— Чтобы тебе было проще это понять, — прибавлял к этому Слон, — объясню на доступном примере. Как ты думаешь — кто виноват в том, что Грибные Эльфы отпиздили Красную Шапку? А?

— Ну … — неуверенно произнес я, пытаясь рассмотреть случай с Шапкой в свете открывшейся мне философской системы. — Может, сам Шапка?

— В академическом смысле это будет не совсем верно, — возразил Слон. — Хотя кое в чем ты все-таки прав. Ведь в каком-то смысле Шапка — одна из важнейших причин, благодаря которой вы его опиздюлили! Хотя бы потому, что без него вам это вряд ли бы удалось!

— Мне ли этого не знать! — усмехнулся я, но потом все же переспросил: — Я так понял, ты считаешь — на самом деле тут никто не виноват? Так, что ли?!

— А как мы можем быть виноваты, — удивился Слон, — если наше поведение подчиняется тем же самым законам причинности, что и все остальные явления? Оно строится по жестким схемам, а то, что мы обычно этого не замечаем — еще не значит, что мы обладаем «свободной волей». Ты только вдумайся, Петрович, в эти срамные слова!

— А что, — спросил я, — чего в них не так?

— Воля к чему? Свободная от чего? — набросился на меня Слон. — А ведь некоторые рассуждают про это говно на полном серьезе! Да, иногда нам кажется, будто бы мы что-то там выбираем, или что мы контролируем свои эмоции или поступки. Но на самом деле такой выбор и такой контроль — лишь игра нашего воображения. Прикинь, Петрович — перед тобой лежат два совершенно неизвестных тебе предмета, и нужно быстро решать — выбрать один из них, взять оба или вообще ничего не трогать?

— А … — через какое-то время спросил я. — А как они выглядят?

— Уродливо, прекрасно, хуй знает как! — ответил Слон. — Я специально сказал «незнакомые тебе предметы», чтобы тебя не связывала формальная логика. Типа — это я возьму, потому что знаю, что это хорошая вещь. А вот это говно, этого я трогать не буду! Так как бы ты поступил?

— Взял бы то, что понравится, если оно выглядит неопасным, — ответил я, обмозговав все как следует. — Если оно не слишком тяжелое!

— Во, бля! — обрадовался Слон. — Говоря проще, ты позволишь своему мозгу решать — чего тебе теперь делать. Потому что не видишь «достаточных оснований» для принятия «осознанного решения». Всю эту шкалу (от «понравится» до «опасный») определяет еще догоминидный контур, управляющий в организме системой «приближения — избегания» применительно к различным внешним объектам. Некоторые вещи ты не сможешь заставить себя взять в руки, даже если очень сильно этого захочешь!

— Ты хочешь сказать, что когда я делаю случайный выбор… — начал я, но на этом месте Слон достаточно грубо меня оборвал:

— Случайность есть непознанная закономерность, а применительно к человеку это будет звучать вот как: «Неосознаваемая закономерность». Какие-то винтики у тебя в башке в этот момент все равно крутятся, а случайностью это называется потому, что мы не знаем точно — какие. Ну-ка, брат, продолжи мою мысль!

— Мы биороботы, — улыбнулся я. — Существа, чье поведение биохимически обусловлено. Нас по рукам и ногам сковывают нейронные цепи. Мы несвободны в поступках, потому что …

— Ты понял не до конца! — перебил меня Слон. — Что ты называешь «поступками», о какой свободе ты говоришь в мире, где причины определяют следствия, а случайностей нет?

Тут я перестал улыбаться, начиная потихоньку прикидывать — нет ли во всем этом какого-нибудь резону? И пропустил от Слона мощнейший «добивающий удар»:

— Нет поступков, нет воли, нет свободного разума! — продекламировал Слон так, словно в президиуме выступал. — Еб твою мать, мы обречены раз за разом пиздить этого несчастного Шапку! И его, и Торина, и Паука! И ничего не можем с этим поделать!

Некоторое время я сидел, пораженный глубиной этой мысли. «Обречены пиздить Шапку, и Торина, и Паука!» — я словно попробовал эти слова на вкус, и они мне здорово понравились!

— Ты что хочешь сказать? — наконец спросил я. — Что все это безобразие было предопределено еще миллион лет назад? Что это не мы их отпиздили, а «правда мира» обернулась и сделала им козу? Что мы, по сути, просто не могли их не пиздить?

— Понимай, как хочешь, — улыбнулся Слон. — В конце концов, это просто слова. Хочешь верить, что сам до такого дошел — пожалуйста. А не хочешь — так в мире фатума с биороботов взятки гладки!

С сентября прошлого года у нас появилось новое развлечение: «ролевая общественность» повадилась по средам собираться у станции метро «Черная Речка». Возле бетонного колпака станции расположен небольшой парк — деревянные скамейки, кусты и несколько рядов корявых деревьев. Стеклянные двери выходят на невысокий каменный парапет, на котором зависала половина собравшегося народа.

По поводу возникновения этой традиции есть два мнения. Некоторые считают, что первая встреча здесь была посвящена «стрелке» по какой-то игре, а другие полагают основателями этого обычая жадных до еженедельных сборищ сорокоманов. Не зная правды, я не возьмусь что-либо утверждать.

Регламент встреч на «Речке» был заведен такой: чуть позже пяти нарисовывались «первые ласточки», к семи подтягивалась «основная группа», а к девяти часам на парапете было не протолкнуться. Здесь собирались люди, объединенные общечеловеческим интересом, воплощенным в четырех словах с общим корнем «еб». То есть наебениться спиртного, повыебываться перед посторонними, отьебашить кого-нибудь и выебать охочих до этого дела баб. Не следует думать, что таких взглядов придерживалось одно только хулиганье. Сделайте небольшие сноски, и все сразу же встанет на свои места.

«Наебениться» не зря стоит в этом списке на первом месте. Бухать нравилось всем, а среди основных «Чернореченских зелий» следует назвать водку, пиво и плодово-ягодное вина «Александровское» и «Осенний Сад» (получившее между нашими братьями прозвища «красное эсторское» и «дорогое ируканское»). Это пойло стоимостью 14 рублей 50 копеек продавалось разлитым в бутылки объемом 0,5 литра, заткнутые пробкой из белого целлофана. «Дорогое ируканское» представляло собой жуткую смесь спирта, воды и чайных вторяков, использующихся в качестве красителя. Чем красили «эсторское» — боюсь даже представить. Уже с полутора бутылок эта смесь совершенно отключала голову, превращая в агрессивное животное даже опытного человека.

Насчет «повыебываться» складывалась похожая ситуация. Люди попроще приходили на Речку, чтобы приколоть товарищей приключившимися недавно историями. Фанатики тащили с собой игровое оружие, а вездесущие бабы приходили, чтобы расхаживать по парапету в пошитом собственными руками тряпье. Те, кто таскал с собой военную снасть, только и ждали повода вступить в единоборство с себе подобными, а многочисленные колдуны искали случая унизить в публичной беседе не таких «сведущих» или менее языкастых коллег. А отсюда уже и до «отьебашить» недалеко.

Драки, во всех их бесчисленных проявлениях (от вялой сорокоманской возни с мечами до кровавых побоищ, где в ход шли ножики, колья и слезоточивый газ), составляли, без сомнения, основную славу этого места. Начиная с 1997 года не было ни единого случая, чтобы на Речке кого-нибудь не отпиздили. То мы кого-нибудь, то менты нас, то придут выяснять отношения с «нефорами» местные пацаны, а то сами ролевики разгуляются и так навешают друг другу, что страшно смотреть.

Все было расписано буквально по часам и напрямую завязано на употребление общественностью алкоголя. Я не знаю ни одного случая, чтобы драка случилась до шести часов вечера, с 18.00 до 20.00 тянулось «спорное время», в девятом часу люди делались словно порох, а ближе к десяти-одиннадцати мочилово вспыхивало тут и там и длилось, не переставая.

Дрались по любому поводу и даже вовсе без него, одни и те же люди, из недели в неделю. Дрались далеко не со всеми — некоторых бросали в Неву, над другими глумились, а кое-кого пиздили просто так, не доводя дело до драки. Попадались и такие кадры, кто предпочитал унижения пиздюлям. Маклауд взял за обычай каждую среду подходить к одному хуиле, рядившемуся в черную морскую шинель, плевать тому на лоб и с размаху прилеплять поверх этого плевка десятикопеечную монету. Так продолжалось в течение нескольких месяцев — но никаких претензий так и не последовало.