Тарас достал пачку «Беломора», протянул.

— О, гляди ты! Не знал, что члены комбригад курят.

— А что мы, ангелы? — Тарас щелкнул перед Славиком зажигалкой, давая прикурить.

— Скажи по совести, скучно в такой бригаде?

— Странные у тебя представления, работник телестудии. Почему скучно? Скучно хорошо работать?

— Не одной ведь работой жив человек! Ни выпей, ни закури, ни выругайся… Мы снимали для хроники бригаду на швейной фабрике. Монахини. Ей-богу. В каждой комнате обязательства висят. Посещать техучебу, ходить в кино, в музеи. Какие музеи, когда у нас один-единственный краеведческий? Читать газеты… Образцово прибирать комнаты. Не хватает только — чистить зубы…

— Не знаю, как там на швейной. А у нас бригада что надо.

— Однако же выпить ни-ни?

— Отчего же? При случае…

— Ну-у? Можно, значит? Прима. А в ресторан можешь пойти?

— Разве в ресторане только пьют? Можно просто пообедать.

— Гениальная мысль! Пообедать! Ты знаешь, я голоден, как динозавр. Как с утра напился чаю…

Тарас стоял в нерешительности. Хотелось скорей к своим. За неделю он соскучился по Вите, Наташе, отцу, по Галине Адамовне. Яроша и теперь, став уже взрослым, Тарас звал отцом. Жену его, как отказался называть мамой в первый день ее появления шестнадцать лет назад, так никогда и не называл. Однако любил, как мать. Тарас перевел взгляд с правого крыла вокзала, где помещался ресторан, на очередь.

Славик хмыкнул.

— Боишься?

— Чего?

— Увидит кто-нибудь с завода, распишут завтра на всех стенах… Бригадир Тарас Гончаров…

— Глупости.

— Так чего ты оглядываешься? Нельзя зайти в ресторан, пообедать на честно заработанные деньги? Ох, жизнь!

Тарас понимал, что Славик подначивает его, но отнесся к этому добродушно: на какие уловки не пойдет голодный человек!

— Пропущу очередь — когда потом доберусь?

— В первый автобус тебе все равно не попасть.

— Ну ладно. Пошли.

Тарас вернулся к очереди, взял рюкзак. Но уже через минуту пожалел, что согласился. Слава пошел почему-то не к ресторану, а в другую сторону. Сказал:

— Видишь, стоят? Шик! Мои знакомые. Возьмем?

Крикливо одетые девушки не понравились Тарасу. У него вырвалось:

— Ну и фифы!

Славик засмеялся и, не дойдя до девушек, крикнул:

— Тарас говорит, что вы фифы. Гуд бай! — И повернулся к вокзалу.

— Хамло твой Тарас! И ты вместе с ним, — крикнула одна из девушек.

Кровь ударила Тарасу в голову, даже зазвенело в ушах.

А Славик спокойно заметил:

— Откуда выплывает столько дряни?

«А зачем ты водишься с этой дрянью?» — Тарас шел злясь и любопытствуя. Все-таки чем-то он притягивает к себе, этот Славик. Хочется узнать его получше.

Сели за столик у окна. Славик брезгливо смахнул крошки, завернул угол испачканной скатерти. Пальцем подозвал официантку и, пока та не спеша подходила, раскрыл тяжелую, замусоленную, с поблеклыми золотыми буквами дерматиновую обложку, в которой лежал листок меню.

— Начнем, Валя…

Девушка, вытащив книжечку и огрызок карандаша, передернула плечами,

— Всем вам снится Валя, Славик поднял глаза.

— Ах, Маринка?.. Начнем, Марина, с того. что… заменим скатерть! Позор! Ресторан называется. Имей в виду, это Тарас Гончаров.

Девушка глянула на Тараса и послушно начала собирать со стола бокалы и посуду.

Когда девушка побежала за чистой скатертью, Тарас сказал сердито:

— Слушай, если ты будешь продолжать в таком тоне, я уйду. Не люблю этих ресторанных штучек.

— А что? — казалось, совершенно искренне удивился Славик. — Пусть думает, что ты чемпион. Они любят чемпионов. Лучше обслужит.

Он изучал меню. Морщился, вертел головой.

— Одна свинина да рыбные консервы.

— А тебе устриц бы хотелось?

— Устриц! Огурца свежего нету. А на рынке их уже полно.

— На рынке есть, — согласился Тарас. — Я вот везу.

— Серьезно? Выкладывай. А то Яроши плюс Шиковичи все слопают. Колхозом живут. И аппетит у них там…

— Неудобно.

— Все удобно. Давай сюда!

Тарас развязал мешок и вынул полдесятка молоденьких зеленых огурчиков.

Славик передал их официантке, которая постелила чистую скатерть, поставила бокалы, с улыбкой слушая их разговор.

— Марина! Помыть. Но не резать. А то повар половину сожрет. Целенькие. Украсить лучком. Отдельно сметану. Сколько? Стакан сметаны. Директору скажи: пусть посыплет голову пеплом. От стыда, что посетители приходят со своими огурцами. — Он швырнул на подоконник меню, как ненужное. — Отбивные.

— Сколько?

— Десять. Восемь съешь сама. Коньяку триста.

— Только по сто.

— Только? А ты сделай триста. Воды добавь. И закон не нарушен. И мы довольны.

Официантка засмеялась и ушла.

Манера Славика держаться и возмущала Тараса и забавляла: «Вот тип! Хоть бы спросил, есть ли у меня деньги на коньяк».

— Ты слышал? Только по сто.

— И правильно.

— Брось. Все это ханжество дядей, которые пьют дома.

— Ну, знаешь, дай волю таким, как ты… Налижутся.

— Потому что нет культуры пития. В Париже десять тысяч кафе и нет пьяных.

— Кто тебе сказал?

— Читал. А у нас три ресторана. И нализываются каждый вечер.

— Кто нализывается? Тот, кто на папины деньги пьет. Рабочий…

— Брось. Не дели: ты — рабочий класс, а я — не класс… А кто я? Я так же зарабатываю свои пятьдесят шесть рублей. И отличаюсь от тебя только в одном… Тебе все нравится, ты все превозносишь… А я ко всему отношусь критически.

— Вот именно — ко всему.

— Не лови на слове. Гагарин полетел — я на голове ходил у нас в студии. От восторга. Критикую то, что не нравится.

— Дурное и я критикую. Только не в ресторанах.

— А где? На собраниях? Не люблю собраний — скучища.

Тарас спросил язвительно:

— А что ты любишь — парижские кафе? Славик разинул рот. Посмотрел на Тараса

так, будто увидел впервые.

— Ты знаешь, что за такие слова бьют?

— Заело?

— Но черт с тобой! Слушай крамольные речи дальше. Не люблю, когда зажиревшие дяди начинают меня поучать…

— Кто это «зажиревшие дяди»? Твой отец, Ярош зажирели?.. Моего отца фашисты повесили. Он тоже не годится тебе в учителя? Смотри, далеко зайдешь с такой философией.

Тарас не выдержал, возмутился. И хоть говорил шепотом, на них уже начали обращать внимание. Славик первый заметил это и примирительно предупредил:

— Тише. На нас смотрят.

По радио объявили, что до отхода скорого поезда «Киев — Ленинград» осталась одна минута. Пассажиры торопливо покидали зал ресторана. За окном на перроне женский голос молил: «Боря, пиши! Каждый день пиши!»

Тихо поплыли вагоны. Когда Тарас обернулся, на столе уже стоял графинчик с коньяком, огурцы, бутылка нарзана.

— О чем задумался, маэстро?

— Да вот стараюсь понять, почему у умных родителей растут такие дети?..

— Глупые, хочешь сказать? Ладно. Выпьем и порассуждаем на эту тему.

Славик заученно красивым движением разлил коньяк, придвинул Тарасу огурцы. Поднял рюмку, прищурился, полюбовался янтарной жидкостью.

— Будь здоров, комбригадир! — и, не чокнувшись, выпил. Огурец взял рукой и аппетитно захрустел. Все у него получалось на редкость непринужденно. Тарас выпил полрюмки, разрезал огурец тупым ножом, посыпал солью — по-домашнему, основательно. Славик опять налил себе — столько, сколько осталось у Тараса. Но не выпил. Обхватил рюмку ладонью, наклонился над столом.

— Ты считаешь, мои родители умные? А я полагаю, были б они умные — сумели б воспитать меня другим. Думаешь, легко мне сейчас болтаться… — Тараса удивила и насторожила такая неожиданная самокритика. Искренне это или вновь позерство? — А то ведь что получилось? Сын журналиста, писателя. Уважаемого в городе человека. Я рос под покровом отцовской славы, как под зонтиком. Бохан приходил в школу, выступал, а я задирал нос: ни у кого нет такого родителя!.. Мать изо всех сил старалась, чтобы я как сыр в масле катался. А потом вдруг ожили бациллы принципиальности. В первую очередь у бохана.