Весной в поход идти нельзя — весной и без того все голодают, и потому даже в самых богатых селениях можно разжиться одной только вяленой рыбой. Другое дело — это осень, когда они уже собрали урожай, пекут хлеба, давят вино. В прошлом году мы так и выходили — ближе к осени. И очень сытно шли! Да и жара была уже не та. Но Хальдер говорил:

— Повремените, будет еще жарко.

И было, да! Вначале берег был покорен, местные нам не перечили. Потом, когда мы миновали Безволосых и началась уже сама Страна Высоких Городов, которых, правда, мы пока что не видели, а видели одни только голые скалы да скалы…

Нас встретили два корабля. О, да, они были огромные! Как я уже вам говорил, на руммалийских кораблях по две, а то и по три мачты, а к каждому веслу приковано по несколько рабов, а самих этих весел по сорок и сорок и сорок. Не поняли? Тогда я объясню. Рабы у них, словно в курятнике, сидят один по-над другим в три ряда. Ряды по-руммалийски — палубы. Корабль в три палубы они зовут триерой, или дромоном.

И вот такие две триеры нас и встретили. Заметив их, Хальдер велел остановиться. Мы так и сделали. Однако нас было так много, что мы остановились полукругом — чтобы лучше рассмотреть их корабли и чтобы потом было удобнее, без лишней суеты, подойти еще ближе, и рассмотреть еще лучше…

Х-ха! Вы смеетесь? Правильно смеетесь. Мы встали так, словно собаки на охоте, когда медведь из берлоги выходит. Собаки тогда тоже разбегутся полукругом и смотрят на него, и ждут…

А руммалийцы думали, что все будет не так. Они всегда так думают — не так. Но они, правда, тоже изготовились. У них на кораблях всегда есть колдовской огонь. Этот огонь сжигает все — даже железо, даже воду. Но Хальдер говорил:

— Горят и руммалийцы. И очень хорошо горят!

И потому он сделал так. Когда на руммалийских кораблях уже были расставлены сифоны — а это вот такие вот кувшины, в которых спит этот огонь, — Хальдер дал знак… И к ним пошел всего один наш челн. Ольми — вы помните его? — стоял на самом передке, у глаз челна, и размахивал белой тряпицей. Для руммалийцев это означает: мир, переговоры. И потому они позволили Ольми приблизиться так близко, как он того пожелал, то есть шагов на пятьдесят до них. А больше и не надо!

— Бей! — закричал Ольми. — Бей! Бей!

И его воины, вскочив, схватили луки, заложили стрелы. И принялись стрелять по тем сифонам! А эти стрелы были с паклей на концах, а пакля еще загодя дымилась! И…

Ха! Этот огонь в сифонах и вправду был колдовской! От него горело все — железо, весла, мачты, паруса. Горели даже люди — воины, рабы. Тогда, чтобы спасти себя от этого страшного огня, они, рабы и воины, стали бросаться в море. А зря — загорелось и море. И так оно горело, полыхало, пока не догорели корабли и не утонули все прыгнувшие в море воины вместе с рабами. Позорная смерть! А после дым разошелся и Хальдер повелел, чтобы мы опять брались за весла.

Победа была полная. Зато добычи не было. На привале я сказал:

— Так что, и Город так сожжем? И так вот без всего и вернемся?!

— Нет, — засмеялся Хальдер, — так мы не вернемся. И Город нам не сжечь. А надо бы.

И снова он был прав — а надо бы! Потому что если бы мы его тогда сожгли, так бы теперь никто у меня не спрашивал, где это я был, когда убили Хальдера.

А так было вот что. Пришли мы к Городу. Я рыл подкоп под Влакернскую башню. Плотину брал. Смотрел, как приходил к нам их безбородый ярл, подстриженный как женщина, и руки у него были словно у женщины. Да и добычу у него мы взяли самую женскую — самоцветы, браслеты, шелка, паволоки. Пришли и побросали перед кумирами. Хальдер сказал:

— Зачем мне это все?!

И правильно сказал! А ярл обрадовался, взял. Противно говорить, но и наш ярл — он тоже, словно женщина. Вот Ольдемар, тот был настоящий ярл. И Айгаслав тоже мог бы стать таким же, как и он, если бы не Мирволод. А что? Когда тебе отрежут голову, потом тебе даже Источник не поможет! И вот он вырос, этот наш ярл — и стал не воин и не женщина. Он даже в Руммалию не пошел. Сказал:

— Хвораю я.

А все из-за чего? Да из-за того, что он переступил через свою судьбу. Потому что если ты по своей судьбе должен умирать, так умирай, а если исхитришься и выживешь, так после будет одно только горе — и тебе самому, и всем, кто вокруг тебя. И так я и сказал возле костра в тот самый вечер, когда еще не знал, что Хальдер уже мертв. И я еще сказал:

— Не будет Хальдера, не будет и походов. И будем жить как безволосые, как в Многоречье — землю пахать, коров пасти. Вот так разнежимся! Зачем тогда мы женщинам? Они тогда других себе найдут.

— Кого? — спросили у меня.

— А хоть бы безволосых!

И все засмеялись. Тогда нам было еще смешно. Тогда мы думали, что Хальдер жив-здоров, что он сейчас убьет, как он и обещал, посла, потом сразу придет к нам в Заводи и мы опять без ярла — а зачем нам ярл? — пойдем на Руммалию. И мы пили вино и ждали Хальдера, вина было достаточно, и я уже в который раз рассказывал, как у Собачьих островов мы бились с руммалийцами, и что такое их огонь, как я спасался от него — горящий, выплыл-таки к берегу, катался по песку, а ведь только песком и можно его сбить… И как потом был шторм, который разметал огонь, а корабли разбил о скалы, а наши на челнах спаслись, и после нас никто уже не останавливал, и мы явились к Городу и стали станом, вырыли землянки, забили частокол…

И тут как раз к нам прискакал гонец и объявил, что Хальдер мертв!

Ха! Что тут началось! Сразу собрался Круг и принялись кричать, что Айга предал нас, сошелся с руммалийцами. Гонец, пытаясь успокоить нас, стал уверять, что Хальдер не убит, а умер.

— Но отчего?!

— От яда.

— Ха! Это посол! Его дела! И ярловы!

— Но ярл убил посла!

— Зачем? Пусть бы посол был жив, тогда бы рассказал про все!

Вот так! Да, и еще был крик: немедленно, прямо сейчас, прямо ночью, идти в Ярлград и там поднять их всех на копья! И еще спор: идти на кораблях или по берегу?

И тогда вышел Верослав, тэнградский ярл, и так сказал:

— Чего кричим?! Это не торг, а Круг. Мы не купцы и не рабы. Мы воины. Один из нас убит…

— Умер, — сказал было гонец…

— Убит! — опять сказал тэнградский ярл. — Убит! А раз убит, то мы сперва должны его похоронить. А вот потом поговорим с живыми. Любо?

Все молчали.

— Ну, раз молчите, значит, любо. Утром пойдем! Проводим Хальдера. А там уже…

— Проводим Айгаслава!

И это крикнул я. Никто со мной не спорил. Только мой ярл, ярл Глура Судимар, зло глянул на меня и что-то прошептал. Но он был далеко, я его не расслышал.

И Круг закончился, все разошлись к своим кострам. И снова спорили, но уже больше о другом — как похоронят Хальдера, на костре или в кургане. Я не спорил. Я ничего про Хальдера не знал. Зато я точно знал, что завтра похоронят не только одного Хальдера, а еще многих и многих других. Точнее, даже хоронить не будут, а просто побросают в реку, вот и все. Я лег, приладил щит под голову, меч положил рядом с собой — как женщину…

А у него и имя женское — Любава. Этот меч достался мне от отца. Этим мечом отец когда-то отбивался от ярлградцев. Потом он целовал его на верность Хальдеру и Айгаславу. И, говорил отец, меч был тогда покрыт росой — он ведь поднял его с земли.

Роса! А может, это были слезы? Мечи, они как женщины — изменят, после плачут. Моя жена в прошлом году не плакала. Я ей привез много колец и всяких побрякушек. Она их целовала и смеялась. Смех, а не слезы — это добрый знак; значит, действительно ждала.

А в этот раз, подумал я, я ей уже ничего не привезу. Тут хотя бы самому вернуться! И так вот я лежал, закрыв глаза, не спал, думал о разном и ждал рассвета.

Но почти сразу заполночь к нам в Заводи прибыл еще один гонец из Ярлграда. Сперва к нему созвали только ярлов. Потом, немного погодя, призвали туда и меня. И там мне было сказано: завтра рано утром Хальдер пойдет в костер, с ним будет и его корабль, корабль нужно спешно доставить в Ярлград.