На Мензиса, присутствовавшего на заседаниях военного кабинета, руководство Черчилля и его прихлебательское окружение произвели впечатление не менее тягостное, чем правительство Ллойда Джорджа. 14 апреля он телеграммой сообщил домой о своем желании продлить пребывание в Лондоне. Австралийские солдаты сражались в Северной Африке и Греции, и его беспокоила обстановка в обоих районах, принимавшая угрожающий характер. Немало волнений вызывало полное господство в военном кабинете воли Черчилля и бескомпромиссность его политики по отношению к Германии. Неизвестно, проникся ли он чувством, что способен стать преемником Черчилля, как аргументировал недавно австралийский историк Дэвид Дей (хотя трудно себе представить, чтобы такое могло случиться в британской парламентской системе), но можно однозначно сказать, что он видел себя важной фигурой умеренного толка и был любимцем тех разделов британской прессы, которые завуалированно высказывались в пользу Имперского военного кабинета, включающего представителей из доминионов, Имперского, в отличие от тогдашнего чисто Британского. Кроме того, Мензис не мог не понимать, что если военные бедствия, которые он предвидел, будут достаточно серьезными, они пошатнут правительство Черчилля. Приближение катастрофы предвидел и Ллойд Джордж. 16 апреля он сказал Сесилу Кингу, редактору "Дейли Миррор", что, по его мнению, в грядущем потрясении Черчилль останется премьером, но будет вынужден смириться с руководящей ролью в кабинете четырех-пяти министров без портфелей. В своем дневнике Кинг отметил: "Он явно рассчитывает оказаться в этом кабинете"; Ллойд Джордж полагал, что вторым таким членом будет Бивербрук.

17 апреля в дневнике Оливера Харви, которому в скором времени было суждено стать первым личным секретарем Энтони Идена, появилась запись следующего содержания: "В кругах Сити я слышу много критики в адрес Уинстона, на самом деле под этими нападками скрывается настроение пораженчества, царящее среди богачей и, конечно, слабаков". На другой день он снова повторяет, что критика правительства Черчилля является "бесчестной маской пораженчества — и в конце этой дороги лежит Л.Д. [Ллойд Джордж], который, поощряемый этой задницей, Лидделлом Хартом, и с подачи баронов прессы и магнатов Сити, с готовностью стал бы для нас Петеном". Гарольд Николсон тоже проявлял признаки разочарования; он видел, что люди хотели бы знать, каким путем может быть достигнута победа. Их утомила болтовня о правом деле и конечном триумфе. Им нужны были факты, включая конкретные меры, с помощью которых можно разбить немцев. Но он не представлял, где взять такие факты: "Как и в прошедшем июле, я просыпался на рассвете от чувства ужаса".

Черчилль мог предоставить факты, но не делал этого; они хранились в секрете. От Канариса, из «ультра» — шифровок о перемещении германских войск, которые каждое утро до начала рабочего дня приносил ему Стюарт Мензис, Черчилль знал, что в начале лета Гитлер нападет на Россию. 16 апреля советскому послу в Лондоне, которого Галифакс обходил стороной, Иден предложил англо-советский пакт. Сталин проявил осторожность, усмотрев в этом попытку западных капиталистов вовлечь его в войну с Германией. Кроме того, в план «Барбаросса» Гитлер вплел еще две искусных лжи: передвижение германских войск в восточном направлении, с одной стороны, являлось частью "величайшего обманного маневра в истории военного искусства", призванного заставить англичан думать, что он отменил вторжение в Британию, с другой стороны, служило подкреплением требований, которые Гитлер намеревался выдвинуть перед Сталиным. Чтобы избежать войны, Сталин был готов принять практически любые условия. Но не это было главным. Главным было то, что ему внушили идею, что Гитлер обязательно выставит какие-то требования. Сталин был готов выполнить их, чтобы получить дополнительное время на завершение перевооружения Красной Армии.

Другие секреты Черчилля касались Соединенных Штатов. Так как Рузвельт не мог заставить страну воевать против ее воли, он подтолкнул ее к необъявленному союзу. Секретные переговоры англо-американской администрации, проведенные по инициативе США, закончились соглашением «АВС-1»: в случае, если обе страны будут вовлечены в военные действия в Европе и на Дальнем Востоке, основное усилие они будут прикладывать в Европе. Это имело особое значение, поскольку британское руководство было убеждено в том, что защита британских и имперских интересов на Дальнем Востоке выходит за сферу их возможностей и что это целиком и полностью можно доверить американцам; британцы были готовы и на войну с Японией при условии, что Соединенные Штаты не останутся в стороне. В начале апреля англо-американская конференция по секретной разведке увенчалась соглашением о "полном и оперативном обмене информацией" между разведывательными и дешифровальными службами двух стран; британцы начали передавать американцам «ультра» шифровки германских закодированных сообщений, получая взамен «магические» криптограммы японских шифров. Длинные послания в Токио японского посла в Берлине раскрывали планы Гитлера напасть на Россию и заставить Японию атаковать Сингапур и британские и голландские владения на Дальнем Востоке. Тем временем на Атлантике, забыв о нейтралитете, Рузвельт вел жизненно важную борьбу с немецкими подлодками. Так называемую "зону безопасности США", патрулируемую эскортными группами ВМФ США, он отодвинул от восточных берегов Америки почти на 2000 миль, чуть ли не на середину океана. Было ясно, что он искал официального предлога, чтобы объявить Германии войну.

С точки зрения Черчилля, стратегия была яснее ясного; ему нужно было продержаться только до даты нападения Гитлера на Советский Союз, до даты выступления на Дальнем Востоке Японии или до гибели в Атлантическом океане хотя бы одного американца, что позволило бы Рузвельту бросить всю мощь Соединенных Штатов на разгром нацистской Германии. Но выдать свои планы Черчилль не мог. Ситуация усугублялась еще и тем, что, потерпев поражение в Греции, захвата Роммелем Суэца из-за отчаянного решения отправить танки и самолеты в Тобрук по Средиземному морю он не пережил бы. В течение нескольких последующих недель его положение (а также будущий ход истории) зависело от событий в Северной Африке. Кроме ограниченного числа людей, которые знали ситуацию досконально, положиться ему было не на кого. Он мог уповать лишь на выдержку, веру и решимость не сдаваться; его оппозиция, настроенная против войны вообще, в любую минуту была готова нанести удар в спину. В начале мая Хью Далтон, руководитель СОЕ, записал в своем дневнике, что вот-вот начнется борьба титанов между теми, кто хотел заключения мира, и теми, кто намеревался сражаться до победного конца.

Таково было положение дел в Великобритании на 28 апреля, когда в Женеве произошла встреча Альбрехта Хаусхофера с Карлом Буркхардтом. Теперь мы уже никогда точно не узнаем, о чем они говорили. Известны только разрозненные намеки. После встречи Ильзе фон Хасселль виделась с Альбрехтом в Аросе и имела с ним продолжительную беседу. Из нее вытекало, что Буркхардт, опираясь на дискуссии с английскими дипломатами и искусствоведом Борениусом, пришел к выводу, что Англия все еще была готова заключить мир на "разумной основе", но, как записал фон Хасселль в своем дневнике, "не с настоящим нашим руководителем и не на долго". Фон Хасселль заметил, что через несколько недель Альбрехт должен был снова увидеться с Буркхардтом, "желавшим за это время продолжить зондирование", после чего они намеревались оценить общую картину.

В период наивысшей для себя опасности (после того, как Гесс улетел) Альбрехт Хаусхофер написал Гитлеру отчет о встрече. Буркхардт, как следовало из отчета, рассказал ему, что в Женеве контакта с ним искал человек, "известный и уважаемый в Лондоне, близкий к руководящим кругам консервативной партии и Сити [Лондона]". Этот человек, которого Буркхардт не осмелился назвать по имени, сказал ему о желании "важных английских кругов" прозондировать возможности заключения мира. В поисках подходящих каналов всплыло его [Альбрехта] имя.