Вилли села напротив шефа. Оправдывались ее наихудшие предположения.

– Я, конечно, не могу помочь, – сказал он, – но мне хотелось бы понять, почему у вас сложились такие несердечные отношения с вашим напарником, моим сыном Бадом.

Не имея возможности что-либо отрицать, Вилли не проронила ни звука.

– Для адвоката, мисс Делайе, находить компромиссы и не портить отношений с людьми – это важнейшее профессиональное качество.

Вилли хранила молчание – ее шеф, кроме всего прочего, был отцом Бада.

– Молчание, конечно, может быть очень ценно в некоторых ситуациях, но я попрошу вас ответить на мой вопрос.

– Хорошо, – сказала она, – вы правы. У меня не сложились отношения с Бадом. Я была бы очень рада работать с ним, но он не желает этого. Он делал все, чтобы не дать мне работать, чтобы у вас обо мне сложилось превратное впечатление.

– А почему он так поступал? – Взгляд Хоуджа из-под золотой оправы очков казался неживым.

– Я не знаю, – ответила она правдиво. – Но я предполагаю, что мое появление он воспринял как вторжение на его собственную территорию. Или, может быть, ему не нравится видеть женщину, которая занимается тем же делом, которое он выбрал для себя.

Хоудж смотрел на нее как судья, оценивающий правдивость показаний подсудимого. Затем резко прервал ее:

– Спасибо, мисс Делайе. Благодарю вас за правду.

И это было все? Разговор был закончен без вопросов, без попыток выяснить подробности. Но, что бы она ни говорила, была уверенность в том, что Хоудж не будет симпатизировать ей, так как оппонентом был все же его сын. В Бостоне кровные связи были крепче цемента.

Вилли встала, собираясь выйти из кабинета. Она сделала шаг к двери и вдруг решила, что ей нечего терять, и сейчас она скажет шефу о своем собственном деле.

– Мистер Хоудж! – сказала она, обернувшись и уверенно подойдя к его столу. – Никем, кроме юриста, я быть не желаю. И я верю, что из меня получится хороший специалист. Я хотела бы поступить в Гарвардскую высшую школу, и я вынуждена просить вашей рекомендации. Я уверена, что вам наверняка известно положительное действие такого рода документов...

Хоудж опять посмотрел на нее неживым взглядом.

– Позволю себе еще раз повторить, мисс Делайе, – сказал он спокойно. – Я благодарю вас за откровенный разговор со мной. Всего хорошего.

Ответ Хоуджа на ее просьбу она получила вместе с зарплатой. На конверте была пометка: "Лично и конфиденциально". Внутри оказалась копия рекомендательного письма, которое он написал в приемную комиссию Гарвардского университета, в письме он характеризовал ее как яркую, инициативную и способную личность. И никакого упоминания о "темном пятне" – ее взаимоотношениях с коллегами, в частности, с его сыном, то есть о том, о чем он имел с нею беседу. Рекомендательное письмо сопровождалось небольшой запиской, написанной от руки в характерном для него стиле.

"Моя дорогая Вилли! Посоветовавшись со своим сердцем и совестью, я признаю себя виновным в том, что всегда выполнял работу, связанную с защитой интересов своих клиентов, лучше, чем работу, связанную с воспитанием моего единственного сына. Я надеюсь, что вы не будете судить о дереве по его ветке, и желаю вам всего хорошего во всех ваших начинаниях.

Я должен, тем не менее, предупредить вас: если юридический факультет Гарварда будет так любезен зачислить вас в ряды своих студентов, вы можете встретиться с моим сыном, которому я имел честь написать почти такое же рекомендательное письмо, как и вам. Вы могли бы изменить отношения с нежелательным соперником, как и получить возможность приобрести некоторую внеклассную профессиональную подготовку в выбранной вами профессии.

С большим уважением

Боудлей Хоудж III".

За день до начала занятий в Гарвардском университете Вилли переменила место жительства. Из комнаты в Редклифф, где она жила во время летней практики, когда работала в фирме "Звони и жди", она перебралась в комнату на третьем этаже на Хенкок-стрит.

Благодаря письму Хоуджа III, ее без проблем приняли на юридический факультет.

Сейчас она стояла перед дверью своей новой комнаты и вставляла ключ в замочную скважину. Дверь внезапно отворилась изнутри, и перед Вилли предстала молодая женщина, высокая и ошеломительная. Худая, как борзая, тонкая, яркая, живая, чуть нервная, с вьющимися рыжеватыми волосами и темно-карими глазами. На ней были изумрудного цвета брюки и сочетающийся с ними по цвету мохеровый свитер. Это, наверное, новая соседка по комнате, выбранная из первокурсников деканом, который занимался расселением студентов.

– Сюзи Паркер! – вырвалось у Вилли.

– Моя фамилия Паркмен. Сюзанна, – сказала девушка. – Только мой папа зовет меня Сюзи – я ненавижу это имя.

– Извини. Ты очень похожа на Сюзи Паркер, ты знаешь ее, модель..?

Сюзанна заулыбалась, затем рассмеялась сочным горловым смехом:

– В таком случае, вы прощены... Вилла. Входите и давайте знакомиться.

– Вы можете сразу называть меня Вилли...

– Вилли, да? – Сюзанна Паркмен остановилась с растерянным видом, как бы говоря, что это имя вполне могло принадлежать мужчине.

– Чувствуйте себя как дома, Вилли...

В комнате бросалось в глаза обилие мелочей и разнообразие красок. Сюзанна жила здесь уже несколько дней. Она превратила комнату в настоящую художественную галерею, повсюду стояли вазы с мексиканскими бумажными цветами, подобными тем, которые так искусно покрывают все пространство испанских платков и подушечек ручной работы.

– Мне это доставляет удовольствие, – сказала Сюзанна, наблюдая, как новая соседка рассматривает комнату.

– Я вижу это, – сказала Вилли, которая сама так мало занималась украшением своего прежнего жилища.

– Тебе не нравится моя декорация? – нетерпеливо спросила Сюзанна, зажигая сигарету, хотя одна уже лежала, дымясь, в большой пепельнице венецианского стекла.

– Здесь красиво, – успокоила ее Вилли. Сюзанна не расставалась со своей сигаретой. Несмотря на крепкие плечи, что-то говорило о хрупкости этой очень живой девушки и ее страстном желании понравиться. Это вызывало у Вилли покровительственное отношение.

Наблюдая, как Сюзанна заваривает чай, Вилли вспомнила Сюзи Паркер из журнала "Лучшее во всем".

Вилли давно считала себя человеком, лишенным всякого рода сентиментальности. Историю своей трагической любви она признавала делом безумным, уже законченным и вообще думала о себе, что она выше подобного рода увлечений.

Сюзанна накрыла стол для чая и поставила бутылку "Джек Дэниэл". Вилли отказалась от коньяка, а Сюзанна налила себе немного в чай.

– Не волнуйся, – сказала она. – Это в медицинских целях, чтобы развязался немного язык. Мы можем сейчас рассказать каждая о себе. Можно я начну?..

Она сделала глоток из чашки и, поджав ноги, устроилась на диване.

– Я воспитывалась вместе с четырьмя братьями. В детстве я старалась походить на них. Пока я была маленькой, отец считал, что я глупа, и пытался и меня в этом убедить. За все время, что я жила с ним, играя в футбол и разрывая джинсы, он ни разу не побаловал меня хотя бы куском сахара или еще чем-то сладким. Потом наступил трагический день.

Она замолчала, заново переживая свою драму.

– День, когда я из девочки превратилась в девушку. Мама, видимо, рассказала ему. А он, в свою очередь, сообщил моим братьям. Тут-то все и кончилось. Не было "больше футбола. Не было близости. Дома я чувствовала себя прокаженной.

Вилли увлеченно слушала. Сюзанна выглядела прекрасно и, видимо, была обеспечена. Вилли выглядела не хуже и тоже жила в достатке. Они были близкими и по духу.

– И вот поэтому ты поступила на юридический? – спросила Вилли. – Бороться против дискриминации?

– К черту! Нет. – Сюзанна потушила сигарету пожелтевшими от никотина пальцами. – Я только хочу доказать им, что я ничем не хуже, а может быть, лучше некоторых мужчин. Даже если я и не родилась пастушком. Только один из моих братьев имеет мозги, достойные упоминания. Он собирался поступить на факультет океанологии. Отец был вне себя от гнева: "Какая польза от этого, сын?" – произнесла Сюзанна, всем своим видом и голосом явно подражая отцу. – "Это полный идиотизм, сын мой!" Во всяком случае, мой брат сделал, что хотел. И это принесло мне пользу. Я убедилась, что не наступает конец света, если вы делаете что-то против воли отца. Я не была убеждена, что поступок моего брата как-то повлияет на мою жизнь – ведь я, в отличие от него, женщина. Когда я сообщила отцу, что хочу учиться на юриста, старик отреагировал так, как будто я собираюсь привести домой мужа-еврея или сделать еще что-то из ряда вон выходящее. Я просто поставила его перед фактом, а он не воспринял это серьезно. "Чепуха, – выразился он. – Пустяки и чепуха".