Взяв свои пожитки и старинную жирандоль, которая будет вечно напоминать о веселой картине, я сняла комнату и стала жить опять же в районе площади Маяковского.
Хозяйка моя, бывшая балерина, родом из Киева, с приятным украинским говорком, оказалась оригинальным и веселым человеком. Условие у нее было одно — соблюдать тишину. Окна ее двухкомнатной квартиры выходили на улицу Горького. Мебель старинная, красного дерева: хрупкие стулья, изящные хрустальные бра, столики на кривых тонюсеньких ножках. Я восхищалась ее талантом сделать жилье таким уютным и индивидуальным. А она очень хвалила мою жирандоль. Постепенно я приобрела ее балетное хозяйство — пачки, перья, блестки и веера. Жили мы с ней весело. И все было бы прекрасно, если бы не случай, за который мне стыдно до сих пор. Из старинных вещей в моей комнате стоял один диванчик. Кровать же и стол были современными. Однажды на кухне моя хозяйка рассказывала мне какую-то очень веселую историю. Мы смеялись, пошли зачем-то в мою комнату — она была чрезвычайно щепетильной женщиной и никогда без стука или разрешения не входила ко мне. И тогда она не вошла в комнату, а только взглянула, не переставая рассказывать. И вдруг замерла на полуслове, ее лицо побледнело, она схватилась за сердце, не в силах выдавить ни звука, и только пальцем указывала мне на диванчик. На спинке диванчика подсыхало аккуратно развешенное мое… ну… как бы тут выразились французы, мое «десу». «Боже мой, какой ужас! Это же палисандровое дерево александровских времен! Ему же сто с лишним лет! Боже мой! Сушить белье на антикварной мебели!!» Все — дружба врозь. А я ведь этого не знала: у нас дома была кровать с железными шариками и пружинный диван с зеркалом и валиками. Потом мы помирились. Но диван все же перенесли к ней в комнату — «от греха подальший».
Как люди узнают номер телефона? Никому не сообщала, а звонки с утра до ночи. Хозяйка нервничает, к телефону не подходит. А звонки со всех предприятий, филармоний, фабрик, заводов. Звонят журналисты, зрители, поклонники, местком, профком, милиция. Телефон трещал сутками. Я потеряла сон. Перетащила свою кровать ближе к коридору, чтобы тут же схватить трубку и в полусонном состоянии, не соображая, куда, чего, кому, сказать сдавленным голосом: «Да, да, я согласна. Буду обязательно!» Я чувствовала, что теряю разум, силы, память… Так долго не протяну. Нужно куда-то исчезать. А ведь это только-только вышла на экраны веселая комедия. Она еще даже не начала «набирать». А уже по первому кругу проката побила по сборам все известные рекорды. Сколько еще таких кругов у картины будет впереди!
Я выступала по три-четыре раза в день во всех концах Москвы. Вот когда я по-настоящему познакомилась с Москвой. Москва — это не улица Горького и площадь Маяковского. И не как поется в фильме «Свинарка и пастух»: «Сколько в ней площадей, переулков, мостов…» Москва — это от края и до края. И края не видать. И люди, люди, люди… И все разные, разные, разные… Еще ничего не сказала, не запела, лишь улыбнулась — и горячие аплодисменты. Хлопали только за одну улыбку. Дарили цветы, часто в горшочках, ведь это была зима 1957 года. За кулисами, когда много участников — кого-то нет, кто-то опаздывает — про меня порой забывали. На концерт привезли, цветы вручили, а что еще… И, подождав, я с горшочком выходила на улицу в тоненьких чулочках, бежала в метро. А там уже от Маяковской до моего дома метров пятьсот. О такси тогда и мысли не было. Такси было непозволительной роскошью. Вот и еще один горшок украшал комнату моей хозяйки. Я не люблю зелень в горшках. Мне как-то делается сразу грустно. Я вспоминаю папин фикус… «Ой, боже ж мой! Опять с горшком. Одни горшки, нет чтобы деньгами».
…Скорей, скорей наступайте, студенческие каникулы! И экзамены в институте, и ежедневные выступления — не выдерживаю, нет сил. И отказаться нельзя. «Что? Значит, не можете, отказываетесь, значит. Такая молодая, а уже отказываетесь выступать перед народом. Такими вещами не шутят, деточка! Вот мы напишем о вас в газету…» — «Да что вы, я приеду, я согласна. Пересдам зачет в другой раз. Я обязательно буду, что вы, я так люблю людей, выступать…»
В тот вечер я вышла на сцену очень нервная и неспокойная. Откуда, почему такая интонация, угрозы по телефону? Вот в зале сидят милые, добрые, улыбающиеся люди. Я вижу, что никто из них не способен на ту интонацию, что была по телефону…
Вы смотрите на меня с теплотой и неподдельной искренностью. Я вам верю. Я готова на все за это дыхание добра, идущее от вас из зрительного зала. Но далеко-далеко в глубине души из-за незащищенности, уколов и вот такого угрожающего звонка начинает копошиться чувство настороженности.
В тот злополучный день ко мне подошел устроитель концерта, как-то очень сосредоточенно-проверочно посмотрел мне в глаза, пожал руку и протянул благодарственное письмо в голубом конверте. Хозяйка моя была в курсе этого угрожающего звонка. «Ну, в чем там дело?» — «Да ничего вроде, как всегда, все прошло нормально». Я грустно постояла перед ней, и мы молча разошлись по своим комнатам. Всю ночь я готовилась к экзамену, чтобы сдать его не в другой раз, а как положено для всех. Лишь бы не выделяться. Скорее бы к родителям!
Я собирала для папы письма, Почетные грамоты за выступления на заводах и предприятиях. Он ведь даже не представляет, сколько ему везу интересного. Вот будет ему радость! И вдруг: в голубом конверте вместо благодарственного письма лежат деньги. Куда звонить, кому? Как называется то место, где я была? Меня привезли и увезли. «Наконец-то догадалась. Да вы что? У меня до вас жила певица. Так она ни одного выступления бесплатно. Это же кровный труд. Веселье и развлечения идут в зал. А у меня от них два инфаркта. Я в сорок лет уже была инвалидом. Вы думаете, как мы с мужем эту кооперативную квартиру зарабатывали? Ездили по Северу с концертами. И я танцевала в холод и мороз в тоненьком трико. И что? Квартира стоит, а здоровье где? Его не купишь. Я думаю, этот дяденька сам и звонил Вам. Вы ему нужны были для сборов, а потому и отблагодарил Вас. Идите и потратьте деньги, получите удовольствие, Вы ведь так молоды, идите», — и хозяйка квартиры почему-то заплакала. Наверное, она вспомнила себя в молодости, в успехе: «Вы знаете, я шла по улице, и за мной несся шлейф „Мицуки“… Вы, конечно, этого запаха не можете знать… Я, Людмилочка, была жуткая красотка!»
Странный этот дядька. Зачем было угрожать? Сказал бы, мол, заплачу за труд, и дело с концом. Ах, какие ядовитые люди встречаются…
Мама вынула меня из поезда еле живую. Она нюхом почувствовала «тревожный сигнал ажиотажа вокруг фильма». Поэтому о моем приезде в Харьков никто не знал. Несколько дней дома я только ела и спала, ела и спала. До меня долетали заботливые перешептывания моих родителей: «Ты корми дочурку получий, як следуить быть. А то як схватить туберкулез! Тогда нам с тобой крышка. Як же ето выходить, Лель? Ребенык еле живой. Можа, хто ее обидев?? Ты подлезь до ней, выведай, ты ж ето вмеишь». — «Не говори, Марк, ерунды. Ты же видишь: ну что мы с тобой такое? Но даже нам стало неспокойно. Со всех сторон нас рассматривают, не знаешь, как себя вести…» — «А с чего ето тебе неспокойно? Ты гордися, як я. Неспокойно…» Папа долго ничего не понимал. А мама сразу оградила меня от рассматривании и праздного любопытства. После фильма у меня появилась куча родственников — ив Харькове, и по стране, о существовании которых наша семья и не подозревала. И папа серьезно разбирал поколения и родственные ответвления своей фамилии, но концы с концами не сходились. Все молодые люди моего возраста, как оказалось, учились со мной в одной школе и даже сидели чуть ли не за одной партой. А я окончила женскую среднюю школу, и появление мальчиков на выпускных вечерах было явлением исключительным и — не скрою — «волнительным».
Слух о моем появлении в Харькове просочился и пополз по всему городу. И началось все то же самое, что и в Москве. Но за неимением телефона люди отовсюду шли прямо к нам домой, без предупреждений. И наш двухэтажный обветшалый домик (не знавший ремонта с дореволюционных лет — только однажды к 1 Мая стены его окатили мелом) — наш домик и наша маленькая полуподвальная квартирка превратились в штаб-квартиру, куда приходили и приезжали, откуда уходили и уезжали, где знакомились и договаривались. Папа был весел и счастлив. Сбылась его мечта: «Дочурку увесь мир будить знать! Ну, ще пока увесь мир не знаить, зато наша страна знаить уся. А наша страна, щитай, одна шестая часть усей Земли — так лектор говорив».
