Тридцатого августа Бернс покинул Пешавар, до Джамруда его провожал Авитабиль. Второго сентября Бернс вступил в Хайберское ущелье.

Восемнадцатого сентября, в двух днях пути от Кабула, Бернса встретил Массон и посвятил в положение дел. Массон полагал, что Пешавар следует вернуть Дост Мухаммеду, что отвечало мнению Бернса. Однако Массон был против воссоздания единого Афганистана как союзника Англии.

Бернс заметил:

— С афганцами надлежит обращаться, как с детьми. Массон, удивленный, ответил:

— Должно ожидать их поведения как мужчин…

«Из этой миссии ничего не выйдет, — думал Массон после разговора, — Бернс с такими взглядами провалит дело…»

20 сентября Бернс достиг Кабула. Въезд британского представителя на этот раз был разительно отличен от его первого прибытия в Кабул в 1833 году, Тогда Бернс явился под видом простого путешественника. «А ныне, — писал он, — мы въехали в Кабул с большою пышностью и блеском, в сопровождении превосходного отряда афганской кавалерии, под начальством сына эмира, наваба Акбар-хана, Он посадил меня на того же слона, на котором ехал сам, и проводил ко дворцу своего отца, где нам оказали самый дружеский прием посреди Бала Гиссара».

— Чрезвычайные новости! — прокричал Симонич, вбегая в кабинет свой, где его ждал Виткевич, — Седлайте коня! Прибыл экстренный гонец. Он привез важные новости: из Пешавара сообщили, что на пути в Кабул там был Бернс и отправился через Хайберский перевал в столицу Дост Мухаммеда.

Симонич протянул лист Виткевичу.

— Читайте! А затем переводите на персидский.

То было письмо к Дост Мухаммеду:

«Почтенный господин Виткевич представится вам с этим письмом. Ваш уполномоченный Гусейн Али подвергся тяжелой болезни и потому остановился в Москве, где хорошему врачу поручено вылечить его возможно скорее. Как только он поправится, я не премину снарядить его в долгий путь до Кабула. Зная, как вы озабочены получением известий отсюда, я поспешил отправить к вам подателя этого письма. Ему было поручено сопроводить вашего уполномоченного в Кабул, и я надеюсь, что по прибытии его к вашему двору вы будете с ним обсуждать ваши дела и доверите ему свои тайны. Прошу вас видеть в нем меня и его слова принимать, как мои. Если он задержится в Кабуле, вы дозволите ему часто быть в вашем присутствии и поверите моему государю через меня ваши желания… У меня имеются некоторые русские редкости, которые отправляю вам; так как податель сего письма едет налегке, он не может взять их с собой. Но я воспользуюсь первой возможностью, чтобы безопасно отослать их к вам, а теперь имею удовольствие направить вам список этих вещей.

Граф Симонич, полномочный министр

Российской империи»

— Раньше всего вы посетите Кандагар, — заговорил Симонич, когда Виткевич прочел письмо. — Там надлежит окончательно уладить все вопросы, и чтобы сардары без промедления слали свои отряды к Герату. Затем — Кабул. Там — самое важное! Дост Мухаммед должен быть наш! А вы знаете индийскую поговорку: «Кто крепко держит власть в Кабуле, тот будет императором Индии!» Обещайте эмиру все, что ему надобно.

— И гарантию России для соглашения с Персией?

— Повторяю, — в сердцах воскликнул Симонич, — Дост должен быть наш… И разве инструкция вице-канцлера не предоставляет мне на месте, в соответствии с обстоятельствами, принимать необходимые решения! И, не правда ли, победителей не судят…

Симонич позвонил в колокольчик. Вошедшему курьеру он отрывисто приказал:

— Бутылку номера первого.

Когда слуга внес и раскупорил бутылку, Симонич торжественно сказал:

— Вино 1805 года! Понимаете, поручик? 1805 года? Аустерлиц! За ваш Аустерлиц в Афганистане — и да погибнет подлый Альбион!

24 сентября Виткевич с проводником Абдул Вегабом и казачьим конвоем покинул Тегеран, чтобы догнать армию шаха, двигающуюся к Герату.

Дост Мухаммед находился в затруднении. Он вел сложную игру, обратившись одновременно и к Англии, и к России, да еще и к шаху персидскому.

С нетерпением ждал он возвращения посланца к русскому царю, а Гусейн Али все не ехал…

Как же быть? С кем пойти? С русскими, которые далеко, или с англичанами, которые близко?

А тут еще прибыл из Кандагара гонец, сообщил, что кандагарские братья вступают в союз с шахом, и привез фирман шаха.

Прочтя его, эмир был взбешен. Шах писал, что встретил с удовлетворением просьбу эмира и считает необходимым взять под свое покровительство Кабул как неотделимую часть своей империи.

— Я — не верноподданный шаха, — вскричал эмир, позабыв или сделав вид, что забыл о своем письме к шаху, в котором сам назвал Кабул извечной частью персидской монархии.

Лорд Окленд писал Джону Гобгаузу: «В своем нынешнем положении Дост Мухаммед заигрывает с Персией, заигрывает с Россией и заигрывает с нами». Это было точное определение тактики эмира. Окленд, разгадав ее, — не менее точно определил свою тактику: «Было бы безумием с нашей стороны, если бы стали ссориться с сикхами ради него, хотя мы и хотим видеть обеспеченность его независимости».

Не ссориться с Ранджит Сингом — означало не исполнить заветного желания эмира: получить обратно Пешавар. А не выполнить этого требования Дост Мухаммеда означало поссориться с ним.

Следовательно, рассчитывать на Англию Дост Мухаммед не мог.

Он этого еще не знал…

И вот Бернс прибыл… Эмир на другой же день принял его в Бала Гиссаре, принял любезно и гостеприимно. Бернс вручил эмиру письмо лорда Окленда и сказал, что привез в подарок некоторые европейские редкости.

Эмир ответил, что Бернс и его спутники — сами для него такие редкости, на которые он смотрит с удовольствием. После обмена любезностями эмир отпустил Бернса, а наваб Акбар-хан повел его к себе и пригласил. к завтраку.

Письмо лорда Окленда разочаровало Дост Мухаммеда. Генерал-губернатор писал только о торговле, выставляя выгоды торгового обмена между государствами.

«Всеобщее распространение этих благ и преимуществ между всеми народами — великая цель британского правительства. Для себя оно не ищет никаких преимуществ, но горячо жаждет содействовать упрочению мира и процветания во всех странах Азии. Побуждаемое этим, британское правительство призывает государства, расположенные по берегам Инда, открыть навигацию: к этой цели должны быть направлены все усилия. Ныне я посылаю капитана Бернса, который доставит это письмо, чтобы обсудить с вами все, что может способствовать улучшению торговли между Индией и Афганистаном. Не сомневаюсь, что он будет принят дружески и что его непосредственные сношения с вами будут сопровождаться тем успехом, на который я уповаю».

— Как! — воскликнул Дост Мухаммед. — Торговля судоходств по Инду — и это все? Да разве Инд закрыт для торговли? И разве не торгуем мы с Индией и с Персией, — да и не только мы, а все страны, прилегающие к Инду!

Харлан, презиравший, как истый янки, англичан, подлил масла в огонь:

— Благородный лорд прислал этого Бернса не для того, чтобы вернуть вам Пешавар, а чтобы принудить вас отказаться от него!

Дост Мухаммед повернулся к своему главнокомандующему и посмотрел на него в упор.

Харлан, зная его привычки, продолжал:

— Вы, ваше высочество, не дадите себя провести! Ваш светлый разум уже проник в хитрости англичан…

Человек умный и хитрый, эмир, однако, очень был подвержен воздействию лести, и Харлан о том отлично знал.

— Посмотрите, ваше высочество, на подарки, которые привез этот Бернс!

А подарки, поднесенные Бернсом, были скромны: как он сказал, дары эти исходят не от правительства, а от него лично. Пара пистолетов и подзорная труба, присланные от имени генерал-губернатора, должны символизировать, говорил Бернс, охранительную и наступательную силу хорошего правительства.

И теперь после слов Харлана Дост Мухаммед отшвырнул подарки и воскликнул: