Вот черт, подумал я, что же я скажу Крейзи? На всякий случай я быстренько прокрутил в башке несколько «приемлемых вариантов». Случай опробовать это вранье представился очень скоро: не прошло и пяти минут, как я услышал в коридоре голоса, а затем дверь открылась и в комнату вошел Крейзи.
— Говорят, ты проснулся? — участливо спросил он, но что-то в его голосе навело меня на нехорошие мысли. — Ну, рассказывай!
— А что тут рассказывать? — начал я, на всякий случай усаживаясь на елках. — Комиссию встретил в лучшем виде, все прошло просто отлично. Мы просмотрели данные по пяти кампаниям, я сообщил проверяющим, что за период с 1997 по 1998 год нами было…
— Выключи эту шарманку! — оборвал меня Крейзи. — Говори по существу: больше ничего не произошло?
«Неужели он что-то знает?» — мелькнуло у меня в голове, но я тут же оборвал себя: «Да нет, откуда? Разве что слухи какие-нибудь дошли!» Поэтому я принял обеспокоенный вид и принялся врать как следует, вдумчиво и с расстановкой:
— На вверенном мне участке, Антон, произошло ЧП. Кто-то из дружинников — к сожалению, я не знаю кто — напился и грубил проверяющему из Госкомэкологии. К счастью, ничего страшного не случилось, все обошлось. Так что…
Пока я это говорил, Крейзи смотрел прямо на меня. И по его взгляду я догадался — знает он куда больше, чем мне показалось вначале. Такой взгляд ни с чем не спутаешь: презрительный и кислый, словно свернувшееся молоко. Дескать, давай, ври — я все про тебя знаю и другого не ожидал! Но на это раз я даже договорить не успел — Крейзи изменила выдержка.
— Значит, все обошлось? — вдруг заорал он. — Не случилось ничего страшного?! Кто-то ИЗ ДРУЖИННИКОВ, ты говоришь, ГРУБИЛ проверяющему?! Сука, да я же сам тебя от него оттаскивал! Обмудок, кретин!
Тут я присмотрелся к Крейзи повнимательнее и заметил на нем несколько характерных ссадин — следы вчерашней драки. А затем моя память наконец заработала, и я вспомнил: да, действительно, от проверяющего меня оттаскивал Крейзи.
— Ну а если ты все знаешь, — не на шутку разозлился я, — то какого хуя спрашиваешь?!
— Ладно, ладно, — успокоил меня Крейзи, на всякий случай отодвигаясь в сторону. — Не кипишуй, авось как-нибудь обойдется! В первый раз, что ли? Давай, вставай!
Как я уже говорил, кампания подходила к концу, последняя наша кампания. Нам неоткуда было знать, что время прекращения наших полномочий уже не за горами, и что в Новом Году общественная инспекция будет полностью расформирована. Впрочем, даже если бы это стало известно, мы бы не слишком расстроились. Мы свято верили: если одна дверь закроется, другая откроется, и на наш век с избытком хватит интересных вещей.
Вечером тридцатого числа мы покинули Городской Штаб, навсегда оставив позади оперативную природоохрану — преступную и справедливую, необходимую и в то же время бессмысленную — непростое дело, в течение последних лет заставлявшее быстрее колотиться наши сердца. Но мы не могли уйти, не попрощавшись — так что в конце этой мелодии прозвучал завершающий аккорд. На площади возле Витебского вокзала расположено сразу два елочных базара — один справа, а второй слева от центрального входа. В течение кампании мы скидывали на эти базары огромное количество елок, покуда нам не пришла в голову оригинальная мысль: забрать все елки с одного базара и продать на другой.
Так мы и сделали: под пронзительные крики хозяина базара перетащили елки через площадь и покидали их в сетчатый загон. Хозяин второго базара не посмел нам отказать, и через несколько минут мы уже садились в метро, довольно шурша «свежезаработанными» деньгами. Это стало последним нашим деянием на ниве природоохраны — мимолетным росчерком, маленьким, но приятным штрихом.
1999–2000. Искры уходящей эпохи
Вейся, наше знамя!
«Кто людям помогает, тот тратит время зря.
Хорошими делами прославиться нельзя!»
С. Шапокляк
Время нашего повествования подходит к концу, так что пришла пора отставить в сторону утомительные подробности, сменить объектив и взглянуть на события с точки зрения расширенной перспективы. Ради этого мы немного изменим устоявшийся порядок подачи материала: сначала дадим общую оценку событий вокруг нашей организации за последующие несколько лет, и лишь после этого откроем читателю те несколько историй, которые мы специально приберегли на потом. Начнем с того, что наш праведный труд, о котором вы читали в предыдущей паре глав (1997, 1998), не остался незамеченным. Наши недоброжелатели из «СПб Института подростка» (В. А. Гущин и А. Э. Лустберг) составили и распространили несколько «информационных справок», подкрепленных их положением социальных педагогов и кипой горячих «депутатских запросов». Половина из этих бумаг предназначалась Комитету по Лесу и Госкомэкологии, треть ушла к ментам, а остатком Гущин с Лустбергом бомбардировали всевозможные службы — от муниципальных управлений до ФСБ. Речь в таких «документах» шла вот о чем:
«На территории Санкт-Петербурга и области действует группа экофашистской направленности „Грибные Эльфы“, члены которой борются за „очищение леса от людей“ и легализацию наркотических средств. Группа занимается избиениями, поджогами туристических палаток и уничтожением лесозаготовительной техники.
Группа возникла в 1994 году на базе Движения ролевых игр. Самоназвание „грибные“ связано с грибами, содержащими наркотические вещества (псилоцибин), употребляемых членами группы. В 1996-м году социальные работники Санкт-Петербургского Института подростка предприняли неудачную попытку социализировать „грибных“ посредством привлечения их к природоохранной деятельности в качестве общественных лесных инспекторов. К сожалению, такой метод (в начале 90-х успешно сработавший с панками и металлистами) в случае с „грибными“ не дал желаемых результатов.
Такая форма „воспитательной“ работы привела к усилению молодежной хулиганской группировки и формированию на ее базе организации экологических экстремистов — формирования, пропагандирующего решение экологических вопросов неправовыми методами и легализацию наркотиков.
В природоохранной работе (в период работы в качестве общественных инспекторов по охране леса) группа ориентировалась на силовые методы воздействия на экологических нарушителей в ущерб правовым. Впоследствии в группе началось интенсивное злоупотребление правами общественных инспекторов для оказания давления на участников ролевых игр.
Один из лидеров „Грибных эльфов“ (кличка Крейзи) в интервью газете „Стрела“ в 1998 году заявил о том, что его группа является экотеррористами. Из состава общественной лесной инспекции хулиганов и экотеррористов удалось вывести только в 1999 году, за счет роспуска самой общественной инспекции после депутатских запросов из Законодательного собрания Санкт-Петербурга…».
Все эти доносы были сплошь нелепость и болезненный бред — особенно рассуждения про экофашизм и «поджог и уничтожение техники». Что такое «экофашизм» нам так до сих пор и не ясно, а вместо «поджога и уничтожения техники» в багаже нашей экологической организации лежало пять масштабных (причем легальных) природоохранных кампаний. За последний (1998) год мы вышли на лидирующие позиции среди питерских экологических организаций: по оперативному «охвату» и численности инспекторов, по количеству задержанных нарушителей, составленных протоколов и объему изъятой лесопродукции. А также по числу жалоб, поступающих на членов нашего патруля.
И хотя нами было допущено немало безобразия, актов коррупции и должностных преступлений — хорошего было сделано по меньшей мере столько же, если не больше. Составленными при нашем участии протоколами можно было оклеить средних размеров дом, и коли это и есть «экотерроризм», то мы на весь город первейшие «экологические террористы». В своем доносе Гущин и Лустберг упоминают публикацию в газете «Стрела», в которой Крейзи якобы «заявил о том, что его группа является экологическими экстремистами». Скорее всего, они имеют в виду заметку, принадлежащую перу журналиста А. Щербакова, который по Крейзиной просьбе взялся «написать о нашей конторе что-нибудь приличное». Некоторое время после этого Щербаков размышлял, а затем выдал вот что (ниже я привожу наиболее впечатляющие выдержки из этой статьи):
