Джек и Лиза просмотрели четыре заявления на место редактора по модам и решили пригласить на собеседование всех четверых.

– Если не подойдут, сами дадим объявление, – сказала Лиза. – Джек, можно вопрос? Как бы мне найти адвоката?

Джек на секунду задумался.

– У нас есть дела с одной конторой… Может, с ними попробуешь связаться? Если они не возьмутся за твое… дело, то посоветуют того, кто сможет.

– Спасибо.

– И я чем смогу помогу, – посулил Джек.

Лиза посмотрела на него с подозрением. Да, никуда не денешься: он ей нравится. Он по-прежнему предлагает дружеское тепло и поддержку, как в тот день, когда она ревела у него в кабинете из-за того, что не поедет на Неделю моды. И не его вина, что она истолковала его поведение иначе.

Во вторник вечером у Эшлин зазвонил телефон. Она схватила трубку. «Пожалуйста, пусть это будет Маркус. Пусть Маркус!»

Но услышала женский голос. Голос мамы.

– Эшлин, детка, мы все так волновались, как прошла презентация, и я звонила тебе на работу. Там сказали, ты дома. Что случилось, ты заболела?

– Нет.

– Тогда что?

– Я… – Эшлин запнулась на запретном слове, но все же выговорила его, испытывая одновременно испуг и облегчение: – Я в депрессии.

Моника мгновенно все поняла. Эшлин всячески старалась никогда, ни при каких обстоятельствах не произносить этого слова, говоря о себе. Значит, все серьезно. История повторяется.

– Мой парень изменил мне с Клодой, – еле слышно проговорила Эшлин.

– С Клодой Наджент? – разъярилась Моника.

– Она уже десять лет как Клода Келли. Но все равно, дело не только в этом.

Моника заволновалась еще больше.

– Насколько тебе плохо?

– Лежу, не встаю. Пятый день уже. И вставать не собираюсь.

– Ты хоть что-нибудь ешь?

– Не-а.

– Принимаешь душ?

– Не-а.

– Мысли о самоубийстве приходили в голову?

– Пока нет.

– Детка, завтра утром я сажусь в поезд. Побуду немного с тобой.

Моника помолчала, привычно ожидая отпора, но вместо этого услышала вялое «ладно» и похолодела от страха. Видимо, Эшлин совсем худо.

– Не волнуйся, солнышко, мы тебе поможем. Я не допущу, чтобы ты пережила то, что выпало пережить мне, – с жаром пообещала Моника. – Теперь с этим все по-другому.

– Меньше мучений, – непослушными губами выговорила Эшлин.

– Лекарства лучше стали, – проворчала Моника.

Во вторник вечером Тед и Джой пытались соблазнить Эшлин шоколадом и свежими журналами, когда раздался звонок в дверь. Все замерли.

Впервые за последние дни лицо Эшлин просияло.

– Наверно, Маркус!

– Пойду скажу ему, чтобы проваливал. И Джой решительно шагнула к двери.

– Нет! – отрезала Эшлин. – Нет. Я хочу с ним поговорить.

Джой почти сразу же вернулась.

– Там не Маркус, – прошипела она. Эшлин сию минуту впала в апатию.

– Это Джек Дивайн.

Столь странный визит несколько вывел Эшлин из ступора. Что ему надо? Уволить ее за прогулы?

– Вымойся, бога ради, – взмолилась Джой. – Это же неприлично!

– Не могу, – отрезала Эшлин, да так, что Джой не решилась возражать. Не тратя времени на уговоры, она в качестве промежуточного варианта убедила подругу надеть чистую пижаму, расчесать волосы и почистить зубы. Затем задумалась, глядя на два флакончика с духами.

– «Хэппи»[8] или «Уи»? Лучше «Хэппи», – выбрала она. – Проверим, соответствует ли названию…

Щедро опрыскала Эшлин духами и подтолкнула ее, точно заводную игрушку, к двери гостиной.

– Давай, иди.

Джек сидел на синем диване, уронив руки между колен. Он являл собой наистраннейшее зрелище. В какой бы депрессии ни находилась Эшлин, эта мысль пробилась сквозь оцепенение: Джек принадлежал к другому миру, официальному, рабочему, но вот он сидел здесь, перед нею, отчего ее жилище казалось даже меньше, чем было на самом деле.

Темный костюм, взлохмаченные волосы и сбившийся набок галстук придавали ему рассеянный и неухоженный вид. Эшлин замерла в дверях, наблюдая, как он разглядывает ламинированные, под клен, доски пола. Затем Джек склонил голову набок, увидел ее и улыбнулся.

Когда он встал, в комнате стало темнее и теснее.

– Добрый день, – сказала Эшлин. – Простите, что я не приходила сегодня и вчера.

– Я только зашел узнать, как вы тут, а не тащить вас на работу.

Тут она вспомнила, каким неожиданно добрым и мягким с ней стал Джек, после того как Дилан принес жуткие новости.

– Постараюсь завтра выйти, – искренне пообещала она.

– А может, взять недельку в счет отпуска? – предложил Джек. – И постараться выйти в понедельник?

– Хорошо. Спасибо. – Облегчение оттого, что не нужно немедленно выходить на улицу, было столь велико, что Эшлин даже не стала спорить. – Тут моя мама собралась пожить у меня пару дней. Уж это, я уверена, точно выгонит меня на работу.

– Правда? – сочувственно улыбнулся Джек. – Как-нибудь вы обязательно мне об этом расскажете.

– Конечно.

– А сейчас как вы? – спросил он.

Эшлин замялась. Такие вещи не очень принято обсуждать с шефом, но, с другой стороны, какая разница? Плевать на все…

– Мне очень грустно.

– Это естественно. Разрыв с любимым человеком, потеря подруги.

– Дело не только в этом, – попыталась Эшлин объяснить переполнявшую ее печаль. – Мне из-за целого мира грустно.

И посмотрела на Джека. Небось думает, что она чокнутая.

– Продолжайте, – мягко попросил он.

– Я вижу во всем только грустное. Повсюду. Все мы ходячие подранки, весь род человеческий.

– Weltschmerz, – сказал Джек.

– Аминь, – равнодушно откликнулась Эшлин.

– Нет, – негромко рассмеялся он. – Weltschmerz. Это по-немецки «мировая скорбь».

– Так для этого даже специальное слово есть?

Она понимала, что не с нею первой такое происходит. Вот и у мамы было. Но если уж для ее чувства изобрели особое слово, значит, оно знакомо очень многим. Это утешало. Джек зашуршал белым бумажным пакетом.

– Я… тут принес кое-что.

– Что? Я же не больна. Просто все это так унизительно!

– Нет, я принес вам суши. Эшлин вздрогнула.

– Вы что, издеваетесь?

– Нет! Мне показалось, что тогда, в редакции, вам было интересно.

Эшлин по-прежнему молчала, и Джек героически продолжал:

– Я подумал, вдруг вам понравится. Ничего страшного там нет, даже сырой рыбы. Все абсолютно вегетарианское – огурцы, авокадо, немножко крабов… Такой набор суши для начинающих. Я бы вам показал, как их есть…

Но, наткнувшись на недоверие Эшлин, Джек пошел на попятный.

– Ладно, я принес, а вы делайте с ними что хотите. Надеюсь, вам уже лучше. Увидимся в понедельник.

Только он ушел, в гостиную ввалились Джой с Тедом.

– Что в пакете?

– Суши.

– Суши?! Ерунда какая.

И опасливо, будто к источнику радиации, подошли к белому бумажному мешочку.

– Можно посмотреть? – наконец спросил Тед.

– Как хочешь, – пожала плечами Эшлин.

Тед достал из мешка черную лаковую коробочку и зачарованно уставился на уложенные аккуратными рядками рисовые свертки.

– Не думала, что это так выглядит, – проронила Джой.

– А тут что еще? – ткнул Тед в маленький флакончик.

– Соевый соус, – вяло пояснила Эшлин.

– А это? – заглянул он под крышку плоского лотка из пенопласта.

– Маринованный имбирь.

– А это? – показал он на комочек зеленой пасты.

– Забыла, как называется, – с неохотой созналась Эшлин, – но оно очень острое.

Еще пять минут полюбовавшись на эту красоту, Тед взял быка за рога.

– Попробую-ка я. Эшлин передернулась.

– Вот это, кажется, с огурцом. – Он сунул в рот рисовый комочек. – Так, теперь ломтик имбиря, чтобы очистить нёбо, а теперь…

– Ты все не так делаешь, – сердито сказала Эшлин.

– Тогда покажи, как надо.