Джек и Лиза просмотрели четыре заявления на место редактора по модам и решили пригласить на собеседование всех четверых.
– Если не подойдут, сами дадим объявление, – сказала Лиза. – Джек, можно вопрос? Как бы мне найти адвоката?
Джек на секунду задумался.
– У нас есть дела с одной конторой… Может, с ними попробуешь связаться? Если они не возьмутся за твое… дело, то посоветуют того, кто сможет.
– Спасибо.
– И я чем смогу помогу, – посулил Джек.
Лиза посмотрела на него с подозрением. Да, никуда не денешься: он ей нравится. Он по-прежнему предлагает дружеское тепло и поддержку, как в тот день, когда она ревела у него в кабинете из-за того, что не поедет на Неделю моды. И не его вина, что она истолковала его поведение иначе.
Во вторник вечером у Эшлин зазвонил телефон. Она схватила трубку. «Пожалуйста, пусть это будет Маркус. Пусть Маркус!»
Но услышала женский голос. Голос мамы.
– Эшлин, детка, мы все так волновались, как прошла презентация, и я звонила тебе на работу. Там сказали, ты дома. Что случилось, ты заболела?
– Нет.
– Тогда что?
– Я… – Эшлин запнулась на запретном слове, но все же выговорила его, испытывая одновременно испуг и облегчение: – Я в депрессии.
Моника мгновенно все поняла. Эшлин всячески старалась никогда, ни при каких обстоятельствах не произносить этого слова, говоря о себе. Значит, все серьезно. История повторяется.
– Мой парень изменил мне с Клодой, – еле слышно проговорила Эшлин.
– С Клодой Наджент? – разъярилась Моника.
– Она уже десять лет как Клода Келли. Но все равно, дело не только в этом.
Моника заволновалась еще больше.
– Насколько тебе плохо?
– Лежу, не встаю. Пятый день уже. И вставать не собираюсь.
– Ты хоть что-нибудь ешь?
– Не-а.
– Принимаешь душ?
– Не-а.
– Мысли о самоубийстве приходили в голову?
– Пока нет.
– Детка, завтра утром я сажусь в поезд. Побуду немного с тобой.
Моника помолчала, привычно ожидая отпора, но вместо этого услышала вялое «ладно» и похолодела от страха. Видимо, Эшлин совсем худо.
– Не волнуйся, солнышко, мы тебе поможем. Я не допущу, чтобы ты пережила то, что выпало пережить мне, – с жаром пообещала Моника. – Теперь с этим все по-другому.
– Меньше мучений, – непослушными губами выговорила Эшлин.
– Лекарства лучше стали, – проворчала Моника.
Во вторник вечером Тед и Джой пытались соблазнить Эшлин шоколадом и свежими журналами, когда раздался звонок в дверь. Все замерли.
Впервые за последние дни лицо Эшлин просияло.
– Наверно, Маркус!
– Пойду скажу ему, чтобы проваливал. И Джой решительно шагнула к двери.
– Нет! – отрезала Эшлин. – Нет. Я хочу с ним поговорить.
Джой почти сразу же вернулась.
– Там не Маркус, – прошипела она. Эшлин сию минуту впала в апатию.
– Это Джек Дивайн.
Столь странный визит несколько вывел Эшлин из ступора. Что ему надо? Уволить ее за прогулы?
– Вымойся, бога ради, – взмолилась Джой. – Это же неприлично!
– Не могу, – отрезала Эшлин, да так, что Джой не решилась возражать. Не тратя времени на уговоры, она в качестве промежуточного варианта убедила подругу надеть чистую пижаму, расчесать волосы и почистить зубы. Затем задумалась, глядя на два флакончика с духами.
– «Хэппи»[8] или «Уи»? Лучше «Хэппи», – выбрала она. – Проверим, соответствует ли названию…
Щедро опрыскала Эшлин духами и подтолкнула ее, точно заводную игрушку, к двери гостиной.
– Давай, иди.
Джек сидел на синем диване, уронив руки между колен. Он являл собой наистраннейшее зрелище. В какой бы депрессии ни находилась Эшлин, эта мысль пробилась сквозь оцепенение: Джек принадлежал к другому миру, официальному, рабочему, но вот он сидел здесь, перед нею, отчего ее жилище казалось даже меньше, чем было на самом деле.
Темный костюм, взлохмаченные волосы и сбившийся набок галстук придавали ему рассеянный и неухоженный вид. Эшлин замерла в дверях, наблюдая, как он разглядывает ламинированные, под клен, доски пола. Затем Джек склонил голову набок, увидел ее и улыбнулся.
Когда он встал, в комнате стало темнее и теснее.
– Добрый день, – сказала Эшлин. – Простите, что я не приходила сегодня и вчера.
– Я только зашел узнать, как вы тут, а не тащить вас на работу.
Тут она вспомнила, каким неожиданно добрым и мягким с ней стал Джек, после того как Дилан принес жуткие новости.
– Постараюсь завтра выйти, – искренне пообещала она.
– А может, взять недельку в счет отпуска? – предложил Джек. – И постараться выйти в понедельник?
– Хорошо. Спасибо. – Облегчение оттого, что не нужно немедленно выходить на улицу, было столь велико, что Эшлин даже не стала спорить. – Тут моя мама собралась пожить у меня пару дней. Уж это, я уверена, точно выгонит меня на работу.
– Правда? – сочувственно улыбнулся Джек. – Как-нибудь вы обязательно мне об этом расскажете.
– Конечно.
– А сейчас как вы? – спросил он.
Эшлин замялась. Такие вещи не очень принято обсуждать с шефом, но, с другой стороны, какая разница? Плевать на все…
– Мне очень грустно.
– Это естественно. Разрыв с любимым человеком, потеря подруги.
– Дело не только в этом, – попыталась Эшлин объяснить переполнявшую ее печаль. – Мне из-за целого мира грустно.
И посмотрела на Джека. Небось думает, что она чокнутая.
– Продолжайте, – мягко попросил он.
– Я вижу во всем только грустное. Повсюду. Все мы ходячие подранки, весь род человеческий.
– Weltschmerz, – сказал Джек.
– Аминь, – равнодушно откликнулась Эшлин.
– Нет, – негромко рассмеялся он. – Weltschmerz. Это по-немецки «мировая скорбь».
– Так для этого даже специальное слово есть?
Она понимала, что не с нею первой такое происходит. Вот и у мамы было. Но если уж для ее чувства изобрели особое слово, значит, оно знакомо очень многим. Это утешало. Джек зашуршал белым бумажным пакетом.
– Я… тут принес кое-что.
– Что? Я же не больна. Просто все это так унизительно!
– Нет, я принес вам суши. Эшлин вздрогнула.
– Вы что, издеваетесь?
– Нет! Мне показалось, что тогда, в редакции, вам было интересно.
Эшлин по-прежнему молчала, и Джек героически продолжал:
– Я подумал, вдруг вам понравится. Ничего страшного там нет, даже сырой рыбы. Все абсолютно вегетарианское – огурцы, авокадо, немножко крабов… Такой набор суши для начинающих. Я бы вам показал, как их есть…
Но, наткнувшись на недоверие Эшлин, Джек пошел на попятный.
– Ладно, я принес, а вы делайте с ними что хотите. Надеюсь, вам уже лучше. Увидимся в понедельник.
Только он ушел, в гостиную ввалились Джой с Тедом.
– Что в пакете?
– Суши.
– Суши?! Ерунда какая.
И опасливо, будто к источнику радиации, подошли к белому бумажному мешочку.
– Можно посмотреть? – наконец спросил Тед.
– Как хочешь, – пожала плечами Эшлин.
Тед достал из мешка черную лаковую коробочку и зачарованно уставился на уложенные аккуратными рядками рисовые свертки.
– Не думала, что это так выглядит, – проронила Джой.
– А тут что еще? – ткнул Тед в маленький флакончик.
– Соевый соус, – вяло пояснила Эшлин.
– А это? – заглянул он под крышку плоского лотка из пенопласта.
– Маринованный имбирь.
– А это? – показал он на комочек зеленой пасты.
– Забыла, как называется, – с неохотой созналась Эшлин, – но оно очень острое.
Еще пять минут полюбовавшись на эту красоту, Тед взял быка за рога.
– Попробую-ка я. Эшлин передернулась.
– Вот это, кажется, с огурцом. – Он сунул в рот рисовый комочек. – Так, теперь ломтик имбиря, чтобы очистить нёбо, а теперь…
– Ты все не так делаешь, – сердито сказала Эшлин.
– Тогда покажи, как надо.