5 марта н. ст. в Лондоне вышла в. свет «Синяя книга. Корреспонденция, относящаяся к делам в Персии и Афганистане». Пальмерстон опубликовал ее, чтобы доказать парламенту и публике правильность своей политики в Афганистане и Персии. А для этого он совершил подлог: из депеш Бернса и других документов выкинул все места, где говорилось о расположении эмира к Англии, о его желании договориться с Англией. Все, что Бернс писал о необходимости и возможности удовлетворить справедливые требования Дост Мухаммеда, было изъято; действия эмира были представлены как непоколебимо враждебные Англии, а действия Окленда как единственно правильные и необходимые… Виткевичу были приписаны поступки, которых он не совершал.

Когда «Синяя книга» дошла до Калькутты, где находился Бернс, он с изумлением увидел, что его депеши искажены, и сказал Окленду, что желает в печати исправить грубые ошибки.

— Теперь, когда наша страна вовлечена в важные предприятия, — услышал он в ответ, — было бы не патриотично конфиденциальному агенту правительства сеять сомнения в порядочности и добросовестности правительства. Ведь не думаете же вы, что это сделано преднамеренно? Все хорошо, что хорошо кончается… Потому, дорогой Бернс, не тревожьтесь понапрасну, а готовьтесь вновь отправиться в Кабул, который вот-вот будет занят нашими войсками.

Бернс подчинился, но все же скопировал свои депеши без искажений и пропусков и отослал в Англию своим друзьям… Когда они прибыли в Лондон, было уже поздно… «Синяя книга» сыграла свою роль. Пальмерстон и Гобгауз не обратили никакого внимания на то, что в Лондоне распространились слухи: в книге с афганской корреспонденцией сделан подлог…

Русский посол, уже ознакомившийся с «Синей книгой» и содержавшимися в ней обвинениями против России, обратился к Пальмерстону с письмом, прося немедленного свидания.

Прошел целый день без ответа…

Наутро Поццо ди Борго поехал на Даунинг-стрит в Форин-оффис.

Пальмерстона там не было. Посол поехал к министру на дом. Пальмерстон был дома, но отказался принять посла под предлогом, что он спешит в парламент. А в парламенте и был поднят вопрос о войне в Афганистане. Через камердинера он просил прибыть Борго в Форин-оффис на следующий день, в 4 часа.

В палате лордов оппозиция резко критиковала действия Пальмерстона и требовала приостановить военный поход в Афганистан. Пальмерстону было брошено обвинение в подлоге депеш Бернса.

Когда Поццо ди Борго явился в Форин-оффис в назначенное время, Пальмерстон два часа продержал его в приемной. Наконец открылась дверь кабинета, и Пальмерстон пригласил посла войти.

С трудом сдерживаясь, Поццо ди Борго вручил министру копию депеши Нессельроде от 21 февраля (5 марта).

— Вы отозвали этого Виткевича, не утвердили договора Симонича с эмиром? Прекрасно! Но мы примем меры, чтобы навсегда устранить угрозу Индии и устраним нашего врага из Кабула.

Поццо ди Борго пожал плечами и не вступил в бесполезные пререкания. Покинув Форин-оффис, он написал возмущенное письмо Мельбурну.

Премьер сам приехал в русское посольство и откровенно сказал Поццо, что и по его мнению поход в Афганистан излишен и даже опасен, но остановить его он не в силах.

— Эти дела в руках Пальмерстона, а вы сами знаете…

Мельбурн развел руками, вздохнул.

Но все же он побудил Пальмерстона еще раз принять Поццо ди Борго и вручить ему ноту, в которой выражалось удовлетворение новыми разъяснениями из Петербурга…

Виткевич прибыл в Тифлис в самом конце марта.

2 апреля Ян явился в канцелярию главного начальствующего в Грузии генерала Головина доложить о своем приезде.

Передавая дежурному адъютанту письмо Дюгамеля Головину, он справился, где найти князя А. Д. Салтыкова, прибывшего в Тифлис несколькими днями ранее.

Не успел Виткевич задать свой вопрос, как в комнату быстро вошел молодой человек, тридцати с небольшим лет, очень подвижной, с веселыми глазами.

— Да вот и князь! — воскликнул дежурный адъютант. — Алексей Дмитриевич, вас спрашивает (адъютант повернулся к Виткевичу) поручик Виткевич.

— Виткевич! — радостно воскликнул Салтыков. — Наконец-то!

Он крепко пожал руку Виткевича.

Дежурный адъютант (а это был В. С. Толстой, сопровождавший Макнила от Тифлиса), тоже с живейшим любопытством поглядел на Виткевича.

— А знаете ли, поручик, от кого о вас впервые услышал? — сказал он, — Угадайте! От сэра Джона Макнила.

— И что же он говорил? — Салтыков раньше Виткевича задал вопрос.

— Ругал вас на чем свет стоит! Большой ваш благоприятель.

Виткевич пренебрежительно махнул рукой. Салтыков высунул язык, приставил пальцы к носу, потом дунул.

— Вот и весь Макнил!..

Толстой рассмеялся. Салтыков слыл большим любителем чудачеств, но Виткевичу это было внове. Однако он и виду не подал и протянул Салтыкову пачку писем.

— Едем, поручик, ко мне в духан, где я стою, оттуда — в замечательные здешние бани. А вы, Владимир Сергеевич, — обратился Салтыков к Толстому, — приезжайте к нам ввечеру, пообедаем вместе.

Пять дней провел Виткевич в Тифлисе и сдружился с Салтыковым, человеком образованным, примечательным и своими чудачествами прикрывавшим острый, глубокий ум.

Толстой, прикосновенный к декабристам и за то сосланный на Кавказ, тоже коротко сошелся с Виткевичем, в судьбе их было общее: оба они были штрафованные. За обедом в духане, накануне отъезда Виткевича и Салтыкова из Тифлиса, Толстой сказал Яну:

— Вы едете в столицу… Каково вас там встретят, не берусь гадать. Но вот что вы должны знать.

Он рассказал о том, что в Вильно в феврале был публично на площади расстрелян Шимон Конарский, польский патриот и революционер. Он создал в Польше тайные кружки учащихся, чиновников, устроил в лесу тайную типографию, но был выдан шпионом III Отделения.

Виткевича рассказ этот очень взволновал. Вильно… А невдалеке Крожи, именье матери и брата…

— Ничего! Обойдется! — обратился к нему Салтыков. — Ничего — великое русское слово. Вот послушайте — Какова погода сегодня? — Ничего! — Как нравится вам эта книга? — Ничего! — Красива ли эта дама? — Ничего! — Довольны ли вы своим начальником? — Ничего! Не правда ли, исчерпывающе ясно — ничего… И все этим сказано. Не предавайтесь унынию!

Провожаемые Толстым, Виткевич и Салтыков ранним утром выехали из Тифлиса.

Когда они усаживались в коляску Салтыкова, он заметил в руках Виткевича пистолет.

— Против разбойников? Их теперь нет на Военно-грузинской дороге…

Виткевич, кладя пистолет в сумку, тихо, как бы про себя, ответил:

— Так ставят последнюю точку в жизни…

Когда Виткевич еще был в Тифлисе, Нессельроде получил из Лондона от Поццо ноту Пальмерстона от 4 апреля, в которой выражалось удовлетворение объяснениями русского правительства. Но в ней говорилось также, что экспедиция в Афганистан для восстановления власти Шуджи будет осуществлена. На следующий день получена была депеша Дюгамеля от 25 февраля и заключительный рапорт Виткевича, написанный в Тегеране. Тут же прибыли лондонские газеты с отчетом о парламентских прениях касательно Афганистана.

Нессельроде читал их с двойственным чувством. С одной стороны, он был доволен, что оппозиция ругает Пальмерстона за безосновательные действия и отрицает «русскую угрозу» Индии. Но, с другой стороны, весьма неприятно было, что так много говорится о «русском агенте». Правда, Нессельроде уже дезавуировал его, заявив, что Симонич и Виткевич превысили свои полномочия. Но вице-канцлер знал, что на деле этого не было: инструкция от 14 мая 1837 года не выходила у него из ума. И зачем было ее давать?.. Но сделанного не воротишь!

Вот почему, приказывая составить для царя экстракт из депеши Дюгамеля и рапорта Виткевича, он велел опустить слова Дюгамеля: «В инструкциях, полученных Виткевичем в Министерстве иностранных дел, этот офицер имел приказ, — это так, — заверить сардаров, что Россия употребит все свое влияние на Персию, дабы заставить эту державу действовать в их пользу, если обстоятельства потребуют».