И я, как в мороке, шагнул вперед. Огонь меня объял…

Но вовсе не обжег! И я прошел через него и оказался во дворе кумирни. Прямо напротив себя я увидел хижину — весьма невзрачную, замшелую, осевшую от времени. А у крыльца той хижины лежал огромный черный пес. Это, я знал, Хвакир. Хвакир не может встать, ибо он каменный, как и его хозяева, но всякий, кто проходит мимо пса, бросает ему «кость» — так это называется. Я бросил ему пригоршню номисм. Пес, как мне показалось, заурчал. Я вошел в хижину.

Что было там? Да почти ничего: лежанка, стол, скамьи, очаг да колыбель. На лежанке сидел и как будто дремал бородатый старик. А во главе стола были расположены, точнее, посажены, две те же самые фигуры, Благие Прародители. На этот раз они были сработаны из золота, а вместо глаз у них были огромные изумруды, а губы выложены рубинами. Я оробел и замер на пороге. Старик, сидевший на лежанке, встрепенулся, посмотрел на меня и спросил:

— Ты почему назвался Барраславом?

— Меня так назвала приснившаяся мне женщина, — подумав, сказал я. Она была красивая, одета, как и все в этой стране. И я был как все: одет по-вашему, и говорил по-вашему, думал по-вашему. И, видимо, поэтому та женщина и назвала меня по-вашему — сказала: «Барраслав».

— Барра! — сказал старик. — Вчера вы все кричали «Барра!» Что означает этот крик?

— Так, — сказал я, — кричит самый могучий зверь на свете. Он вдвое… Нет, скорее даже впятеро выше и крепче любого из ваших быков. И ноги у него как бревна. А зубы у него, особенно клыки, длинны и остры как мечи. На каждый из своих клыков он может насадить по четыре тяжеловооруженных воина. Но самое страшное его оружие — это нос, который свисает до самой земли. И этот нос подвижен, как змея. Он может этим носом обвить тебя и задушить, может поймать, подбросить и убить, а может… Может все! А когда он бежит на врага, то кричит: «Барра! Барра!»

— Да, это грозный зверь! — согласился старик. — А имя «Барраслав»…

И он задумался. Потом сказал:

— Садись. К столу.

И я прошел и сел — не с самого краю, но и не рядом с Хрт и Макьей, а так, посередине. Сел, посмотрел на старика. Старик сказал:

— Вчера ты славно бился. Если бы не ты, они бы побежали. Так?

Я пожал плечами. Что, мне семнадцать лет, чтобы бахвалиться? Тогда старик спросил:

— А если бы вчера твоя дружина все же побежала, ты что бы делал бы?

— Не знаю, — сказал я. — Моя дружина никогда еще не бегала.

— А много ли раз ты водил ее в походы?

— Двенадцать.

— Ого! — заулыбался старик. — Ты славный ярл! Вот разве что… Меч покажи!

Я показал.

— На стол его!

Я положил. Старик сказал:

— Меч у тебя плохой.

— Зато рука крепка!

— Ой ли?

Я схватил меч, рванул его… Но меч даже не стронулся с места! Я поднатужился…

Нет, не поднять! Прилип к столу. Я посмотрел на старика. Старик сидел, поглядывал в окно, на дверь… А после резко встал и подошел к столу, легко взял с него меч — мой меч! — сказал недобрым голосом:

— Я ж говорил, он плох! А коли так… Жди. И готовься. Я еще приду!

И вышел, и унес мой меч. А я сидел! Я встать не мог — а то бы кинулся за ним. Да что там встать — я словно весь окаменел, не мог рукою шевельнуть, повести головой… И без меча я был! Вот, приходи, руби!

Никто не приходил. И я сидел и ждал. Ждал. Ждал… Вдруг начало темнеть. Да неужели это уже вечер? Да и не вечер, а совсем уже темно! Ночь, тьма, только огонь пылает в очаге, горят зеленые глаза… И вновь светло! День… Нет — опять темно… Светло! Темно. Светло. Темно…

Я ничего не понимал! Светло-темно, светло-темно. Да что это? Я принялся считать и досчитал до сорока, потом еще, еще…

И, наконец, все это кончилось. Был день. Жарко пылал очаг…

Но все равно мне было холодно. А старик все не шел и не шел. И я подумал: если бы я мог встать, то прошел бы и погрелся у огня, а там, глядишь…

Вдруг в дверь вошел старик. В руках он держал меч. Я этот меч сразу узнал — я же сам лично вынимал его из раны, стирал с него кровь, пытался прочитать, что же написано на лезвии… Да, это был меч Любослава. И Любослав мне, помню, говорил: «Когда меня убьют, возьми мой меч». Но я не взял. А вот теперь этим мечом меня будут рубить. А мне не встать, не увернуться, не… Что ж, такова судьба! И я приму ее, глядя врагу в глаза!

Но старик не рубил. А, улыбнувшись, сказал так:

— Тот, прежний меч, был плох. И я принес тебе другой. Бери! Надеюсь, он будет получше.

И я — Всевышний пособил! — я непривычно легко поднял руку, взял меч и стал его рассматривать. Вот какова она, моя судьба, подумал я. А вслух спросил:

— А чем он так хорош?

— Тем, что в нем скрыта сила.

— Которая вчера сожгла все мои корабли?

— Их корабли, — сказал старик. — Их, не твои. И не вчера, ибо они давно ушли.

Давно! Вот как! И я задумался. Вот, значит, что это такое было, когда то свет, то тьма, то день, то ночь. Я насчитал таких ночей за пятьдесят. Тогда не удивительно, что я так мерзну, что…

Я повернул меч так и сяк, провел пальцем по лезвию, порезался, но рана тотчас зажила… И снова посмотрел на старика, сказал:

— Ты говоришь, они ушли. А как же я, их господин? Они что, меня бросили? Такого быть не может! Лжешь!

— Я никогда не лгу, — нисколько не обидевшись, ответил старик, — но иногда я говорю не все, что знаю. Однако здесь скрывать мне нечего. Да, все, кто приходил с тобой, ушли. Правда, не сразу.

— Как это было? Расскажи!

— И расскажу. Сперва они стояли молча и ждали тебя. Потом подняли шум. Потом наиболее храбрые из них попытались вслед за тобой пройти между Макьей и Хрт, но все они сгорели. И так же полной неудачей закончились все их попытки перебраться по приставным лестницам через частокол — лестницы сами собою ломались, воины падали и разбивались. Тогда они послали за подмогой. Подмога подтащила к частоколу стенобитные орудия и попыталась проломить его, но от сильного сотрясения частокол раскалился докрасна, и все они поспешно отступили, боясь за свою жизнь. А после опять приступили — и вновь отступили. А когда они начали стрелять из огнеметных орудий, то огненные снаряды или не долетали до кумирни или же значительно перелетали через нее и попадали в самые неподходящие — по их понятиям — места. Тогда они прекратили стрельбу и стали совещаться.

И старик замолчал. Я сказал:

— Я бы велел начать подкоп.

— Возможно, ты и прав, — сказал старик. — А они совещались. И спорили! И обвиняли один другого! И проклинали… сам знаешь, кого. А потом взяли с собой толмача, пришли к Бессмертному Огню и стали вызывать меня. Я выходить не стал, а подошел к воротам, стоял, скрытый огнем, и говорил. Они грозили мне. Я им тоже грозил. Мы говорили очень долго. Потом я сказал так: «Великий Хрт в великом гневе, он жаждет мщения и месть его будет ужасна. Но Макья, слышу, жаждет примирения. И потому, пока Хрт спит, она готова дать вам на дорогу немного гостинцев — пятьсот тысяч диргемов. Берите и идите прочь»…

Тут я, не выдержав, спросил:

— И что, они сразу ушли?

— О, нет! — сказал старик. — Мы еще долго торговались. И Макья, добрейшая женщина, посулила еще двести тысяч. Всего, значит, семьсот.

— Или два миллиона номисм! — воскликнул я.

— Если номисм, то два, — согласился старик. — И утром они получили свои миллионы, ушли.

— А про меня был разговор?

— Был. Я им сказал, что ты сгорел, что Хрт тебя сожрал. Они сразу поверили. И, разделив добычу, вышли из Ярлграда.

Вот уж воистину, подумал я, первый легат, второй легат, а имена лучше забыть! И, сжавши рукоять меча, спросил:

— А в Наиполь они пришли?

— Не знаю, что такое Наиполь, — насмешливо сказал старик, — но знаю, что такое Ровск. Дальше Ровска никто не ушел, ни один человек. А золото вернулось в Хижину. Вот почему я был с ними так щедр — я знал, что наше золото останется у нас: Хрт не позволит, Макья не потерпит! И ты останешься у нас.

— Я? — поразился я. — У вас?