В.О. Ключевский совершенно верно писал, что Московское государство не было «договорно-правовым», но, строясь и вырастая, среди упорной борьбы за свое существование, представляло собой «вооруженную Великороссию, боровшуюся на два фронта». В боевом стане, которым было Русское государство, на первый план выдвигались не права сословий, цехов, корпораций, но обязанность всех и каждого бороться за веру и отечество. Одни служили с оружием в руках, другие платили подати в казну. «И над первыми, и над вторыми возвышалась власть московского Государя, неизбежно большая по объему, чем власть современных ей монархов Европы, приобретшая религиозную санкцию и своеобразный отечески-покровительственный оттенок», — замечает А.В. Петров.

Но строй послемонгольского Великорусского государства, ставшего блестящим историческим ответом на суровый вызов внешней угрозы, не стал в русской истории концом «мирской» политической традиции. Земское самоуправление всегда бытовало в России, и уничтожение новгородского веча не означало уничтожение народоправства как такового. Собирая воедино Русь, Москва собирала и особенности местных укладов, органически включая их в уклад общегосударственный. Эпоху максимального вечевого народовластия в Новгороде и времена становления Московского Самодержавия прочно связывает воедино древнерусское начало «одиначества», единомыслия и неделимости власти как таковой, неделимости по ее природе, что было абсолютно ясно для русского сознания, мирского и религиозного, тогда и теперь.

Вне учета и понимания этого факта нам не удастся объяснить ни характера и особенностей самой Московской монархии, ни ее нравственно-религиозного, общемирового значения как максимально возможного на земле, воплощенного идеала христианского общества, ни характера Земских соборов и боярской думы, ни взаимоотношений этих уникальных русских властных институтов, ни их роли в структуре самодержавной власти.

Из всех древних традиционных обществ особый интерес у нас вызывает Индия, и это неслучайно. Наследие древних арьев, нашедшее свое отражение в священных текстах вед, в мифах и сказаниях, в легендах, литературе и законах, дает наибольшее представление о тех священных истоках всей индоевропейской цивилизации древности, о тех сакральных архетипах власти и построения государства, которые с древних времен до наших дней незримо, подчас прикровенно, являются жизнеобразующими факторами для многих современных социально-политических систем.

С определенной долей условности в отношении индийского наследия мы можем говорить о наиболее ярком и последовательном воплощении и развитии тех традиций и воззрений на священные основы монархии и самого государственного организма, которые были в той или иной мере присущи всем индоевропейским народам седой древности.

В Индии не существовало политической философии как таковой, однако наука управления государством всемерно развивалась. До наших дней дошел целый ряд письменных памятников, посвященных этому вопросу. «Данданити» (Наука о наказании) или «Раджанити» (Политика Царей) были науками вполне практическими. Сами эти тексты только вскользь касаются философского аспекта политики, но они дают подробные советы относительно организации государства и ведения государственных дел. В поздневедической литературе иногда сообщаются некоторые сведения о политической жизни и теории в добуддийский период. Вполне информативен по этой проблеме и буддийский палийский канон. Однако самой ранней и значительной книгой, посвященной вопросам управления государством, является «Артхашастра», приписываемая Каутилье, знаменитому министру Чандрагупты Маурья. Важным источником для нас может служить и великая эпическая поэма «Махабхарата», двенадцатая книга которой, известная под названием «Шанти-парва», представляет собой собрание, в сущности, самостоятельных сочинений об управлении государством и правилах поведения, введенных в основной текст в первых веках нашей эры. Тексты об искусстве управления государством можно встретить и в других частях «Махабхараты», а также еще в одном знаменитом эпосе, «Рамаяне». Наконец, кроме источников, напрямую касающихся практики и теории политического управления, много сведений дает вся индийская литература, начиная с самой священной книги арьев — «Ригведы».

Особенным вниманием в политических текстах, разумеется, пользуется царская власть как таковая. Самую раннюю из легенд о ее происхождении мы находим в «Айтарея брахмане» — одном из поздневедийских текстов, относящихся к VII веку до Р.Х. Это произведение повествует о войне богов с демонами, в которой боги терпели поражение. Тогда они собрались на совет и порешили, что им необходим раджа, т. е. Царь, который руководил бы ими в сражении, тем самым взяв на себя функции военного вождя. После избрания таким Царем Сомы победа не заставила себя ждать. Этот «царский» миф убедительно показывает, что верховная власть считалась основанной на естественной потребности социума в военном предводительстве. Это и стало первой обязанностью Царей. Позднее этот миф повторяется в «Тайттирия упанишаде», но в несколько иной редакции: поверженные демонами боги не избирают раджу, а приносят жертву верховному божеству Праджапати, который ставит над ними Царем своего сына Индру. Здесь сохраняется понятие о Царе как о военном вожде, но не только. В его военном предводительстве уже есть определенная сакральная черта, которая не просто организует толпу в войско, но и является обязательным условием его боеспособности как духовного свойства человеческой натуры. «…те, у кого нет Царя, не могут сражаться», — говорится в тексте. Верховная власть в этом мифе получала божественную санкцию и сама становилась божественным институтом, у истоков которого стоял бог громовержец, Царь бессмертных богов, который стал прототипом земных владык, занимая свой Трон по назначению Всевышнего. Еще до эпохи Будды Царь в глазах древних арьев был вознесен намного выше простых смертных, благодаря огромной магической силе ритуала. Его облекала божественной властью церемония царского посвящения, «раджасуя», предшественница миропомазания православных самодержцев, которая в своей полной форме длилась более года и состояла из ряда жертвоприношений.

Во время этих обрядов Царь отождествлялся с самим богом Индрой, «ибо он кшатрий, и он же — приносящий жертву», и даже с самим высшим богом Праджапати. Приносящий жертву Царь становился вровень с жреческим сословием брахманов, предвосхищая таким образом функцию Христианского Царя как «внешнего епископа Церкви», наделенного как царскими, так и священническими полномочиями. В «раджасуе» Царь делал три шага по шкуре тигра, тем самым магически отождествляя себя с богом Вишну, чьи три шага охватывают небо и землю. Главный жрец обращался к богам со словами: «Могущественной властью обладает тот, кто посвящен; отныне он стал одним из вас; вы должны защищать его». По сути, Царь считался соратником богов, если не самим земным богом.

Магическая сила, приобретенная Царем в посвящении, поддерживалась и увеличивалась на протяжении его правления дальнейшими священными обрядами: ваджапея — своего рода церемония омоложения, и ашвамедха — жертвоприношение коня, которые не только способствовали возвеличению Царя, но и обеспечивали царству процветание и изобилие. Главным смысловым стержнем всего ритуала была идея о божественном предназначении Царя, и хотя позднее «раджасуя» была заменена более простой церемонией «абхишекой», т. е. уже прямым помазанием, она сохраняла первоначальный сакральный смысл.

Этот смысл не терял своего значения и в дальнейшем. Автор «Артхашастры», вполне рационально осознавая земную природу царей, понимал, что легенды о небесном происхождении самодержцев имеют важное обрядово-магическое значение для устойчивости власти вообще.

Ашока и другие цари из династии Маурья принимали титул «милый богам». В точности так же прозывался и русский князь Андрей Юрьевич «Боголюбский».