«— И как давно?»

«— Что — давно?»

«— Слов у тебя нет… давно… как…»

«— Вон, лучше Индура воспитывайте! А я уж как-нибудь сама… разберусь…»

«— Ладно, не ворчи: я тебя в обиду не дам».

«— Вас бы кто защитил! Вот займёт Камень Ваше место — будете тогда знать!»

И Капа обиженно замолкла. А потому — похоже, надолго.

Король, утратив собеседницу, вынужденно обратил внимание на природу, на эскорт, на Индура. Природа, как всегда, демонстрировала разнообразие снежного леса. Эскорт — эскортировал. А Индур, затаив дыхание, ждал, уделит ли очнувшийся от размышлений король ему немного внимание, или же — нет. Король уделил:

— Ты как, солдат, не устал? Уже полдня в дороге.

— Я — привычный, сир. Поход к Бахардену и назад выдержал. А тут-то чего: не на войну едем!

— Ну, не скажи — война сейчас везде. Да и к Бахардену ехали медленно.

— Но назад, в Раттанар — быстро. И я выдержал. И в Скирону — галопом… Я тоже выдержал. Я — выносливый, сир!

— Ты вот что, — король снизил голос до шепота, чтобы не слышал едущий с другой стороны Клонмел, — если седлом отобьёшь что-нибудь, не стесняйся, скажи — остановимся на отдых: солдаты мне нужны отменного здоровья, а не калеки какие-нибудь. Лады?

— Договорились, сир, — Индур, не раздумывая, согласно кивнул, и король понял, что мальчик ни за какие блага не признается, что устал.

— Всё, привал! — скомандовал он немного позже, когда решил, что Индур не свяжет остановку с разговором. — Сержант, подберите место для днёвки…

«— Как же, спешит он, — проворчала сердитая Капа. — Десять дней у него на всё, про всё! Счётчик, видишь ли, включен…»

Задание короля Котаху не нравилось. Куда проще на поле боя: вот — враг, вот — ты. И бейся, убивай, защищая собственную жизнь. Всё просто, всё понятно. Другое дело — выискивать врага среди своих, среди друзей. Ну, пусть, не друзей — знакомых. Всё равно, совсем другая петрушка получается.

Понятно, что людоловы в массе своей — разбойники и бандиты, причём из самых-самых. Отребье — другим словом. Кого ещё на такое дело соблазнишь? Но было здесь одно «но». Даже «Но» с большой буквы. Самое отребье в преступном мире — всегда на виду, всегда на языке. Люди такого пошиба каждый «подвиг» свой в хвастовстве разболтают, пока пропивают награбленное. И нет силы такой, чтобы отребье в узде смогла удержать: ни к пьянству не допустить, ни болтовню, хвастовство прекратить — язык заставить держать за зубами…

Или — есть?

Преступность возникла одновременно с первым законом: как только стало чего-нибудь нельзя, так сразу захотелось — чтобы можно. Нарушители законов создали свой мир, существующий внутри государства, но живущий по своим правилам и, как это ни странно, по своим законам. Государство в государстве, в разные времена то единое, то существующее группкой удельных княжеств. Государство тайное, скрытное, всегда конфликтующее с государством официальным. Именно преступная среда давала многих вождей смутных времён, когда решался вопрос передела власти. Именно преступная среда укрывала в себе проигравших, не зависимо от прошлой их принадлежности к мятежникам или прежним властям.

Смутные времена… Смутные времена потому и зовутся смутными, что поднимают всю муть со дна общества и перемешивают его, общества, слои, распределяя людские судьбы совершенно случайным образом. Право сильного, как никогда, в чести. Каждый берёт себе, сколько может ухватить — из имущества и ценностей. Каждый берёт себе власти — сколько может удержать. Стоит ли удивляться, что преступная среда, живущая неправедным доходом с чужого труда, всегда готова поддержать любой зреющий мятеж — предвестника наступающей смуты? И стоит ли удивляться, что самая непристойная по моральным нормам Соргона работа — отлов для Безликого будущих лысых — досталась именно преступникам, людям, для которых имеет значение только сумма полученных денег, но никак не способы их получения?

Потому выбор короля — для отыскания и кары торговцев людьми — и пал на человека, хорошо знакомого со средой, породившей этот преступный бизнес. Лучшие сыщики всегда получались из воров. Старые знакомства и связи разбойного ватажка могли дать ему более подробную информацию о людоловах, чем бродящие в простонародье слухи. В Скиронаре многое изменилось с начала мятежа, и не только в механизме управления королевством. Нарушилась прежняя машина правосудия: основу правопорядка — городских стражей — из-за трусости и предательства король распустил, а новая охрана столицы не имела опыта сыскной работы, не знала порядков злачных мест и способна была разве что драки разнимать.

Градоначальник Чхоган, волею того же короля рождённый из отставных ковроделов, больше ориентировался в своей работе на интуицию и совесть, чем на знание законов и нравов городского дна. Ну, не было у короля никого иного, более подходящего на роль охотника за преступниками, чем бывший разбойничий вожак Котах. И возможность отказа, так великодушно предоставленная Василием, являлась всего лишь тонкой игрой монарха на чувствах совестливого рыцаря и сержанта.

Там, где разбойник отказался бы, не раздумывая, отмеченный чином и шпорами герой Скиронской битвы не мог, не смел идти на попятную. Мастерство короля — делать предложения, на которые невозможно ответить отказом — уже широко стало известно на подвластной ему территории, и вызывало восхищение у тех его подданных, кто подобных предложений не получал.

Осознание того, что король обвёл его вокруг пальца, и было одной из причин недовольства Котаха. Вторая, и, наверное, главная, крылась в нарушении им законов преступного мира, законов, по которым сержант жил ещё два месяца назад, до начала этой братоубийственной войны. Добровольный уход на военную службу и участие в Скиронской битве не только не повредили репутации разбойника в преступных кругах, но и подбавили его интригующей персоне романтического флера. Награда же за подвиг — сержантский чин и рыцарские шпоры с приложенным к ним дворянством — и вовсе подняли авторитет Котаха на недосягаемую высоту.

Набирай сейчас Котах разбойничью шайку — отбоя бы не имел от желающих. С точки зрения разбойничьего кодекса чести на его репутации не было ни одного мало-мальски заметного пятнышка. Даже в ночь перед битвой, когда изгнанные из Скироны налётчики получали из рук короля оружие ценой сдачи малин и явок, на которых укрывались до нападения на Храмы, Котах никого не сдал. Ему некого было сдавать. Квартира, на которой он устроился в Скироне со своей шайкой, принадлежала его человеку, члену шайки, вместе с ним и с остальными его людьми, мечом встретившему лысый табун на позиции Готама.

Из шайки Котаха в том бою, кроме вожака, не уцелел никто. Пятеро налётчиков, с которыми он делил санитарную палатку, хлеб и, частично, славу, были чужими ему людьми. Котах о них почти ничего не знал: так, рядовые бандиты и разбойники из разных шаек и банд. Битва дала им новую жизнь и сделала их кровными братьями. Не сговариваясь, никто из них не упоминал о прошлом, и не думал о прошлом. Теперь же, благодаря королю, прошлое снова ломилось в их новую жизнь, таща за собой целый шкаф со скелетами глупых ошибок, преступлений и прочих неблаговидных поступков.

А, главное, тащила и верность неписанному бандитскому кодексу чести, по которому своих — не сдают, и по которому отступничество и сотрудничество с сыском карается смертью. Король же не сотрудничество с сыском навязал. Он вынудил Котаха этот самый сыск возглавить. Такой шаг отступничеством даже в самых лучших намерениях не назовёшь. Предательство чистейшей воды, потому что каждый контакт с нынешним Котахом для любого его старинного знакомца становится уже контактом с Законом. А Закон к подобным людям жалости не знает: петля и плаха никогда не бывают сыты.

Спасаясь от сомнений, Котах отодвинул их вглубь своего сознания и вызвал в памяти сцену похорон погибших у Храмов женщин и детей Скироны. Он смотрел на свои руки, которыми долбил мёрзлую землю для их могилы, и видел на них до сих пор не отмытую кровь. Похоронить погибших — таким был приговор суда жителей столицы, вынесенный пленным налётчикам. Их было много, пленных, сотни, и они долбили, долбили, долбили… А потом укладывали в яму тела…