– Я рисовал только папу, как он ремонтировал велосипед, – неожиданно произнес Тиан-Тиан.

Я взглянула на него и сжала его холодную руку. За столом воцарилась тишина. Похоже, даже Хуан понял, что имел в виду Тиан-Тиан. Он невольно нарушил табу, затронув запретную и неприятную тему. Все, что так или иначе было связано с умершим отцом, звучало трогательно, но как-то нелепо.

– А еще я помню, как в девять лет Тиан-Тиан влюбился в шестилетнюю девочку, причем так сильно, что… – Конни перешла на китайский, чтобы дорассказать эту историю. На ее лице появилось выражение мягкого укора, как у матери, вспоминающей детские проделки сына, но во взгляде сквозила тревога. Она все говорила и говорила, будто от этого зависела ее жизнь, будто ей нужно было собрать все свое мужество и выдержать это испытание во что бы то ни стало, -…он отдал этой девочке все свои сокровища – будильник, вазочки, стеклянные шарики, комиксы, коробку шоколадных конфет. Он даже стащил у меня губную помаду и бусы и все бросил к ногам своей малолетней возлюбленной из соседнего дома. Он был сущим дьяволенком, тащил все, что попадалось под руку!

Она жестом изобразила отчаяние и снова громко рассмеялась. В ее голосе, который вибрировал в воздухе, как звуки расстроенного рояля, чувствовалась скрытая паника.

– Мой сын способен позабыть все на свете ради любимого существа! – обратилась ко мне Конни и беспомощно улыбнулась. В тусклом свете ресторанного зала я прочла в ее взоре противоречивые чувства: и любовь, и зависть.

– Может, пойдем домой? – спросил у меня Тиан-Тиан, нарочито зевая.

Конни взволновалась.

– Если ты устал, поезжай и отдохни, – предложила она и попросила подать счет. Потом знаком велела Хуану достать из сумки два цветных свертка.

– Спасибо, – равнодушно поблагодарил Тиан-Тиан.

В течение всех этих лет он как должное принимал от матери и деньги, и подарки. Он к ним привык и брал их так же неосознанно, как ел или спал. Просто инстинктивно чувствовал, что они ему нужны – и ничего больше. Я тоже поблагодарила Конни.

– Мы с Хуаном проводим вас домой, а потом еще куда-нибудь сходим, – сказала она.

– В журнале «Шанхай сегодня» я читал, – произнес ее муж по-английски, – что у Набережной на приколе стоит роскошный лайнер «Ориана», куда пускают посетителей. Может быть, вы поедете с нами посмотреть на него?

– Дорогой, у нас еще будет возможность побывать там вместе. Тиан-Тиан устал, – Конни потрепала мужа по руке. – Кстати, – заметила она, словно только что вспомнив важную вещь, – на обратном пути мы могли бы зайти и взглянуть на здание для нашего нового ресторана. Это недалеко, в соседнем дворе.

Была ясная лунная ночь, и в бледном лунном свете все вокруг казалось таинственным и холодным. Дворик, куда мы вошли, был освещен круглым фонарем со старинной металлической решеткой и вымощен красными плитами. В него выходил фасад старого трехэтажного особнячка в западном стиле, недавно отреставрированного. Его внешний облик не утратил былого благородства и изящного великолепия, столь присущих всем зданиям с более чем семидесятилетней историей. Они ничуть не потускнели, достойно выдержав все испытания временем – чего нельзя сказать о большинстве современных архитектурных сооружений. К восточному и южному порталам особняка вели массивные каменныe ступени, олицетворявшие роскошь и блеск эпохи иностранных концессий.

Несколько столетних камфорных и зонтичных деревьев ажурной листвой обрамляли дворик и фасад дома, как кружевная оборка на платье. На втором этаже был просторный балкон, где весной и летом можно было устроить чудесное романтичное кафе. По словам Хуана, он собирался нанять испанских танцовщиц, которые исполняли бы здесь пламенное фламенко в кpacных юбках. Перед глазами так и стояло это яркое экзотическое зрелище.

Мы недолго задержались на балконе, не входя в здание. Ремонт внутри еще не закончился, и особенно смотреть было не на что.

Свет от старинного фонаря сливался с лунным светом, придавая нашим фигурам и всему вокруг причудливые очертания. И на мгновение показалось, что это просто сон.

Конни и Хуан отвезли нас домой на такси и на прощание помахали из окна машины.

Держась за руки, мы с Тиан-Тианом медленно поднялись по лестнице. Вошли в квартиру, сели на софу и развернули подарки.

В моем свертке оказался браслет с драгоценными камнями, а у Тиан-Тиана – книга об искусстве Сальвадора Дали и компакт-диск Равеля. Это были его самые любимые художник и композитор.

С возвращением Тиан-Тиана вакуум в моей жизни заполнился. Каждую ночь мы засыпали, убаюканные дыханием друг друга, а рано утром, едва проснувшись и не успев поесть, целовались. И чем крепче были поцелуи, тем острее был голод. Должно быть, муки голода усиливала неутоленная любовная страсть.

Холодильник был набит фруктами, мороженым всевозможных сортов и овощами. Нам хотелось вести простую вегетарианскую жизнь, как первобытным, еще мало отличавшимся от обезьян людям в джунглях, правда, с холодильником, мороженым, мягкими перинами и сливным туалетом.

Наполовину одичавшая Пушинка упорно не хотела вести домашний образ жизни и обитала то у нас в квартире, то среди грязных помойных баков на углу. Она, как бродяжка, перебиралась с одного места на другое, мурлыкая в ногах нашей кровати и благоухая ароматным шампунем (регулярно купать и вычесывать ее взялся Тиан-Тиан) по пятницам и субботам, но как только наступал понедельник, она, будто электричка, отправляющаяся от станции точно по расписанию, срывалась с места и, задрав хвост трубой, удирала из дома. Однако в отличие от электрички она могла передвигаться совершенно свободно, гуляя, где захочется.

С наступлением ночи Пушинка собирала целые полчища котов своим страстным призывным мяуканьем. И хотя она возилась в грязи и вони и разгуливала по мусорным кучам, очевидно, все же находила в этом вольном житье неповторимую прелесть.

Иногда поздно ночью где-то внизу раздавались истошные вопли лазающих по деревьям или прыгающих в подвале котов и кошек, звуки беспощадных кошачьих драк. Местный домовый комитет предложил жителям сообща навести порядок везде, где могли прятаться бродячие коты, особенно на помойках. В результате беспризорных животных стало меньше, но Пушинка оставалась неуязвимой и по-прежнему благоденствовала. У нее было необычайно развитое, истинно звериное чутье на опасность, и ей всегда удавалось перехитрить судьбу. Конечно, боги были к ней благосклонны, но она и сама не плошала. Иногда даже умудрялась притащить домой какого-нибудь хвостатого уличного кавалера. Нам казалось, что, если бы существовала кошачья банда, она непременно была бы в ней предводительницей, что-то вроде королевы, и милостиво одаривала бы подданных самцов своей благосклонностью.

Что до меня, то я вошла в творческий штопор. За какой-нибудь десяток страниц до конца романа мозг полностью отказал: воображение, остроумие и живость языка бесследно испарились, как по мановению волшебной палочки. Из-под пера выходили лишь нелепые и мертвые фразы. Я писала. Рвала написанное. Швыряла ручку в мусорную корзину. Даже начала заикаться. Разговаривая по телефону или беседуя с Тиан-Тианом, старалась ограничиваться простыми предложениями и просьбами-приказами: «Нечего меня утешать!» или «Так мне и надо!»