Сидя после войны в камере в Шпандау, Альберт Шпеер много размышлял по поводу "нездоровой ненависти Гитлера к евреям" и пришел к выводу, что она составляла ядро его убеждений; ему даже казалось, что все остальное было лишь призвано закамуфлировать движущие им "истинные мотивы поведения". Гесс, хваставшийся, что знает "потаенные мысли" Гитлера, его отношение к каждому мало-мальски значимому вопросу, стереотип его поведения, не мог не знать об этой ненависти, коренившейся в душе фюрера. Все же перед разными людьми Гитлер играл разные роли. Возможно, что перед своим более образованным и более светским «Гессерлом» он выступал в более благопристойной маске. Однако весьма трудно представить иное рациональное решение "проблемы еврейской крови" в том виде, в каком оно существовало и которое не заканчивалось бы массовой ликвидацией. Похоже, что это решение Гитлер объяснил Гессу весной 1928 года, в то время, когда обихаживал промышленные круги, если только «он» — человек, на которого Гесс ссылался в письме Ильзе: "Он просветил меня относительно решения еврейской проблемы, что поразило меня до глубины души". Больше об этом Гесс не пишет ни слова.
Вопрос, в какой степени Гесс предвидел последствия «пошаговой» политики антиеврейских законов, принимаемых в середине тридцатых годов, осложнялся еще и его близким знакомством с семьей Хаусхофера. Не вызывает сомнений искренность его дружбы с «Генералом», профессором Карлом Хаусхофером, учителем и другом. После войны Хаусхофер был в Нюрнберге одним из тех, кого отыскали американцы, чтобы освежить память Гесса.
"Рудольф, ты что, больше меня не знаешь… двадцать лет мы обращались друг к другу по именам. (…) Если наберешься терпения, память вернется, и тогда ты вспомнишь своих старых друзей и свою молодость, и то, как мы кружили над горами Фихтельгебирге на аэроплане, когда летели из Берлина в Мюнхен. Разве ты не помнишь, как сделал на самолете круг над Фихтельгебирге, потому что вид был таким чудесным…"
Старший сын Хаусхофера, Альбрехт, был одним из лучших разъездных агентов Гесса с хорошими связями. Он много сделал для Гесса в Берлине в критические месяцы, предшествовавшие приходу Гитлера к власти. Он установил контакты с высокопоставленными политиками, промышленниками и землевладельцами. Он объездил Англию, Америку и Дальний Восток. Путешествуя, регулярно посылал в "Цайтшрифт фюр Геополитик", издаваемую отцом, отчеты о положении в Великобритании и Соединенных Штатах. Кроме того, в Берлине он работал в Высшей политической школе, где преподавал географию и геополитику. Еврейская кровь, доставшаяся по наследству от матери, должна была воспрепятствовать ему и его брату занимать любую официальную должность, но они и их мать находились под покровительством Гесса. Это были сложные отношения; геополитические взгляды Хаусхоферов, отца и сыновей, во многих аспектах совпадали с целями Гесса и фактически служили направляющей нацистского мышления во внешней политике. Однако они весьма сдержанно относились к Гитлеру и его методам. Так, служа Гессу, Альбрехт находился в скрытой оппозиции. Он понимал невозможность своего положения, но, подобно многим из традиционной элиты, убеждал себя в том, что принесет стране больше пользы, занимая влиятельный пост. Обучая своих начальников, он сумеет предотвратить грубейшие ошибки во внешней политике, а тем временем окрепнет антинацистское движение и сбросит ненавистный режим. Личные чувства, испытываемые им к своему покровителю, он выразил в письме, написанном Гессу в конце 1933 года:
"Тем, что нас не сгребли в мусорную кучу как немцев низшей крови, мы (мой брат и я) должны быть благодарны исключительно вашему вмешательству. Вы поймете, если я скажу, что человеку, внутренне гордому и искреннему, очень трудно чувствовать себя так многим обязанным, что, прежде чем просить о чем-то для себя, тысячу раз задаешься вопросом. Я бы не смог принять этот [пост]… если бы не был уверен, что в случае необходимости смогу сполна расплатиться с вами лично…"
Похоже, что фраза "сполна расплатиться с вами лично" была тщательно продумана; к осени следующего года Альбрехт Хаусхофер одному из своих студентов в Берлине рассказывал о небольшом, узком круге, члены которого наблюдали за развитием событий с мыслью сбросить режим; среди упомянутых им имен прозвучали такие, как прусский министр финансов Йоханнес Попитц и начальник генерального штаба Людвиг Бек; позже он назвал дипломата Ульриха фон Хасселя, стержневую фигуру в тайной оппозиции Гитлеру.
Все же в еврейском вопросе его взгляды не имели четкого выражения. В письме отцу, датированном октябрем 1933 года, он поздравляет его с предоставившейся возможностью сотрудничать с Гессом в деле высшего контроля в вопросах "Германского дома" в должности президента VDA (Volksbund[4]) немцев, проживающих за границей). Там же он описывал последнее польское путешествие: "Весь еврейский вопрос страшно труден; из Катовице я поехал в Бендзин и Сосновец (чисто еврейские восточные города) и провел достаточно много времени с Богом избранным народом. Они явно чужеродные и принимать их можно только в небольших порциях".
Свой внутренний раскол Альбрехт Хаусхофер наиболее явно выразил в письме родителям, написанном в июле 1934 года, сразу после убийства австрийского канцлера Дольфусса австрийским нацистом из Мюнхена, вдохновленным на это покушение Гессом, Гиммлером и Гейдрихом; план, оказавшийся непродуманным, состоял в том, чтобы посадить новое правительство, которое установило бы союз Австрии с Германским Рейхом.
Альбрехт Хаусхофер, наверняка знавший о причастности к этому своего покровителя, писал: "Временами я задаюсь вопросом, как долго сможем мы нести ответственность, которую берем на себя, которая потихоньку начинает оборачиваться историческим преступлением или, по меньшей мере, соучастием… как бы то ни было, мы все находимся в положении "конфликтующих обязательств"… и должны им подчиняться, даже если задача стала безнадежной".
С прозорливой обреченностью он продолжает: "Нас ждет много жестоких смертей, и никто не знает, когда молния угодит в его собственный дом".
В следующем месяце он написал матери о дне рождения отца в еще более пессимистическом тоне с большой долей пророчества: он думал, может быть, на деле не стоило желать ему "того, чего никто не пожелает человеку, которому предстоит испытать то, о чем лучше не говорить вовсе. То есть всего того, чего я ожидаю и не ожидаю от будущего".
Ученый с рано проявившимся талантом, Альбрехт Хаусхофер был, кроме того, одаренным поэтом и драматургом; повышенная восприимчивость и чувство исторической перспективы позволили ему осознать, что они с отцом балансируют на лезвии бритвы.
Подобных задокументированных доказательств колебаний Гесса не имеется. Все же, судя по его поэзии и письмам, по свидетельствам людей, близко знавших его, можно сказать, что под панцирем нациста, прошедшего горнило Первой мировой войны и школу добровольческого корпуса, скрывалась "очень мягкая" (Эрнст Боль), "почти женственная" (Альфред Лейтген) и чувствительная душа. Его отношения с Хаусхоферами, матерью и сыновьями, "запятнанными низшей кровью" и все же остававшимися для него образцами интеллекта, остроумия, очарования и светскости, которой он так восхищался и которой недоставало ему самому, не могли не вызывать с его стороны сомнений, сознательно или подсознательно. В любом случае, он не отличался уравновешенностью;
Ганс Франк отзывался о нем как о "неустойчивом, мечтательном, слабохарактерном человеке", а Лейтген как об "очень неустойчивом" и "нервном, чувствительном и задумчивом". Возможно, что колебания, которым он был подвержен, выражались в частых приступах болезни и увлечении астрологией и альтернативной медициной, что отмечали все знавшие его люди. Так, Альфред Розенберг в 1945 году свидетельствовал: "Он страдал от желудочных спазмов. Его часто мучили сильные боли, и у него желтело лицо, потому он не всегда мог справляться со своими официальными обязанностями. По поводу этого внутреннего заболевания он консультировался не с одной дюжиной врачей, но улучшения его состояния не наступало… он сказал нам, что один доктор решил, что у него в зубах гнездится какая-то инфекция, и зубы ему удалили, но это его самочувствию совсем не помогло".
