— Ты, конечно, можешь убить меня. Ты даже можешь убить всех здесь сидящих. Но это ничуть не приблизит тебя к тому, чтобы мы посчитали тебя равным себе. Ибо все мы — живые люди, и собрались здесь для того, чтобы вести между собою тяжбы. В законе так и сказано: тяжба — дело живых. А ты сам знаешь кто! Подземный человек увел тебя в скалу, и, значит, ты умер для нас, ибо если кто-то оттуда порой и возвращается, то это уже не живой человек. И ты такой же — не живой. Теперь можешь убить меня, убить нас всех, но все равно равным с нами мы тебя не посчитаем!

Я усмехнулся, я не оробел. Я ведь заранее знал, что примерно так оно и будет. И знал, как надо на это отвечать. И я ответил:

— Не в моем обычае перед кем-то оправдываться. Я знаю, кто я есть, что мне принадлежит. Я — ярл Айгаслав, я живой человек, Счастливый Фьорд — это моя земля, Сьюгред — моя жена, а Акси — мой окольничий. Но, делая снисхождение к твоим сединам, Аудолф, я расскажу тебе и всем твоим сородичам, куда увлек меня подземный человек и как я после оттуда выбрался. Ну а когда вы узнаете, кто именно посчитал возможным сохранить мне жизнь, то, думаю, тогда вы с превеликим удовольствием согласитесь вести со мной тяжбы.

— Возможно, что и так, — с опаской сказал Аудолф. — Итак, мы слушаем.

И я взялся рассказывать. Теперь, вспоминая свой тогдашний рассказ, я должен признаться, что кое-что я тогда не договаривал, и потому на этот раз я расскажу все заново. Итак, меня окликнул странный низкорослый человек, и я вошел в скалу. Каменная дверь за мною с шумом затворилась…

И наступила тишина. А тьма вокруг была такая, как будто меня и впрямь замуровали в стену. А ждал-то я, увы, совсем иного! Ольми не раз рассказывал, что Там он попадет в богатые и ярко освещенные палаты, где в каждой горнице стоят накрытые столы, за которыми пируют самые отважные воины. Им там вольготно и весело; устав от возлияний, они встают из-за столов и рубятся, и падают убитыми, и наступает ночь, а утром они вновь встают живыми, невредимыми и вновь садятся пировать, а после вновь берутся за мечи — и так будет всегда, пока стоит земля и светит солнце. А я куда попал? Тьма, тишина вокруг. И я еще немного постоял, прислушался, но так ничего и не услышал. И тот, кто заманил меня туда, молчал.

— Эй, странный человек! — гневно воскликнул я. — Ты где?

Но он мне не ответил. Быть может, если бы я начал умолять его и унижаться перед ним, то он и отозвался бы. Но это не по мне! Хальдер призвал меня — и я его найду, чего бы это мне ни стоило! И я… Хрт, Макья, не оставьте!.. и я пошел — так просто, наугад. Тьма, повторю, стояла непроглядная, а место, где я оказался, было неровное и каменистое, и потому я то и дело оступался и падал в глубокие ямы, а то натыкался на встававшие на моем пути валуны… Но я не останавливался — шел. И сколько я так шел, я не знаю, ибо там, где я был, нет времени, и там, наверное, можно плутать до той поры, пока стоит земля, и лишь тогда, когда она развалится и разлетится на куски, а наш Великий Хрт…

Вдруг мне почудилось, что где-то очень далеко впереди раздаются тяжелые удары молота. Мне сразу вспомнились рассказы о несчастных, которые обречены подземцами на рабство — и потому я замер и прислушался. И долго так стоял и слушал, слушал, слушал… И догадался, что это вовсе не молот. А это меч гремит! Меч рубит по скале. И голос этого меча мне хорошо знаком… Да это же меч Лузая! И он, Лузай, зовет меня, подсказывает путь. Но…

Да! Это теперь я знаю, как погиб Лузай, и знаю, что он мне не враг, что он ушел только затем, чтобы спасти меня. Ну а тогда я думал так: а, будь что будет, что суждено, то сбудется — и двинулся вперед, на зов меча Лузая. Было по-прежнему темно, тропа была очень неровная, она сильно петляла между скал, однако Хрт поддерживал меня, и потому я ни разу не упал.

Вдруг меч затих. Зато я теперь ясно слышал шум прибоя. Что ж, хорошо! Прибой — это море, а море — это широкая, открытая дорога. Значит, Лузай был настоящим воином, он спас меня, и если я вернусь, то обязательно отблагодарю его самым щедрым образом. Ну а пока…

Когда я, кстати, был уже довольно-таки близко от берега, то услышал множество рассерженных, невнятных голосов. Судя по тому, что мне удалось разобрать, я понял, что какие-то мне незнакомые люди готовятся к отъезду и уже грузят последнюю кладь на корабль. Вполне возможно, что им со мной совсем не по пути. Однако, что еще возможнее, другого корабля мне здесь вообще никогда не дождаться! А посему…

— Эй! — крикнул я. — Погодите! Возьмите и меня с собой!

Незнакомые люди тотчас замолчали, а потом один из них спросил:

— Ты кто такой?

— Айга, стрелок.

Они некоторое время совещались между собой, а потом уже другой голос спросил:

— Это не ты ли был у Гуннарда и очень метко бил воронов, а после, не побоявшись, метил самого Вепря?

— Да, это я.

— Ну а сейчас ты куда собираешься?

— В Чертог. Хальдер Счастливый звал меня. И я очень спешу!

И мне ответили:

— Ну что ж, неплохо сказано. Иди! Мы ждем тебя.

И я пошел к ним, взошел на корабль. Было совсем темно, я ничего не видел. Даже весло, и то я нашел только на ощупь. И тотчас же:

— Р-раз! — крикнул кормчий. — Р-раз! Р-раз!

И мы гребли, гребли, гребли, гребли! Пот застилал мне глаза, я задыхался…

А вот усталости я совсем не чувствовал! И думал: так можно грести и день, и два, и пять. А хоть бы и всю жизнь! А жизнь здесь бесконечная, здесь смерти нет, нет никакой усталости, нет робости, нет даже, говорят… Так что греби, ярл Айгаслав, спеши, Чертог зовет тебя, ждет Хальдер, хей! И я, как и все остальные, греб, греб, греб, греб. Корабль шел легко, не рыскал, а ветер был попутный, ровный. А вот уже и тьма мало-помалу разошлась и небо стало серым. Но серым оно было не от того, что оно было затянуто тучами, а просто там, в том небе, солнца не было. Совсем! Также и тамошнее море было серое, и серым был наш корабль, и только в серое были одеты мои спутники, и серыми были щиты, и серый парус, серые весла. И сам я был таким же серым! В другой бы раз я, может быть, и оробел, но здесь там, где я был тогда — нет места робости. Нас, знал я, ждет Чертог! И Хальдер! Он там сидит в богатой, ярко освещенной горнице, пирует, вспоминает о былом, он сыт и пьян. А здесь пока…

Здесь, впереди, прямо по курсу нашего корабля, уже виднелась черная полоска берега. Берег был низкий и, наверное, болотистый.

— Р-раз! — командовал кормчий. — Р-раз! Р-раз!

И мы гребли. Потом, немного погодя, увидели: над берегом поднялся черный дым.

— Ага! — воскликнул кормчий. — Нас заметили! Р-раз! Навались! Р-раз! Не скучай! Нас ждет Чертог!

И мы прибавили, гребли быстрей, быстрей, быстрей. Теперь, с каждым гребком вставая со скамьи, я четко видел, как на берегу забегали.

— Р-раз! — надрывался кормчий. — Р-раз!

Весла мелькали все быстрей. На берегу уже стояли в линию. Они и луки уже подняли. И…

Вж! Вж-вж! Вж-вж! — в нас полетели стрелы. Тот, кто сидел возле меня, вскочил… И с хрипом повалился на скамью — стрела пробила ему грудь. Досталось и другим. И продолжало, продолжало доставаться! А кормчий:

— Р-раз! Р-раз! Р-раз! Чертог! Хей! Хей!

И мы гребли. И догребли-таки! Под днищем заскрипел песок, корабль накренился, замер.

— Хей! Хей! Чертог!

Мы стали прыгать за борт. А они все стреляли, стреляли. Мы вышли на берег. Они нас встретили. Но мы были напористей и злей — и они побежали. Мы гнали их, рубили. А берег там и вправду был болотистый, никто из них не убежал — все полегли. Когда же битва кончилась, я думал, что сейчас начнут грабить убитых — срывать с них обручья, перстни, амулеты…

Но нет, никто там никого не грабит — нет там такого обычая. Кормчий убрал меч в ножны и велел, чтобы мы строились в походную колонну. Мы построились. Я посчитал — из сорока нас теперь оставалось только двадцать. Ну что ж, значит, не каждому дано пройти весь этот славный путь до конца!

— Хей! — крикнул кормчий, и мы двинулись…