Мы встали, выпили и снова сели. А Верослав по-прежнему стоял. Он повелел еще налить. Налили. И он опять, поднявши рог, заговорил:
— Ярл Айгаслав нам много рассказал о Хальдере. Рассказ его был поучителен. Я прежде ничего не знал о тех местах, откуда пришел Хальдер. И мой отец не знал. И дед. Дед даже никогда не видел белобровых. Но говорил, что жил он хорошо — держал Тэнград, не бедствовал. Когда желал, охотился, когда желал, ходил в походы. Потом явились белобровые. Дед, правда, не дожил до той поры, дед уже в землю лег. Белобровых встречал мой отец. Встретил — и тоже в землю лег. С мечом! Меч был в крови. Отца убили белобровые. А я был еще мал, меня не стали убивать, а привезли сюда, в Ярлград. Ярл Ольдемар принял меня как брата — у кумиров. Хальдер хотел, чтобы меня ссадили в яму и там держали на цепи, но Ольдемар сказал: «Это не наш обычай!» И я жил в тереме, сидел вот за этим столом, кормился вместе с Ольдемаром. И вместе с Хальдером, убийцей моего отца! Да он убил не только моего, а также твоего, и твоего, и твоего! — и Верослав указывал на ярлов, воевод…
И те кивали — да, убил. А я как будто ничего не слышал, сидел и ждал, когда же речь пойдет и обо мне…
Но Верослав не торопился — продолжал:
— Так вот. Год миновал, второй. Хальдер раздался и заматерел; теперь в тени его ветвей чахли не только мы, но и сам старший ярл, отважный Ольдемар. И воеводы стали поговаривать: «Ярл, вот топор, а вон то дерево…» Но Ольдемар в ответ лишь гневался. Он говорил, что это не в его обычае. «А в чьем обычае, — кричали тогда все, — чтобы чужой был выше нас?» И так вот долго они спорили, всю зиму, пока Мирволод не стерпел, меч обнажил. Но Хрт и Макья отвернулись от него! И мы бежали — кто куда. А ты, ярл Айгаслав, пришел. Хальдер привел тебя. Но в этом нет твоей вины. Он после и меня опять привел — правда, в цепях уже. И ты, и я, и все мы, здесь сидящие, чахли в тени под этим чужим нам всем стариком. Но вот вчера ты взял топор… И это хорошо. И справедливо. И Хрт и Макья повернулись к нам, сказали: «Хальдер устал, Хальдер уходит далеко, к своим богам, и он уходит не один, а забирает с собой всех, с кем некогда пришел сюда». И так оно и было! Вы ж видели, как белобровые — все до единого — сошлись на корабле, взялись за весла и отплыли. Большой воды!
Мы выпили за то, а Верослав вновь продолжал:
— Итак, они ушли. Никто из нас за ними не последовал. Да и зачем это нам? Мы здесь живем, а там, на севере — они. Мы у себя, они — к себе; так исстари заведено. Один только Лузай… Лузай Черняк! Да, это он кидался к кораблю. Но что с Лузая взять? В прошлом году, когда мы ходили в Руммалию и бились у Собачьих островов, Лузай тогда так сильно обгорел в их колдовском огне, что думали, он не выживет. Он оттого и такой черный, что горел… И вот — опять, в огонь! Но Хрт не дал ему уйти, ибо он наш. А белобровые ушли, все до единого — Хрт так хотел. И мы того хотели! А нынче мы хотим, чтобы белобровые сюда больше не возвращались — никогда! Хотим того?
Все закивали. Я не шелохнулся. Но и не спорил — промолчал. Верослав ухмыльнулся, сказал:
— А если хотим, то нужно все, что здесь осталось после белобровых, сжечь на Бессмертном Огне. Так?
Закивали — так.
— Тогда… Ярл Айгаслав!
Я встал. А он:
— Сиди…
— Нет! — перебил я Верослава, — я уже насиделся. И намолчался. Всласть! Ты говорил, я говорил. Теперь пора и вместе нам поговорить. Любо, Земля?
Никто мне не перечил. Даже тэнградский ярл молчал. А я ему сказал:
— Ты не виляй, ты прямо говори. Хрт, Хальдер, белобровые, чтоб ни следа от них… Ха! Рассмешил! Да тебе нужно только лишь одно: ты хочешь, чтобы я сжег в огне вот эти ножны — ножны Хальдера. А для чего это тебе? Да потому что ты боишься их. И правильно боишься! Ведь это ножны от волшебного меча; пока они при мне, тебе меня не одолеть!
— Ложь!
— Ложь? Так подойди ко мне, сними с меня их, если сможешь. Потом… ножны оставь себе, а меч вернешь. Я меч пока не буду вынимать, я буду безоружен. Я даже руки подниму. Ну, подходи!
И я действительно поднял вверх руки. Ярл Верослав стоял, не шевелясь. Он явно не решался подходить. Но я-то знал, что буду делать. Я уже все решил! И я сказал:
— Не бойся, я не убью тебя. Ты будешь еще долго жить. Если, конечно, сам того захочешь!
Тогда он подошел ко мне. И потянулся к ножнам, замер, с опаской глянул на меня…
А я, смеясь, воскликнул:
— Хей!
И ударил! Ребром ладони! Чуть пониже шеи! Он закричал — я ж перебил ему ключицу! — и упал. А я переступил через него и бросился к дверям. Только не к тем дверям, которые ведут во двор, а к тем, которые на лестницу, на верх, к моим покоям и к покоям Хальдера. Я все уже решил! А им, должно быть, думалось, что это я с горячки перепутал. И они кинулись за мной. Рев, крики:
— Бей! На меч его!
Вот так! Не только ярлы, даже воеводы — мои, ярлградские — дружно кричали «Бей!». Все меня предали! Все до единого. Ну что ж, подумал я, вернусь, тогда и посчитаемся! И я взбежал наверх, а там — к себе, и…
Но об этом позже. Одно скажу: я выбрался из терема. «Тараканьей дорожкой, змеиной тропой» — так, кажется, поют, когда заклинают о бегстве. И так примерно я и уходил. И Хальдеру низкий за то поклон! Когда он в первый раз привез меня в Ярлград и расспросил о том, как убивали нас с отцом, то сразу сам, не доверяя никому, устроил в моей горнице, в углу…
Довольно! Дальше было так: я тайно выбрался из терема, тайно пробрался к кораблям, тайно нашел Лузая, тайно сказал ему о том, что я задумал. Лузай, как я и думал, сразу согласился. И мы пошли вверх по реке. Гребцы меня не видели, Лузай сказал гребцам, что он уходит в Глур — так надо. И также он ответил тем, кто поднял шум на берегу. Ему поверили. Гребцы споро гребли, Лузай сидел возле меня. А я лежал, накрытый мешковиной.
Мы шли всю ночь, очень спешили. Лузай так объяснял гребцам:
— В Ярлграде нынче будут резаться. Пусть режутся. А мы уйдем. Потом не пожалеете — и сразу принялся командовать: — Р-раз! Р-раз!
Кто-то пытался возразить, стал спрашивать, к чему такая спешка. Лузай прикрикнул на него:
— Не нравится — пшел за борт!
Тем все и кончилось.
Под утро я заснул. Потом, когда было уже совсем светло, Лузай толкнул меня в плечо, сказал:
— Привал. Есть хочешь?
— Да.
И мы, Лузай и я, сошли на берег. Гребцы уже сидели у костров. Когда они увидели меня, то очень удивились, повставали… Но рта никто не смел раскрыть — вот до чего Лузай их запугал, вот как держал! Но страх — это не лучший помогатый. Лузай хотел мне что-то объяснить, но я кивнул ему: «молчи» — и он смолчал. И подошел, следом за мной, к ближайшему костру. Там я раскрыл кошель, пошарил в нем…
И подал первому гребцу диргем. Диргем был новенький и полновесный, а не рубленый. Я объяснил:
— А вечером я дам тебе еще. Потом еще. Еще. Еще, — и подмигнул.
Гребец заулыбался.
Потом второй гребец, схватив из моих рук второй диргем, подобострастно поклонился мне. Потом еще один гребец, еще…
Так я раздал всем сорока гребцам сорок диргемов, потом убрал руку в кошель, опять пошарил в нем, потом надежно завязал кошель. И только после этого я сел к костру, поел.
Потом мы вновь отправились вверх по реке. А вечером я снова раздавал диргемы. Потом назавтра — утром и вечером. Напослезавтра. И еще два дня. Гребцы были довольны. Когда мы миновали поворот на Глур и не свернули, никто из них и не подумал спрашивать, а почему это вот так. И на привале каждый получил уже по два диргема. А ночью, когда все уже уснули, Лузай спросил:
— А сколько в твой кошель вмещается диргемов?
— Один, — ответил я.
— Как? — не поверил он.
— А так. И одного достаточно. Один легче носить и легче прятать. А нужно много, можно сделать много.
Он ничего не понимал! Тогда я отстегнул кошель от пояса и развязал его, и вывернул. В траву упал всего один диргем. Я взял этот диргем, сжал в кулаке, потом разжал — и на моей ладони было уже два диргема. Один из них я передал Лузаю, а после снова сжал кулак, разжал… И у меня снова было два диргема!
