай. Ночные птицы, они кружат во мраке около жилья и нежданно бросаются на добычу. Когда же чувствуют, что сила на их стороне, показываются среди бела дня, нападают на жандармские бригады, даже, расхрабрившись, на отдельные деташементы.[314] Они объявили войну деревенским патриотам, муниципальным чиновникам, покупщикам национальных имуществ, священникам, присягнувшим конституции; они служат делу мести – политической, частной, религиозной. Кроме того, их задача – не дать населению успокоиться, примириться и взяться за работу; они угоняют скот, врываются на площадь в базарные дни, разгоняют торговцев, съехавшихся на ярмарку. Иногда они произносят приговор над известной группой обывателей, над целым селением, и нередко столб дыма на горизонте, красный у основания, говорит о пожаре деревни. Республиканцы, со своей стороны, не отстают. Их притеснения, разбой, расстреливание пленных, отсутствие дисциплины в некоторых корпусах достойны подвигов шуанов. Те и другие ведут войну, как дикари, с уловками, достойными апачей, с изощренной жестокостью и гнуснейшими военными хитростями. Синие мундиры организуют роты поддельных шуанов, с целью сделать настоящих ненавистными населению, доведя их жестокость до крайних пределов; настоящие шуаны, чтобы облегчить себе задачу, нередко переодеваются в мундиры республиканских солдат. Наряду с синими и белыми, страну наводняют шайки простых злодеев, “изгоев” обеих партий, бесчинствующих вовсю.

Задача роялизма – преобразовать шуанство в общее восстание, разбой в настоящую войну, поднять все сельское население, все крестьянство. В деревнях наряду с республиканской администрацией, сформированной на скорую руку, вялой, инертной, часто мало надежной, существует нечто вроде роялистической организации, сокровенной власти которой повинуются по привычке, из соучастия или из страха: дивизии, подразделяющиеся на роты; вожди, известные только своим людям, угадываемые другими. Таковы: Бурмон, Соль де Гризолль, Мерсие, прозванный Вандеей, Сен-Режан, по прозванию Пьерро; в Морбигане – Жорж Кадудаль, у которого, по слухам, было под начальством целых восемь дивизий. Этот толстый приземистый бретонец – удивительный человек; он везде и нигде; его видят то здесь, то там, он рыщет по всему Морбигану, выведывает, вынюхивает, а за ним бегает повсюду “белая левретка, очень некрасивая, но в своем ошейнике, или под ним, разносящая в разные места письма”.[315] У Жоржа повсюду есть свои люди, назначенные им офицеры, которые бродят по всей стране.

Главная забота этого странствующего генерального штаба; подготовить в недалеком будущем общее восстание, держать начеку шуанов, еще не отказавшихся от жизни искателей приключений, соединяющихся для нападения с тем, чтобы потом разбрестись в разные стороны; поддерживать сношения с крестьянами, вернувшимися к оседлой жизни, вербовать молодежь. Они пишут друг другу: “Надо набрать солдат королю”.[316]

Эти завтрашние солдаты пока остаются у своих очагов, но они уже внесены в списки, сосчитаны, распределены по бригадам и состоят под надзором; “только свистни”,[317] и все они поднимутся как один человек. В некоторых местностях Кадудаль запрещает священникам венчать и молодым людям жениться, чтобы мужество не изменило им, когда настанет час идти воевать за святое дело. У каждой дивизии свои гонцы, передающие пароли, свои вербовщики и казначеи, своя касса.