— Ну все, ребята, — сказал наш проводник. — Глядите в оба, дальше «мох» начинается! Он был прав: через полкилометра хилая растительность по сторонам от тропы расступилась. Горизонт открылся нашему взору многоцветным покрывалом из мха, в разрывах которого матово блестела неподвижная черная вода. Утренний туман почти рассеялся, местность просматривалась насколько это только возможно — от края леса до самого сердца болот.
Смутное чувство охватило меня: странная смесь удивления и опустошенности. Взгляд блуждал по раскинувшимся впереди просторам, но ему было не за что там уцепиться. Местность была ровная, словно доска, и лишь у самого горизонта виднелись смазанные очертания покрытых лесом холмов.
— Скажите, уважаемый, — обратился я к нашему проводнику, — а что это там виднеется?
— Не знаю, — буркнул в ответ провожатый. — Я там не бывал!
— А… — опешил я, но потом все же нашелся. — А вы давно здесь живете?
— С рождения, — был мне ответ. — Местный я, родом из Подберезья.
— Как же так? — еще больше удивился я. — Столько здесь живете, а нигде не были? Тут наш проводник обернулся и посмотрел на меня, словно на законченного кретина.
— Ты вот что, малец, — спокойно произнес он. — Не спеши судить, коли не разумеешь. Возле того урочища топи шестнадцати метров в глубину, а под землею ключи, так что болото даже зимою не схватывает. Нету туда толкового пути, а по бестолковому я не ходок. Коли тебе туда надо — ступай, тут я тебе не указчик. Только ружье отдай, а то Александров по нему скучать будет.
Емко сказал мужик, так что и ответить-то нечего. Видя, что вопросы закончились, наш проводник показал рукою направо, вдоль кромки болот. Местность в этом направлении повышалась, так что целый язык леса выдавался вперед и наподобие клина врезался в раскинувшиеся вокруг топи.
— Вон там была раньше деревенька Свиная, — пояснил наш проводник, — да потом, на беду, совсем запустела. Сторожка только осталась, мы в ней ночуем, бывает. Сейчас по краю пройдем, там старое поле будет, а потом…
Под эти неторопливые объяснения мы дошли до самой сторожки — небольшой скособоченной постройки, примостившейся на давно некошеном лугу. В сторожке была только одна комната два на четыре метра, большую часть которой занимали дощатые нары. Перед ними стояла печка-буржуйка, фанерный столик и табурет, а больше в комнате не было ничего.
— Ну вот, ребятки, располагайтесь, — предложил мне, Владу и Сержанту наш проводник. — Жить будете здесь. В случае чего дорогу обратно найдете?
— Обязательно найдем, — ответил Влад, — не сомневайтесь.
— Вот и хорошо. И еще — если из местных кто забредет, вы с ними особенно не церемоньтесь. Не давайте им здесь браконьерничать!
На этом разговоры закончились, и наш проводник ушел, забрав с собой Крейзи и остальных. Постепенно их фигуры скрылись за кустами, а затем смолкли и долетавшие до нас приглушенные голоса. Стало очень тихо: едва шелестел ветер в траве, да тихонько потрескивала растопленная Сержем буржуйка. Так мы остались одни.
Из нашего бдения в Свиной мне запомнилась история местного браконьера по прозвищу «Филин». Мы познакомились с ним утром следующего дня, когда Филин приоткрыл дверь нашей хибары и с порога впился в нас цепким, внимательным взглядом. Вот что он увидел: трое парней вроде как спят, расположившись на нарах ногами к двери и укутавшись одним одеялом. Тогда Филин распахнул дверь до конца, подошел к столу и принялся насмехаться: — Эй, молодежь, — ехидно толковал он, — а вот если я примусь браконьерничать? Как вы тогда будете меня ловить? Вы же городские, в сельской жизни ничего не смыслите! Ни ружья с собой не взяли, ни…
Так Филин продолжал ерничать до тех пор, пока я не пошевелил под одеялом правой рукой. Из-за этого краешек одеяла у меня в ногах отодвинулся в сторону, и Филину стали видны направленные ему в грудь два черные дула. Ружье я еще с вечера положил вдоль тела, приспособив в ногах валик из куртки таким образом, чтобы стволы были приподняты вверх и смотрели в направлении двери.
Этого оказалось более чем достаточно: Филин свои издевательства тут же прекратил, достал из сумки флягу с молоком и принялся нахваливать нас и угощать сигаретами. Человек он оказался скользкий, зато приятный в общении — такой может зарезать, продолжая улыбаться и травя нехитрые истории из своей жизни.
— Ай-яй-яй! — причитал Филин, разглядывая единственный в сторожке табурет. — Что же это с ним приключилось? Третьего дня совсем целый был, а сейчас…
С табуретом действительно получилось нехорошо: вчера Влад, стреляя из двустволки, начисто отстрелил ему одну из ножек. Решение стрелять в табурет было принято спонтанно, после того, как мы расстреляли половину патронташа в подвешенный на шесте скворечник, но по крайней нажратости так и не смогли попасть.
История с Филином приключилась с утра, а к середине дня мы с Владом выбрались на болота с ружьем, ручкой и стопкою протоколов. Никогда еще я не ощущал своей ненужности так остро, как в этом походе. Вокруг раскинулась голая топь, в которой не было ничего, кроме мха и воды — ни деревца, ни зверя, ни человека.
А и был бы кто, то поймать его все равно не представлялось возможным. Местные знали болота как свои пять пальцев и перемещались по ним с уму непостижимой, сверхъестественной скоростью. А если даже кого и догонишь, так что? Добром тебе здесь никто не сдастся, а угрожать ружьем мне не шибко хотелось. Мы и в скворечник-то не смогли попасть, а местные мужики очень даже неплохо стреляют.
Примером этому мог послужить недавний случай, когда я только-только выпросил у Александрова ружье, и товарищи решили его «опробовать». Для этого мы вышли на край деревни, приладили на сарай картонную мишень и принялись стрелять, да только не шибко-то попадали. Тут мы заметили, как от угла соседнего дома к нам движется какой-то скособоченный, хромоногий старик. Оба глаза у него закрывали мутные бельма, его часто трясло, а из уголка рта вязкой струйкой сочилась слюна.
— Ре-ре-бятки! — заикаясь, прошамкал старик. — Да-дайте стрельнуть!
— Да куда тебе, дед! — удивились мы, но ружье старику все-таки дали.
А в следующую секунду застыли, как вкопанные. Едва старик прикоснулся к оружию, как его руки перестали дрожать, спина выпрямились, а из глаз исчезла мутная белизна. На секунду взгляд старца полыхнул чистым сапфировым огнем, черты лица разгладились — и два выстрела ударили, как один.
— Спасибо, ребятки, — прошамкал старик, разворачиваясь и уходя обратно по улице. — Повеселили. Подойдя к мишени, мы увидели, что оба жакана старик положил так кучно, что и пальца не всунешь. Позже мы узнали, что этот старик приходится дедом Крючку, и в бытность свою молодым слыл первейшим стрелком на всю область. Так что стоит пять раз подумать, прежде чем угрожать такому деду ружьем.
Из Свиной мы вернулись только к вечеру следующего дня. Вышло так, что возвращались мы впятером — нынче ночью к нам пришли Родик и Ирка, которые принесли нам еще самогону и конопли. На обратном пути мне удалось собрать на окрестных лугах пригоршню псилоцибиновых поганок, так что домой я шел в отличном настроении, премного довольный собой. Оказалось что пока нас не было, пришли известия из базового лагеря «Ручьи», от остальных наших товарищей. Пришли, разумеется, не сами по себе: их принесли в Сосново Кримсон, Королева и Фери, а вместе с ними притащилась еще и Кристина. Давайте же выслушаем историю их путешествия в Ручьи и обратно в исполнении Королевы:
«Выплывали мы в кислоте, так что я не очень-то это помню. Карцев нас вез, здоровый такой местный мужик. Первое, что мы увидели, когда до места доплыли — остров на болоте, а на нем какие-то деревянные строения. Причем наиболее приличное — местный инспекторский дом. Там внутри даже холодильник был, а еще там была русская печь, на которую Строри и Браво залезли. Сказали, что больше никого туда жить не пустят.
