– Что хочешь выпить? Не говори, я знаю: содовой воды с ломтиком лимона, правильно? Как скучно! – услышала она голос Лилы, но он звучал слабо, будто подружка находилась в другом углу комнаты.

Краем глаза Грейс заметила, что Лила – вся сверкающая, словно звезда из фольги – направилась в сторону бара. Когда она перевела взгляд на Кевина Фили, тот сидел на корточках, почесывая Пуки за ухом, а та лизала его лицо. Художник? Наверное, нет. Он выглядел скорее как фермер в коммерческом рекламном фильме. Линялые джинсы «Ливайс», вытертые кожаные ботинки, хлопчатобумажная рубашка…

– Похоже, у Лилы появился конкурент! – заметила Грейс. – Кажется, Пуки по-настоящему привязана к вам.

– Так оно и есть. Я ее врач.

Он улыбнулся.

– Кто?

– Я ветеринар. Разве Лила не говорила вам?

– Уверена, что говорила, но я, наверное, все перепутала. У меня аллергия, – выпалила Грейс первое, что пришло на ум.

– На ветеринаров? – улыбнулся он еще шире. Теперь она покраснела по-настоящему.

– Нет, я имела в виду собак. Поэтому у меня нет собаки. У меня от них слезятся глаза и начинается насморк, кроме того, я покрываюсь сыпью. – Грейс в рассеянности начала чесать локоть, но заставила себя остановиться. – Иногда даже от Лилы у меня бывает сыпь. Собачья шерсть! Все, что она носит, покрыто ею. Ее платяной шкаф следует зарегистрировать в Американском собачьем клубе.

Кевин расхохотался. У него хороший смех, подумала Грейс, грудной, звучный, без фальшивой сердечности.

– Надеюсь, от меня у вас не будет сыпи. Попробуйте потанцевать со мной.

Грей оглянулась вокруг.

– Вам не кажется, что тут тесновато?

– Мы можем попробовать пожарный выход. Он, правда, не очень подходит для танцев, зато там будет попрохладнее по крайней мере.

Грейс пожала плечами, что он, без сомнения, принял за согласие, потому что повел ее легко, но уверенно к открытому окну. Но эта же идея осенила и другие пары. Подружка Лилы – Уирл, чья прическа была еще короче и растрепаннее, чем у Лилы, хихикала на пожарной лестнице с каким-то испанцем, которого Грейс не знала. А около лестницы Дуг – парикмахер Грейс – слился в объятии со своим дружком.

– Это ободряет, не так ли? Думаю, мы с вами – самая нормально выглядящая здесь пара, – прошептал Кевин.

– Почему ободряет?

– Потому что обычно меня считают ненормальным. Когда я возвращаюсь в конце дня из клиники домой, от меня пахнет, как от помойного ведра. Я иногда думаю, а не лучше ли заняться канцелярской работой?

– Что же вас останавливает?

– Думаю, я просто предан своей работе. Или полоумный, – усмехнулся он.

Грейс согласно кивнула.

– Это мне знакомо. Иногда я думаю точно так же о писательском ремесле. Хотя сейчас мне не на что жаловаться.

– Лила рассказала мне все о вас. Но ей ни к чему было делать этого – кто же сегодня не знает о вашей книге?

Он стал говорить о положительных отзывах на книгу Грейс, которые прочитал. Но ее мысли сейчас были обращены к Джеку. Господи, как же она тосковала о нем! Он бы обнял ее сейчас, привлек к себе, заставив сиять от восторга…

– Да, Лила была права.

Грейс поняла, что Кевин обращается к ней.

– В чем?

– Она сказала, что вы в моем вкусе.

Он застенчиво улыбнулся. Грейс ничего не сказала. Да и что она могла ответить? Потому что если бы он посмотрел ей сейчас в лицо – этот милый, очень милый человек, – он увидел бы на ее глазах слезы и удивился, отчего она плачет. Все было плохо, гораздо хуже, чем она предполагала: если бы это был еще один начинающий художник или актер, она бы уже через секунду забыла о нем. Но сейчас перед ней стоял мужчина, в которого женщина могла бы влюбиться. И именно это причиняло боль – сознание, что она не может влюбиться. Что пройдет еще очень-очень много дней, прежде чем она сможет почувствовать ту любовь, которую испытывала к Джеку.

Грейс вспомнила, что сказала сегодня Ханна: Вы с папой раздуваете проблему".

Что ж, это случилось не в первый раз. И если судить по сегодняшнему вечеру, то и не в последний.

– Не возражаете, если мы вернемся в квартиру? – спросила она.

"Я умираю… Умираю, потому что хочу, чтобы вы были Джеком. И знаю, что вы никогда не станете им". Но вместо этого она произнесла:

– Мне холодно. Да и пора уходить…

Франкфурт, октябрь, 1992 г.

– Мендельсон-штрассе, сорок три, – сказал Джек водителю.

Такси выехало из аэропорта. Как это всегда бывало в октябре, когда Джек прилетал во Франкфурт, он удивился тому, что дома приходится ездить в ревущих и прыгающих на плохих рессорах такси, а в Германии, проигравшей мировую войну, таксисты сидели за рулем элегантных и бесшумных "мерседесов".

Машина мчалась по автобану, и его мысли переключились на сегодняшний прием – Хони Кэролл каждый год устраивал чествование автора, чья книга была опубликована на большинстве иностранных языков. В этот раз героем года стала Грейс Траскотт.

Грейс. Джек ощутил тяжесть внутри. Это все от икры и шампанского, которым пичкали его в первом классе. Нужно было отказаться.

Нет, причиной была не обильная еда. Причина была в ней.

И через девять с половиной месяцев потребность видеть ее, касаться ее была такой же неистребимой, как вечный огонь на Арлингтонском кладбище. Ему нужно справиться с этим чувством, которое теперь стало бессмысленным.

Джек заставил себя не думать о Грейс. Клотильда Гранди в этом году составила основу его бизнеса. Семидесятилетняя писательница обогнала всех со своим roman a clef[34] о тех годах, когда она была певицей в кабаре, а заодно агентом Сопротивления в прогнившей атмосфере оккупированного нацистами Парижа.

Бертельсманн сделал небольшой заказ на эту книгу, однако никто не ожидал, что немцы так увлекутся романом о временах нацизма. В Италии Риццоли все еще боролся за право публикации с Монтадори. И теперь, когда Джек уговорил Клотильду вернуться во Францию и заняться рекламой своего романа, «Ашетт» и "Ле Пресс де ля Сити" скорее всего передерутся из-за книги.

Но сейчас, после долгого ночного полета, он хотел только одного – добраться до своего пансиона и упасть в постель. Интересно, выучила ли фрау Штруц еще несколько слов по-английски? Он подумывал – как это делал ежегодно – о том, чтобы заказать номер в одном из роскошных отелей: «Интерконтиненталь» или «Парк». Но спартанские условия в пансионе Штруц с лихвой компенсировались его близостью к книжной ярмарке и ценой – шестьдесят долларов за ночь вместо четырехсот.

Кроме того, несмотря на придирки старой фрау, он бы, наверное, скучал по ней. Кто еще постирает белье за ночь и не возьмет за это ни гроша? В течение двадцати лет в октябре он приезжал к фрау Штруц – это был срок куда более долгий, чем их брак с Натали.

Странно, подумал Джек, в последнее время я считаю время неделями, месяцами, годами. Время, проведенное в разлуке с Грейс. Девять месяцев и две недели – если считать точно.

Черт, я должен похвалить сам себя. Продано более четырехсот тысяч экземпляров "Честь превыше всего" – тем самым я вытащил «Кэдогэн» из финансовой пропасти и в придачу укрепил собственное положение.

Но чего он достиг как любовник? Как мужчина?

Джек почувствовал, как внутри все переворачивается. Сознание того, что он увидит ее, будет рядом с ней – ровно через десять с половиной часов – не помогало.

Потребуется хорошая анестезия. Джек смотрел в окно машины на прямоугольные небоскребы, возвышающиеся за проносящимися ровными зелеными полями. Интересно, как выглядел этот город перед войной? Ему говорили, что это был прелестный город, но половина его была при бомбежке обращена в руины. Конечно, оставались мощеные булыжником улочки Старого Саксенхаузена, но они существовали только для туристов – что-то вроде Диснейленда для тех, кто обожает грызть свиные ножки и поглощать пиво в бесчисленных пивных. Облик Франкфурта, который он знал, определялся громадными зданиями со стеклянными фасадами. Уродливый памятник немецкой коммерции и человеческой способности к выживанию… Но в то же время он напоминал о том, что было потеряно и ушло безвозвратно.