Пережитый Толстым на рубеже 1880-х годов кризис, приведший к «перестройке» его мировоззрения, к принципиальному изменению восприятия жизни, ее видения, заметным образом сказался как во всем его творчестве, так и в переписке. Поэтические и лирические начала в ней ослабевают, но усиливается проблемность, философичность, элемент публицистичности, обличительная интонация. Почти исчезает непосредственная радость от красоты природы, непринужденная легкость беседы, юмор, шутка, чаще попадаются «были» о страшной участи народа, о судьбах искалеченных неправедным строем взрослых и детей.

Нередко даже сугубо личные письма, а тем более обращения к сановникам, министрам и державным властелинам насыщаются актуальным общественным содержанием, носят противоправительственный характер.

В ту пору, когда имя Толстого обрело громкую известность, круг его корреспондентов весьма расширился, причем инициатива завязывания письменного знакомства, как правило, исходила не от него: крестьяне, арестованные и сосланные революционеры, гонимые сектанты, участники студенческих волнений и вообще страждущий и обделенный «рабочий народ» взывали к нему о помощи и защите. Толстой почти безотказно берет на себя роль ходатая. Среди отправляемой из Ясной Поляны почты все больше деловых писем: прошений, заявлений, запросов, объяснений, адресованных в официальные инстанции или к власть имущим, высокопоставленным знакомым или юристам. Случалось, что хлопоты эти были успешными.

К «великому старцу» обращались и как к вероучителю с просьбой дать совет, как в соответствии с его убеждениями следует поступать в сложных житейских коллизиях. Обычно эти неизвестные лица получали в ответ письма проповеднические и наставительные с предложением «жить по совести», не нарушая «закона любви».

Самостоятельный раздел образует собрание толстовских писем, адресованных иностранным корреспондентам, среди которых писатели, политические деятели (Ромен Роллап, Генрик Сенкевич, Бернард Шоу, Кэндзиро Токутоми, Мохандас Ганди), ученые, переводчики, издатели, публицисты и немало рядовых тружеников, землепашцев, рабочих, служащих. Сохранилось около 9000 иноязычных посланий чуть ли не из всех стран континента — это ли не зримое свидетельство его мировой славы и мирового значения! Документы, отправленные из Ясной Поляны, освещают проблему «Толстой и зарубежный мир» широко и в разных аспектах. Здесь он в резкой форме высказывал свое решительное неприятие империалистической политики захвата и завоевания чужих земель и искреннее сочувствие всем национально-освободительным движениям, борьбе негров против расовой дискриминации за свои человеческие права. С «неизвестными друзьями» он делился впечатлениями о литературных новинках, явлениях общественной и социальной мысли, мнениями о полученных журналах, книгах. Очень часто корреспонденция эти передают тревогу художника-гуманиста за состояние мира с его несправедливыми войнами, насилием, рабством, национальной дискриминацией, торгашеским духом, передают его веру в то, что «деспотизм», «войны» и социальное неравенство будут «уничтожены».

Тысячи писем великого художника подтверждают истину слов А. И. Герцена: «Письма — больше, чем воспоминанья, на них запеклась кровь событий, это — само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное»[10].

Читатель эпистолярной книги Льва Толстого увидит его интеллектуальное развитие в движении, в переломных моментах, с сопутствовавшими ему эмоциями и настроениями. Высказываемые то тут, то там отдельные суждения, мимоходом оброненные замечания и соображения раскрывают историю формирования «учения» Толстого, показывают его духовный мир в брожении, на пути к бескомпромиссным итогам. Из писем явствует, что уже с молодых лет, размышляя над социальными проблемами, он их сопрягал с этическими и религиозными. К середине 1850-х годов оппозиционное отношение к современной общественной действительности сменилось осознанным ее неприятием: Толстой стал остро и болезненно реагировать на факты жестокости, бесчеловечности крепостного права. «В России скверно, скверно, скверно… в глуши тоже происходит патриархальное варварство, воровство и беззаконие», — делился он с А. А. Толстой своими выводами, к которым пришел вообще и в особенности после того, как «в одну неделю» увидел, что «барыня на улице палкой била свою девку», «чиновник избил до полусмерти 70-летнего больного старика», а «бурмистр… наказал загулявшего садовника» «побоями» (18 августа 1857 г.). «Беззаконный обыск» в Ясной Поляне в июле 1862 года открыл Толстому глаза и на собственное бесправие, на реальную опасность подвергнуться издевательствам со стороны «разбойников с вымытыми душистым мылом щеками и руками». Существование в условиях «деспотии» и рабства начинает казаться ему невыносимым, и рождается у него желание «не видать всю мерзость житейского разврата, — напыщенного, самодовольного и в эполетах и кринолинах» (22–23? июля 1862 г.).

Путешествия по Западной Европе, все, что открылось там, обострило ощущение, что мир устроен неразумно, враждебен человеку. «Спасение» автору «Люцерна» виделось в следовании этическому принципу — «жить надо для другого», в «любви», который позднее будет определять характер его «учения». Тогда же была сделана попытка обосновать свою этику религией, но, обратившись к «христианскому учению», к Евангелию, Толстой, по собственному признанию, там «не нашел… ничего…» (А. А. Толстой, конец апреля — 3 мая 1859 г.).

Вскоре в духовной биографии художника наступила новая фаза: с целью устранения «общественного зла», «деспотизма», «насилия» он, по примеру декабристов, задумывает создать легальное, а если не будет дана санкция, то и «тайное общество», названное им «Общество народного образования» (Ег. П. Ковалевскому, 12 марта 1860 г.). «Общество» открыть не удалось, но обучением «Марфутки и Тараски», организацией школ в Ясной Поляне и ее окрестностях Толстой занимался увлеченно и самоотверженно. «Есть… у меня поэтическое, прелестное дело, от которого нельзя оторваться, — это школа», — делился он с А. А. Толстой (начало августа 1861 г.). «Школа» — это «спасение» как «от всех тревог и искушений жизни», так и от ее пороков. «Школа», «распространение образования в народе» для яснополянского учителя своего рода социально-просветительский эксперимент. Толстой верил, что «воспитание» в народе нового самосознания приведет к избавлению от рабства и угнетения. «Покуда не будет большого равенства образования — не бывать и лучшему государственному устройству», — разъяснял Толстой В. П. Боткину смысл занятий с крестьянскими ребятами (26 января 1862 г.). Вот такая утопическая программа превращения раздираемого жестокими противоречиями общества в «любовную ассоциацию людей» противопоставлялась автором «Утра помещика» в годы первого демократического подъема программе шестидесятников, выступивших с требованием решительной борьбы против всего «старого порядка» за «землю и волю». Толстой искал свой путь «спасения», решения главных проблем эпохи, мирный, без активных действий, организаций и выступлений «низов».

«Школа», хотя и не дала желаемых результатов, серьезно повлияла на писателя, сблизила с народом, дала ему импульс для возвращения к художественному творчеству после нескольких лет разочарования в искусстве вообще. «Я теперь писатель всеми силами своей души», — объявил он А. А. Толстой, приступив к работе над романом «из времени 1810 и 20-х годов» (17? октября 1863 г.). Однако ни поглощенность работой над «Войной и миром», ни семейное счастье, ни увлеченность хозяйством не отвлекали Толстого от «общего хода дел» в России, и он пристально всматривался в то, что происходило вокруг него. Все отчетливее зрело сознание, что «мужику плохо», что строй современной жизни ненормален, порочен и несправедлив, нуждается в «преобразовании». Прошли годы, и коренным образом изменилось его миропонимание, и перед ним, прозревшим, действительность предстала во всей жестокой правде, в вопиющих социальных контрастах.