Лиза так и сидела на полу, комкая в кулаке иск о разводе. Волна депрессии, которая то накатывала, то отступала с самого ее приезда в Дублин, наконец накрыла ее с головой.

«Я неудачница, – признала Лиза. – Я законченная неудачница. И мужа у меня нет».

Лиза никогда бы не могла предположить, что такое случится с ней. И только теперь осознала все четко. У нее не было своего адвоката. Вообще ее собственное поведение после разрыва с Оливером удивляло Лизу: она ведь энергична и активна. Что задумает, то сразу и делает. А тут почему-то не стала…

Да, адвоката придется искать…

Но если она отказывалась принимать ситуацию, то и Оливер вел себя странно: ушел в январе, снял квартиру, но продолжал выплачивать свою половину ссуды за их общий дом. Поведение нехарактерное для человека, который решил обрубить все концы.

Лиза увидела в зеркале себя, жалобно съежившуюся на полу. Вот еще глупости! Рывком она встала на ноги, но ноги едва держали ее. С трудом она дотащилась до спальни, рухнула на кровать, закуталась в одеяло.

Одеяло грело, мягко обнимало, и от этого Лизу прорвало, слезы хлынули рекой. Она плакала от обиды, от отчаяния и – да! – от жалости к себе. Есть за что себя пожалеть, черт возьми. Каких только мелких гадостей не преподнесла ей судьба за последний год! Равнодушие Джека – хотя оно ничто по сравнению с болью разрыва с Оливером – довершило этот букет. И Мерседес, наверное, она уходит работать в «Манхэттен», а я… я… Ну и что? Что с этим поделаешь? Да ничего! Никогда в жизни Лиза так остро не ощущала собственное бессилие. И деревянные жалюзи до сих пор не готовы, хотя Трикс по ее просьбе тысячу раз звонила в магазин.

Лиза всхлипывала все громче и громче, пока наконец не заревела в голос, как младенец.

Время шло, небо за окном окрасилось розовым, потом комнату залили серо-синие сумерки, скоро сменившиеся чернильной ночной тьмой, подсвеченной огнями города. Лиза по-прежнему лежала в кровати, изредка всхлипывая, небо из черного сделалось жемчужно-серым. Предрассветная дымка рассеялась, уступив место яркой синеве погожего сентябрьского утра. Начинался день, улица просыпалась, но Лиза сочла за лучшее не менять местонахождения.

В какой-то момент, очевидно, уже после полудня, кто-то решил вторгнуться в ее ватный покой. В коридоре послышались шум, шаги, потом в дверь спальни просунулась белокурая голова Кэти.

– Что ты здесь делаешь? – изумилась Лиза, глядя на нее воспаленными красными глазами.

– Суббота, – пояснила Кэти. – Я же всегда убираюсь у тебя по субботам.

Скомканные салфетки на одеяле, безошибочный запах отчаяния и упадка вкупе с тем, что Лиза днем все еще в постели, да еще, кажется, одетая, Кэти очень встревожили.

– С тобой ничего не случилось?! Ты в порядке?

Не хватало еще, чтобы Кэти ее жалела! Лизе пришла в голову спасительная мысль:

– Я больна, у меня грипп начинается.

Кэти тут же кинулась хлопотать: заварила чай, порезала лимон. Даже предложила виски.

Лиза только покачала головой и снова уставилась в пустоту.

«Грипп?» – молча недоумевала Кэти, занявшись уборкой. Лизины слова ее не обманули. А когда Кэти увидела бумагу с упоминанием развода, которую она, конечно же, успела проглядеть, все встало на свои места.

Закончив уборку на кухне, Кэти вернулась в спальню.

– Я тут приберу.

– Нет, пожалуйста, не надо.

– Но, Лиза, белье пора менять.

– Какая разница!

Кэти вышла, и скоро до Лизы донесся стук входной двери. Ну и хорошо! Снова она одна.

Но через какие-нибудь десять минут дверь хлопнула еще раз, и опять появилась Кэти с полной сумкой.

– Сигареты, шоколад, Интернет-карта, телепрограмма. Если еще чего купить понадобится, только крикни. Меня не будет, так Франсина сбегает, сама вызвалась, бесплатно.

Обычно Франсина требовала с Лизы не меньше фунта за каждый поход в магазин.

– Ну, я на работу, – сказала Кэти. – Пока не ушла, может, чаю тебе еще сделать?

Лиза качнула головой. Кэти тем не менее чай принесла.

– Крепкий, сладкий, – вкрадчиво промурлыкала она, ставя чашку на ночной столик у кровати. – Поправляйся и не грусти!

Бросив в лицо подруге гневные слова, разъяренная Эшлин ушла. Теперь на очереди был Маркус.

С решительным лицом, то и дело сбиваясь на бег, она быстро шагала в центр города, на работу к Маркусу. Мужчина, шедший навстречу ей с такой же скоростью, столкнулся с нею, больно задев плечом. Он уже исчез из виду, а Эшлин все еще вздрагивала от боли, пытаясь прийти в себя. Ее ярость разлетелась на тысячи кусочков, как стеклянная безделушка, и испарилась, забрав с собою все силы. В уши Эшлин ворвался оглушительный шум города. Автомобильные гудки, шарканье ног по мостовой. Отчужденные лица прохожих. Кругом чужие, равнодушные лица.

Желание выяснить отношения с Маркусом вдруг улетучилось. Она еле на ногах стоит, куда уж ей ругаться с Маркусом!

Да и вообще, что это она так разбушевалась? Скандалы – это не ее стихия. Всего двадцать минут прошло после ее объяснения с Клодой, а Эшлин уже поверить не могла, что оказалась способна на крик и истерику.

И она повернула домой. Тут она наконец вспомнила про Бу.

«Прошу тебя, господи, пусть Бу уже уйдет. И, пожалуйста, пусть он не обчистит меня до нитки».

На самом деле она и не думала, что Бу способен обокрасть ее, но после такого денька лучше быть готовой ко всему.

Бу не обманул ее ожиданий. Дома все было точно так же, как она оставила, уходя, только на столе белела благодарственная записка. Эшлин скинула туфли и забралась в постель.

Она так и не встала до вечера пятницы, когда Джой, у которой был запасной ключ, понадобилось к ней зайти. Она ворвалась в комнату с перекошенным от волнения лицом.

– Я звонила тебе на работу, говорила с Джеком Дивайном. Он мне рассказал, в чем дело. Ой, мне так жаль…

Продолжая трещать, Джой крепко обняла подругу. Эшлин лежала неподвижно, как свернутый в трубку ковер.

Через полчаса в квартиру влетел встревоженный Тед. С Эшлин он не общался недели три, со времени их последнего телефонного разговора, когда Эшлин не поверила, что он едет в Эдинбург.

– Прости меня, Тед, – вяло произнесла Эшлин. – Я ведь думала, у тебя роман с Клодой.

– Да ну? – Смуглое лицо Теда вспыхнуло от удовольствия, но он быстро спохватился и сделал серьезное выражение. – Я тут тебе бумажных салфеток принес. Смотри, что написано: «Шик-блеск».

– Положи там. Рядом с теми, что купила Джой. Спасибо вам, ребята, вы – настоящие друзья.

В понедельник, так и не найдя в себе сил, чтобы пойти на работу, Лиза поняла, что теряет контроль над ситуацией. Помимо раннего ухода в пятницу, она не могла припомнить, когда в последний раз пропускала работу. Да и пропускала ли вообще? Случалось, конечно, взять денек отгула при месячных, простуде, похмелье или если волосы совсем не лежали. Потом, разумеется, отпуска. И когда муж бросил ее, она тоже не пошла на работу… А сейчас в чем причина?

Лиза никогда не понимала тех, кто мог сломаться, выйти, рыдая, из-за рабочего стола, опираясь на плечо коллеги, да так и не вернуться больше на работу в этот день. Но ее разбирало болезненное любопытство: как это – махнуть на все рукой, должно ведь это приносить какое-то удовольствие?

Оказывается, нет. Собственная слабость бесила ее.

Надо идти на работу. Там она нужна. Редколлегия «Колин» слишком мала, чтобы терять еще людей, особенно в такой момент, когда Мерседес уволилась, а Эшлин нетрудоспособна. Но Лизе было все равно, она ничего не могла с собой поделать.

В конце концов она сделала над собой усилие и прошлепала босыми ногами на кухню, увидела на столе иск о разводе.

Лиза унесла бумаги в постель, заставила себя прочесть внимательно. Иск был составлен вычурно и туманно. Лиза поняла, что адвокат ей совершенно необходим – она абсолютно беспомощна и некомпетентна в этих вопросах. Снова пробежала глазами страницы, и первое, что она уяснила себе, – Оливер требовал развода на основании ее, Лизы, «неадекватного поведения». Эти слова больно укололи. Лиза не могла перенести, когда ее обвиняли в том, что она сделала что-то неправильно. Да и не виновата она в том, что брак распался! Если на то пошло, она тоже могла бы выдвинуть против него обвинение в неадекватном поведении. Мечтать о босой, беременной, прикованной к кухонной раковине супруге – чудовищно!