Рассмотрев в этой связи вопросы духовного обновления института семьи и предпосылки личного одухотворенного обретения Родины, перейдем к более высокой ступени общественного единения в рамках восстановления институтов традиционного государства — наднациональному, гражданскому единению соотечественников, разделяющих общие патриотические чувства того особого духовного свойства, о котором было сказано выше.

Патриотическое чувство людей вырастает из чувства сопринадлежности не просто определенному государственному образованию, но некоей идее, которая этой государственной формой организации социума выражена, которая осмысливается или интуитивно ощущается согражданами. Чувство это столь необходимо живой человеческой личности, сколь необходима этой личности духовная жизнь вообще. И корень этого чувства глубоко залегает в тех священных предметах веры, которыми и питается духовный человеческий опыт.

Люди сплачиваются из этнографического человеческого материала в единый народ и обретают единую Родину в силу подобия их духовного уклада. Трепет перед общей святыней созидает народы. Духовный уклад народа формируется постепенно, в ходе его исторической жизни. Фундаментом своим этот уклад имеет определенную эмпирическую данность, внутренне присущую каждому человеку данного сообщества: раса, кровь, психологические особенности, темперамент, душевные предпочтения. На эту комплексную данность накладываются условия исторического существования, климатические и географические особенности национального ландшафта. Все это народ обретает как своего рода необходимое условие его исторической реализации свыше, от Бога. И именно эта изначальная данность должна быть творчески преобразована в человеке и народе посредством его духовной жизни, частной и общей, осуществляющейся в Церкви. История на этом пути всегда есть внешний вызов, на который народный дух должен находить правильные ответы, решения и верные основания к действию. Все это и созидает, по словам И.А. Ильина, единый «национально-духовный уклад», который связывает людей в патриотическое единство и который человек волен не принимать для своей частной жизни, но совершенно неволен воспринимать самостоятельно, не имея для этого эмпирической данности. Патриотизм — чувство, далеко не всецело подчиненное нашему рациональному сознанию именно по причине тех глубоких духовных пластов, что лежат в его основании. В своем духовном выражении каждый народ имеет уникальные особенности, образующие неповторимый национальный духовный уклад, который включает в себя и глубины бессознательного, и инстинкты, и душевные свойства людей, и сам наследственный бытовой уклад их повседневной жизни. Но главное, что объединяет людей, — это сходное переживание священного, преклонение пред общим духовным авторитетом. Самое устойчивое единение происходит от одинакового созерцания божественного, от одинакового религиозного акта, и истинный патриотизм имеет этот акт своим нервом.

И.А. Ильин считал, что «это не значит, что все сыны единой родины должны быть одного религиозного исповедания и принадлежать единой церкви. Однако патриотическое единение будет несомненно более тесным, интимным и прочным там, где народ связан не только единой территорией и климатом, не только государственной властью и законами, не только хозяйством и бытом, но и духовной однородностью, которая доходит до единства религиозного воспитания и до принадлежности единой и единственной церкви. Патриотическое единение есть разновидность духовного единения, а поклонение Богу есть одно из самых глубоких и сильных проявлений человеческого духа».

Факт этот неоспоримо свидетельствует о необходимости видеть в государстве своего рода надстройку или ограду этому глубочайшему чувству. Сама священная основа государственности прямо вытекает отсюда. Религиозная основа патриотизма была хорошо известна и древним классическим народам. Гражданский патриотизм для греков и римлян был делом искреннего поклонения родным богам и гениям рода. Клятва юноши при вступлении в сообщество полноценных граждан гласила: «Буду оборонять святилища и священные обряды и почитать святыни моей Родины». В этом отношении ничего не изменилось и поныне. Только клятва святыням способна пробудить истинные гражданские и патриотические чувства в любом человеке. Клятва отвлеченным принципам демократии или коммунистическим идеалам всеобщего довольства никогда не сможет привести духовный мир человека в гармонию с действительностью и с теми ложными идеалами, которым он собирается служить, по причине их внутренней «мещанской меркантильности», сколь бы героическими формулировками она ни выражалась вовне. Демосфен говорил, что «быть гражданином равносильно соучастию в жертвоприношениях». Сегодня речь может идти о том, что истинный гражданин невозможен без личной искренней веры, которая всегда была главным условием допуска к общественным «жертвоприношениям» или богослужению. Но жертвоприношение, в котором участвует гражданин, может пониматься и шире: как личная жертвенность, которая тоже проистекает из живейшего религиозного чувства и тоже является мерилом гражданской зрелости. Задолго до нашего времени Цицерон вполне выразил этот вечный «символ веры истинного патриота»: «Здесь моя вера, здесь мой род, здесь след моих отцов; я не могу выговорить, какой восторг охватывает мое сердце и мое чувство…» Как в древности, так и теперь религиозное единение и патриотическое чувство должны совпадать: единый народ творит единую духовную культуру, имеет единую веру и единую родину.

Это двуединое чувство национальной самоидентификации с древних времен нашло свое выражение у христианских народов в Царстве и Церкви.

И.А. Ильин в этой связи отмечал: «Различие между религиозной и патриотической общиной состоит в том, что в религии люди любят Бога и верят в Бога, а в патриотическом единении люди любят свой народ в его духовном своеобразии и верят в духовную силу и духовное творчество своего народа. Народ — не Бог, и возносить его на уровень Бога грешно. Но народ, создавший свою родину, есть носитель и служитель Божиего дела на земле, как бы сосуд и орган Божественного начала. Это относится не только к «моему» народу… но и ко всем другим народам, создавшим свою духовную культуру. Следовательно, это относится и к моему народу».

Институт монархии в христианском государстве, в котором народная общность персонифицировалась в лице конкретного Государя, являлся в том числе и гарантом того, что патриотизм и любовь к национальным началам не примет отвлеченный, нравственно безразличный, а затем и прямо языческий облик обожания нации, при ее понимании как абсолютной, вневременной ценности, оторванной от своего бытийного начала, лежащего в Боге. Царь — это не просто политический, но и, что важнее, сакральный центр народа.

Напомним, что в древности Цари не просто символизировали собой связь народа с высшими сферами, но являлись главными гарантами благодеяний, подаваемых свыше. Царь виделся как сосредоточение жизненной силы народа. Институт многоженства, в частности у славян (вспомним число жен и наложниц князя Владимира до крещения), был как раз выражением этой веры в царя как в священную фигуру, воплощающую в себе коллективную творческую и репродуктивную силу народа. Не похоть, но священная обязанность, своеобразное языческое магическое действо актуализации сил плодородия и сил рода толкало священную особу царя в объятия столь большого количества женщин.

Как каждое духовное достижение народа есть некий единый центр, очаг, от которого исходит, не умаляясь в пространстве и времени, огонь духовного горения, питающий многих, так же и личность монарха есть центр, который транслирует вовне, но и собирает с периферии энергию народного патриотизма и любви, оставаясь очагом национального исторического бытия соборной народной личности. Пламя этого очага, зажигая новые источники света, остается однородным в своей интенсивности. Эти световые импульсы придают внешним эмпирическим связям расы, пространства, истории истинное и глубокое духовное значение.