Хотя это меня касалось меньше всего. Другое буквально впрыснуло в кровь изрядную порцию бешенства – теперь я, со своей ставшей смертельно опасной ксивой, нигде не смогу найти пристанища. И вместо того, чтобы планомерно разыскивать Сеитова, буду сам скрываться от его псов и от греческого правосудия, как бездомный кобель от будки живодера.

Ликвидаторы ушли. Надо отдать им должное – они сработали лихо. Но если бы они знали, какого дьявола благодаря своей жестокости спустили с цепи…

Я успокоился. Безвыходных положений не бывает, а человеческая жизнь – всего лишь песчинка на дне океана бесконечности, как учил Юнь Чунь. И стоит ли сокрушаться, что ею играют, как заблагорассудится, волны судьбы?

Я посмотрел на часы.

Что же, и мне пора. И видит Бог, не я первым обнажил меч. Теперь я начинаю свою охоту. Настоящую охоту, без дураков. Око за око, зуб за зуб.

– Ладно, девчата, я пошел. Спасибо за помощь. И мой вам совет – вы меня никогда не видели. Иначе вам каюк.

– Мама-а… – Машка и вовсе помертвела. – Что теперь будет?

– Сваливать надо отсюда! – резко сказала пришедшая в себя Зинка. – И побыстрее.

– Ни в коем случае. По крайней мере, до тех пор, пока вас не допросят в полиции.

– В полиции?! – По щекам Машки вдруг потекли крупные слезинки. – З-за что-о?

– Да ну его! – окрысилась Зизи. – У нас свои головы на плечах. Документы в порядке, гостевые визы в кармане, законов мы не нарушали…

– За стеной три трупа, – буднично сказал я, направляясь к двери.

– Три… чего?! – теперь побледнела уже Зинаида.

– Повторить?

– Это… это ты?!. – Зизи смотрела на меня с нескрываемым ужасом.

– Успокойтесь. Нет, не я. Те, кто приходили. Я не буду объяснять суть происходящего, вам эти знания могут быть только во вред. Но еще раз повторяю – мы незнакомы, я здесь не был, вы понятия не имеете, что случилось в соседнем номере. Если будете держаться уверенно и твердо, вас быстро оставят в покое. Как полиция, так и… так и те, кто за мной охотятся. И не дай вам Бог проговориться! Этим вы подпишете себе приговор – в таком деле свидетелей в живых не оставляют. Даже если им ничего и не известно – на всякий случай. Постарайтесь к утру прийти в себя. А сейчас тушите свет и ложитесь спать.

– Господи-и-и… – простонала Машка. – Ой, что будет…

– Простите, девочки, так получилось. Не держите на меня зла. В жизни все бывает. Держите язык за зубами – и потом сегодняшняя ночь будет казаться вам всего лишь неприятным сном. Прощайте…

Я ушел через тот же черный ход, что и ликвидаторы. Они даже не потрудились его закрыть.

Афины, Афины… Ах, древняя цивилизация, ах, очаровательный шарм южных весталок…

Видал бы я эти Афины!

Я сидел в затрапезной пивнушке, громко наименованной таверной, и ждал связника. Людей в несколько мрачноватом помещении было не много, в основном пьянь-рвань подзаборная, но, в отличие от наших хануриков, одетая достаточно прилично.

На этом различия и заканчивались – те же мятые рожи, та же хмельная оживленность, нередко переходящая в истерию, особенно во время спора, тот же отвратный запах потных тел и давно не стиранной одежды.

Все хлестали дрянное винишко, закусывая маслинами и еще чем-то, с виду неудобоваримым. Чтобы не отличаться, так сказать, от масс, я тоже заказал себе кувшин красного пойла и теперь страдал, с отвращением процеживая его сквозь зубы.

Неподалеку от меня, за деревянным столом с въевшимися намертво винными разводами, сидели две растрепанные шалавы из местных, обе черные и носатые, как выкрашенные тушью попугаи. Они покуривали, судя по запаху, "косячки" с какой-то дрянью наподобие гашиша.

Иногда шлендры бросали в мою сторону любопытные взгляды, но, похоже, мужики, посещавшие это непотребное заведение, у них не котировались – кроме нескольких монет, где-то зашакаленных на хип-хап, у пьянчужек не водилось больше ничего, а услуги даже таких страхолюдин, как эти две чувырлы, стоили гораздо дороже.

Муха, этот сукин сын, едва мы добрались до Афин, исчез, словно в воду канул. Правда, его встретили, а меня снабдили деньгами и подыскали квартирку, куда, как мне показалось, сбежались все афинские тараканы.

Если честно, я пребывал в некоторой растерянности – все получалось не так, как планировалось. И последняя фаза операции "Брут" могла плавно перейти в полный трандец со всеми вытекающими для меня и Кончака последствиями.

Ко всему прочему, я потерял Акулу – мы с Мухой появились в Афинах уже после отхода нашего незабвенного "скитальца морей".

Но нет худа без добра – пока Муха терзал телефоны в каком-то Богом забытом рыбацком селении, куда мы причалили, разыскивая, как я понял, Толоконника, я, не долго думая и нимало не заботясь о порядочности, толкнул чудо морского кораблестроения за весьма неплохие бабки.

Конечно, катер стоил гораздо дороже, но пиратского вида грек, судя по повадкам, самый крутой в селении и наверняка контрабандист, только хитро осклабился, когда я всучил ему найденные в рубке документы на позаимствованное у незадачливых "ниндзя" плавсредство, и выразительным жестом изобразил тюремную решетку.

Я с ним согласился: неизвестно, кто больше рискует – я или он. Но мне-то все до лампочки, а ему еще нужно так перелицевать катер, чтобы, во-первых, никто его не узнал, а во-вторых – не задавали вопросов типа: где это полунищий рыбак наковырял столько бабок, чтобы приобрести такую дорогую штуковину?

О своем гешефте, понятное дело, я Мухе не рассказал. Он пребывал в уверенности, что катер, как мы и решили, на полных парах ушел в открытое море.

И теперь толстая пачка баксов согревала мне душу и сердце, вселяя уверенность хотя бы в том, что профессиональному ликвидатору Волкодаву не придется опуститься до примитивного воровства, чтобы выжить в Греции, пока не завершится операция "Брут" или не появится связник с моими "командировочными".

Кроме меня, в забегаловке были и другие людишки с белой кожей, невесть как очутившиеся в столице Греции и выпавшие по милости судьбы в осадок на самое дно цивилизованного общества. Единственным их отличием от аборигенов, на мой взгляд, была полная безнадега и готовность пропить даже душу; по сравнению с этими отбросами, самый захудалый пиндос[51] выглядел по меньшей мере принцем голубых кровей.

Правда, в таверну заходили и люди поприличней, в основном рабочие и мелкие служащие. Эти кучковались возле стойки бара и вокруг столиков, стоящих у окон.

Они вели чинные беседы и пытались не обращать внимания на шумные компании, окопавшиеся в темных углах.

Все это я успел подметить, когда проводил рекогносцировку на местности – мой любимый бзик, дурь, наваждение, можно назвать как угодно, под девизом: "Пришел, увиделся и слинял, но только по лично проторенной дорожке".

Я органически ненавидел даже самые скрупулезные схемы и карты, пусть и составленные асами разведки, и всегда норовил все попробовать на зубок, чтобы потом не ломать ноги на якобы ровном месте. В этом случае мой менталитет был всегда на высоте – хохол никогда не поверит, пока не проверит…

Сначала я увидел топтунов.

Мой стол находился у окна, я хлебал свою бурду с уксусным привкусом и время от времени с деланным безразличием посматривал через, как ни странно, хорошо отмытое стекло на уличную суету.

И в один из таких моментов я вдруг почувствовал неприятный холодок между лопатками – по меньшей мере три человека из толпы, роящейся длинными суетливыми жгутами, никуда не торопились; они фланировали по тротуару с туповато-задумчивыми физиономиями, пытаясь изобразить интерес к окрестным "достопримечательностям", среди которых замызганная таверна, где я ждал связника, могла показаться непредвзятому наблюдателю собором Парижской Богоматери.

Неужто по мою душу? Вариантов просчитывалось не много: или я приволок сюда хвост, или явка засвечена. И тот, и другой, мягко говоря, грубо выражаясь, был мне нужен, как пастору триппер.