Завидев меня, отягощенного пакетами с покупками, быкоподобный портье рыкнул на уже знакомого мне мальчика, и тот, несмотря на сопротивление, буквально вырвал поклажу из моих рук.

Кивком поблагодарив неприятного типа за стойкой, я поднялся к себе в номер и с удовольствием вручил щедрые чаевые шустрому Косте. Он крепко зажал деньги в кулачке, но почему-то уходить не спешил, стоял, прижав руки к груди, и смотрел на меня жалобно и тревожно.

– Ты хочешь что-то сообщить мне, Коста? – спросил я его на немецком.

Наверное, мальчик немного знал этот язык, потому что быстро закивал кудрявой, давно не стриженной головой. – Что там у тебя?

Приутихшее было чувство настороженности вдруг вспыхнуло во мне с новой силой – я почуял новую опасность, и ее вестником, похоже, был этот худенький греческий мальчик.

Коста приложил палец к губам и с опаской бросил взгляд на входную дверь. Поняв, что он имеет в виду, я поманил его к себе, и мы, как два заговорщика, заговорили шепотом.

Его немецкий оставлял желать лучшего – всего несколько десятков слов, наверное, выученных походя, во время общения с туристами. Но и их вполне хватило, чтобы понять – портье, оказавшийся братом хозяина гостиницы и ее совладельцем, замышляет против меня нечто очень плохое, которое должно случиться, скорее всего, в ночное время.

Я поблагодарил мальчика от всей души. И посочувствовал про себя – угораздило же парнишке работать на такую скотину.

Достав из кошелька двести долларов, я едва не силой всучил их Косте. Мальчик, наверное, никогда не держал в руках такой суммы, а потому поначалу просто остолбенел.

А затем спрятал деньги в потайной кармашек, хитро устроенный в пояс брюк. Видимо, портье отбирал у Косты даже скудные чаевые.

Но мальчик был самым настоящим греческим Гаврошем, сыном афинских улиц. И когда он уходил, то я уже не боялся, что Коста каким-либо образом – своим растерянным видом, поведением – невольно выдаст нашу маленькую тайну: его смуглое лицо было бесстрастным, как и положено у боя, а в глазах горел сухой холодный огонь.

Итак, я предупрежден. Я примерно догадывался, что затеял этот волосатый, как горилла, быкоподобный сукин сын.

Но время уже клонилось к вечеру, и искать новую гостиницу было глупо. К тому же мой поспешный отъезд мог вызвать у портье подозрения, а я очень не хотел подводить маленького Косту, здорово рискнувшего из-за совершенно неизвестного ему человека – в числе подозреваемых мальчик стоял бы на первом месте, так как волосатый урод был далеко не глуп.

Поэтому я решил подождать развития событий. А сам тем временем стал готовиться к тому, чтобы в любой момент покинуть "Хеллас ", но уже в измененном облике – мое нынешнее одеяние было чересчур приметным, а я хотел раствориться в толпе.

Бороду и усы я решил пока не трогать, лишь придал им цивилизованный вид – подровнял, подстриг и выбрил щеки, после чего стал похожим на бравого шкипера, недавно вернувшегося из кругосветного плавания, а потому загоревшего до черноты.

Свои длинные волосы я укорачивать не стал, только связал в пучок на затылке – похоже, такая прическа, как я подметил, теперь стала последним писком моды. А когда я примерил костюм, то и вовсе остался доволен: на меня из зеркала смотрел молодой широкоплечий франт, несмотря на внешне сухощавый вид, с мощными бицепсами, которые не мог скрыть даже пиджак, стройный, подтянутый, но чересчур суровый.

Особенно выделялись глаза – бесстрастные, ледяные, лишь в глубине зрачков то разгоралось, то угасало безжалостное, всепожирающее пламя, готовое в любой момент вырваться наружу, но пока удерживаемое тонким и хрупким стеклышком хрусталика.

Вечер упал на Афины внезапно, как солнечное затмение: с севера на город наползла серая туча, закрывшая полнеба. Я сидел в кресле и ждал. Меня потревожил только звонок портье – он справлялся насчет ужина – по-немецки!

Наверное, мальчик сказал ему, что я знаю этот язык. Я отказался, сославшись на усталость. И сообщил, что сегодня лягу в постель пораньше. Похоже, волосатая горилла устроила проверку будущему "клиенту"…

Я ждал. И был готов к любым неожиданностям.

Как мне осточертело это море, круиз, теплоход, туристы, коммандос, Муха… будь я проклят! Получи я приказ свернуть операцию "Брут", немедля прыгнул бы за борт, чтобы побыстрее достичь любого берега.

Лучше утонуть, чем каждую минуту дергаться в ожидании сюрпризов выкормышей мадам Нельке, оставшихся на борту, или других "коллег", готовых сожрать меня с потрохами. И из-за кого?!

Будь моя воля и если бы они после этого успокоились и отстали, я бы с огромным удовольствием грохнул Муху и вручил каждому по сувениру – что-либо из одежды пахана, неожиданно превратившегося в звезду международного масштаба.

Хотя, боюсь, шмоток вора в законе вряд ли хватит, чтобы оделить всех страждущих…

Акула тоже места себе не находил. Он почернел, исхудал и стал похож на старого волка-одиночку, возвращающегося с неудачной охоты. Акула злобился на меня, себя, на подчиненных и готов был устроить мордобитие по любому поводу, совершенно не заботясь о конспирации.

Я едва сдерживал его, и то благодаря нашему афганскому прошлому: для него я навсегда остался старлеем. Теперь же я был его шефом лишь номинально – Акула выполнял свое задание и мог начихать на мои команды.

Естественно, при большом желании и чрезмерной наглости – у меня такие номера не проходили, даже когда я был желторотиком.

А время шло. И туристы болтались в морских просторах, проспиртованные насквозь. Я уже, грешным делом, подумывал, что, может, все и обойдется. Мы доберемся целехонькими до Афин, а там… трава не расти!

Все остальное, как говорится, дело техники.

Дурак думкой богатеет – так случилось и со мной. День "икс" настал. Вернее – ночь…

Судно взяло курс на Балеарские острова. Наша теплоходная пьянь с нетерпением ожидала, когда увидит благодатную Мальорку – там мы должны были отдохнуть от болтанки три дня.

Погода нас пока баловала, но иногда начинал дуть северный ветер, и тогда наших круизных див не согревало ни спиртное, ни жаркие объятия уже опостылевших мужиков, ни прогнозы синоптиков, вещавших, как обычно, с точностью до наоборот.

Последняя ночь перед прибытием в порт острова Мальорка обещала полный кейф и шумное карнавальное веселье: нашему массовику-затейнику пришла в голову оригинальная мысль устроить балмаскарад.

У народа крыша поехала – все шили какие-то дурацкие костюмы, сооружали маски и старались воздержаться от возлияний до темноты.

Самым ходким материалом для маскарадных одеяний оказались рыболовецкие сети, неизвестно каким образом оказавшиеся в рундуке боцмана-хохла, подтвердившего тем самым свой украинский менталитет, заключенный в кратком выражении: от себя гребет только курица и бульдозер.

Наши дамы от сетей были без ума…

Акула был как с креста снятый. Его перекошенная физиономия не требовала никакой маски. Он плевал в воду со скорострельностью "калашникова" и бубнил не переставая что-то такое, что трудно запомнить, а еще труднее перевести на иностранный язык.

Сегодня Акула и его ребята пахали с полной нагрузкой: в этом костюмированом бардаке можно было ждать чего угодно и в любой момент: попробуй уследи в таком столпотворении за сворой коммандос и иже с ними.

Я его не слушал, молча стоял рядом и пил с горла "Баварию". Пиво оказалось отменной дрянью, и я с тоской вспоминал питерскую "Балтику". Массивный корпус теплохода дрожал как в лихорадке: где-то в его чреве работали мощные двигатели, вращающие винты или винт – я как-то не удосужился спросить для самообразования.

Судно шло медленно: нам спешить было некуда, до рассвета оставалось часа три, а ходу – и того меньше, если идти с обычной крейсерской скоростью. Бал-маскарад еще продолжался, но уже без прежнего азарта – некоторые сами ушли, а кое-кого и унесли на руках расторопные стюарды. Я повеселился недолго, и то в обществе Мухи.