Пришло время, и мы с Браво стали готовить «спасательную экспедицию» в Ручьи, за нашими товарищами. Cначала мы должны были добраться до Цевла (по шоссе до туда шестьдесят километров, а лесными тропами — всего около тридцати), а там попробовать договориться насчет лодки или найти себе толкового проводника.

Для этого мы организовали в Гоголево грандиозный обмен, в результате которого в наших руках оказалось почти полведра самогону. Разлив его в пластиковые бутылки, мы упаковали их в наш единственный рюкзак (Браво заместо рюкзака досталась мягкая перевязка во весь бок) и отправились в путь.

Первое время дорога шла по насыпи, оставшейся от разрушенной узкоколейки. Песчаный вал тонкой серой линией тянулся через заболоченный лес, утопая в подступающем с обеих сторон багряном море. Впрочем, кое-где уже виднелись темные пятна — ночью вовсю подмораживало, с некоторых деревьев листва почти полностью облетела. Ветра не было, лес по краям насыпи стоял неподвижной стеной — ни одна веточка не шелохнется, лишь иногда еле слышно прошуршит падающий на землю листок.

Примерно посредине пути нам попалась на глаза деревенька Макарино, где мы решили остановиться, испить воды и немного перекусить. А поскольку еды у нас с собой было немного (лишь краюха хлеба да два сваренных вкрутую яйца), я осмотрительно предложил съесть не все, а оставить половину на будущее. Но Максим Браво меня в этом не поддержал:

— Господь не оставит в своем промысле правильных пацанов! — пророчески заявил он. — Сьедим-ка мы лучше все!

Тут надо заметить, что, в отличие от прочих участников нашего коллектива (атеистов-материалистов, безбожников, бывших сатанистов, альбигойцев, последователей Асатру, буддистов, гарпианцев, азешистов, а также сторонников таких взглядов, у которых и названий-то нет) Максим Браво, хоть и по-своему, но все же веровал в Бога. Его Господь был суров, не терпел слабости и нытья, зато помогал в битвах и не заставлял своего паладина попусту голодать. В тот раз вышло по словам Браво. Когда мы в подступающей темноте добрались до Цевла и устроились на ночлег в дирекции заповедника, на столе нас поджидала латка чудесных фаршированных перцев. Рядом с ней лежало полбуханки свежего хлеба, а на подоконнике стояла банка свежего молока.

— Ешьте, ребятки, — предложил снабдивший нас ключами Капралов. — Сиживали мы тут давеча, вот от праздника и осталось. Угощайтесь!

Когда Капралов ушел, мы расположились на диване и принялись ужинать, попутно изучая кое-какую документацию, которую хитроумный Максим выудил из директорского сейфа. Сейф Максим открыл с помощью гнутой стальной проволоки, а из бумаг мы узнали вот что.

За четыре года существования заповедника на его счет были переведены многомиллионные средства. Эти деньги расходовались на разные благолепные вещи: капитальное строительство, коммунальные платежи, оплату труда и много еще на что. Всего так сразу и не перечислишь. В заповедник были выписаны: тяжелая техника (трактора и гусеничные тягачи), несколько автомобилей и едва ли не десяток моторных лодок. Эти транспортные средства расходовали такую уйму топлива, что мы с Браво удивлялись — почему это к Цевлу до сих пор не протянут отдельный трубопровод?

Если верить документам, в заповеднике был штат едва ли не из пятидесяти государственных инспекторов, которым регулярно выплачивались зарплаты и начислялись ежеквартальные премии. Эти инспектора были в изобилии снабжены питанием, оружием и формой, социальными пакетами и медицинским страхованием.

На самом же деле все обстояло не так хорошо. Из всех благ до местных инспекторов дошли лишь зеленые форменные куртки, а вот техники и автомобилей никто так и не увидел. На весь заповедник народу было дай бог десять человек, и на всех — один старенький УАЗ и две моторные лодки. Премиями не пахло, а про капитальное строительство я и говорить не хочу. Деньги на заповедник пришли и ушли — сгинули, затерялись в местном административном болоте.

— Прибыльное это дело — природоохрана, — философски заметил Максим Браво, — коли заниматься ею с умом.

— И не говори! — кивнул я, аккуратно укладывая бумаги обратно в сейф. — Закрой-ка ты все это обратно, покуда нас не пристрелили за излишнее любопытство.

— Твоя правда, — согласился Максим. — Не нашего ума дело.

С этими словами он запер сейф, а потом мы выключили свет и отправились спать. Но, как говорится — осадок все же остался, в недалеком будущем обернувшись для дирекции заповедника немалыми бедами. Так что им, вероятно, все же пришлось раскошелиться на «капитальное строительство».

С утра проживающий в соседней парадной Механик согласился подвезти нас на мотоцикле с коляской до половины пути, а потом спрятать мотоцикл и сопровождать нас дальше пешком. Механик принял это решение, как только узнал, что мы несем с собой в Ручьи полведра отличного самогону.

Он выкатил из гаража старенький «Урал», завел его, и мы тут же отправились в путь. Из Цевла выехали в районе одиннадцати, двигаясь по сельской дороге в направлении деревни Плавница. Дорога была неровная, так что «Урал» Механика то и дело влетал на скорости в заполненные водой глубокие ямы. Коляска на этом мотоцикле была только в названии, заместо нее была приспособлена узкая дощатая платформа. Доски в ней были набиты редко, и через здоровенные щели то и дело хлестала грязная вода. Но Механика это нисколько не беспокоило — он вел мотоцикл с отрешенным лицом, глубоко надвинув на лоб промасленную старую кепку. Через полчаса дорога настолько испортилась, что мотоцикл пришлось спрятать в кустах, укрыв от непогоды широким куском брезента. Дальше нужно было двигать на своих двоих. Сначала наш путь пролегал через березовую рощу, потом тропа вышла на затопленные поля и начала петлять — то поднимаясь на горки, то ныряя в заболоченные низины.

Часа через три мы вышли к мосту через речку, неподалеку отсюда впадающую в озеро Полисто. Деревня Ручьи была всего в часе пути, вот только добираться до нее предстояло по бездорожью, берегом озера. А здешний берег здорово напоминает фильмы про Вьетнам — сплошное болото, рассеченное на части множеством узких проток. Все вокруг заросло осокой и камышом, кругом вода, так что передвигаться тут сподручнее всего не пешком, а на моторной лодке. Через час, с матюгами вылив набравшуюся в сапоги воду, мы вступили в деревню. Инспекторский дом стоял на самом берегу, неподалеку от череды обветшалых от времени лодочных сараев. Прямо за ними расстилалась озерная гладь — серебряное зеркало с серыми росчерками камышей, все в мареве от рассеянных по поверхности воды переменчивых бликов. На деревянном крыльце сидел Строри, лениво почесывая отросшую лопатой рыжую бороду. В его голубых глазах не было ни единой суетной мысли — там отражались только озеро, небо да далекая гряда перистых облаков. К моменту нашего прибытия в Ручьи Строри провел на болотах ровно двадцать один день.

— А, приехали, — безразлично произнес он. — Ну, привет.

Панаев сохранил чуточку больше инициативы. Увидев, что мы пришли, он высунулся в окно и закричал:

— Вы вовремя: чайник почти вскипел, сейчас картошку поставим! Подождите секундочку, я только мышь покормлю!

Через полчаса мы вместе сидели за широким столом, распивая самогон и закусывая его рассыпчатой картошкой и отварной рыбой. Обстановка в Ручьях была не в пример лучше Сосновской — уютная комната, опрятные кровати, чистый стол и русская печь с занавесочкой. Вместе с нами за столом сидели Механик и дядя Коля — тот самый, у которого лимонки были заместо гирек на настенных часах.

Этот дядя Коля отличался заметными талантами — с одного удара мог пробить зажатым в кулаке гвоздем дюймовую доску. Сначала он оборачивал ладонь чистой тряпочкой в один слой, затем брал длинный кованый гвоздь и вливал в себя полстакана самогона. На этом подготовительная часть заканчивалась, и дядя Коля коротко, без замаха бил гвоздем в доску — как правило, насквозь.