ГМТ — рукописный отдел Государственного музея Л. Н. Толстого.

Бирюков, т. I–IV — П. И. Бирюков. Биография Льва Николаевича Толстого. В 4-х томах. М. — Пг., 1923.

Булгаков — В. Ф. Булгаков. Л. Н. Толстой в последний год его жизни. М., 1957.

ВЕ — журнал «Вестник Европы».

Гольденвейзер — А. Б. Гольденвейзер. Вблизи Толстого, т. 11. М. — Пг., 1923.

Гусев — Н. Н. Гусев. Два года с Л. Н. Толстым. М., 1973.

Дн. — Дневники Л. Н. Толстого (т. 46–58 Полн. собр. соч.).

ДСТ, т. 1, 2 — С. А. Толстая. Дневники. В 2-х томах. М., 1978.

ЛН — «Литературное наследство».

НВ — газета «Новое время».

С. Л. Толстой — С. Л. Толстой. Очерки былого. М., 1949.

Переписка, т. 1, 2 — Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями. В 2-х томах. М., 1978.

ПСТ — С. А. Толстая. Письма к Л. Н. Толстому. М.—Л., 1936.

ПСт — «Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка». Л., 1929.

Р. вед. — газета «Русские ведомости».

Р. сл. — газета «Русское слово».

ЯЗ — Д. П. Маковицкий. У Толстого. 1904–1910. Яснополянские записки. — «Литературное наследство», т. 90. Кн. 1–4. М., 1979.

ЯПб — Яснополянская библиотека.

1900 г. Января 1. Москва.

Письма ваши, Галино и ваше, милые друзья, получил и, сейчас 12 часов, новый 1900 год начинаю тем, что пишу вам. Письма ваши порадовали меня, дали почувствовать вас обоих, милых мне друзей. Разумеется, я писал об Ольге. Ее все больше люблю и ценю. Как я рад, что кончил «Воскресение» еще потому, что кончились с вами деловые отношения, хотя косвенные, но всегда отравлявшие для меня вашу, нашу дружбу. Я поправляюсь, но не отказываюсь от своего сознания близости к переходу и некоторого удовольствия при этом. Умственной нет энергии последнее время и сердечного влечения писать, а только рассуждаю, что надо. Есть теперь две маленьких темы, которые надо исполнить прежде всего другого.

Л. Т.

Как неожиданна была кончина Константина Александровича. Знаю, как грустно Гале, что она не была с ним. Сочувствую ей.

1900 г. Января 1. Москва.

Долго не отвечал вам на ваше радостное мне письмо, дорогой Леонид Егорович, потому что все это последнее время нездоров и слаб. Получил и вашу карточку и был очень тронут вашим добрым отношением ко мне — и удивлен. Мне представляется до такой степени полным недостатков мое писание, что удивляешься, когда, несмотря на это, оно производит хорошее впечатление — удивляюсь и радуюсь. Жму вашу руку.

Лев Толстой.

1 янв. 1900.

Поздравляю вас с новым годом и желаю всего хорошего. Очень благодарен моему писанию за то, что оно возвратило вам доброе отношение ко мне. Это дороже всего.

1900 г. Января 20. Москва.

Что мне тебе, уже не тебе одной, а вам обоим написать? Мама все написала. Пишу только для автографа и еще чтоб сказать, что ваша жизнь была бы очень радостна, как я чувствую ее по письмам, если бы не последнее неприятное событие и нерешенность вопроса о лбе, которая мне сжимает сердце всякий раз, как вспомню. В нашей жизни хорошо то, что я живу очень дружно с мама, что главное, и также с Сережей— все ближе и ближе и умилительней и умилительней. Когда он начинает расспрашивать о действии моего желудка и с робостью предлагает мне тереть спину в бане, то это действует особенно умилительно. Маша, как всегда, мне мила, дорога и радостна, несмотря на ее болезнь. Также мил мне Коля. Андрюша порывами приближается и удаляется, в особенности своей жестокостью бессознательной или скорее непроизвольной к кроткой, умной и жалкой Оле. Миша далек и не переставая чем-то пьян. Надеюсь, что придет время, когда проспится. Но всякое пьянство оставляет следы. Саша очень мила, и всегда радостно ее видеть. Целую тебя и твоего старого хорошего Мишу. Прошу простить меня за то, что я не ответил ему на его хорошее письмо.

Л. Т.

1900 г. Января 27. Москва.

27 Янв. ст. ст. 1900.

Дорогой Алексей Францевич,

Я, разумеется, не мог сказать и не сказал того, что мне приписывают. Произошло это от того, что пришедшему ко мне под видом автора, принесшего свою книгу, корреспонденту газеты я сказал на его вопрос о моем отношении к войне, что я ужаснулся на себя, поймав себя во время болезни на том, что желал найти в газете известия о победе буров, и был рад случаю выразить в письме Волконскому мое истинное отношение к этому делу, которое состоит в том, что я не могу сочувствовать никаким военным подвигам, хотя бы это был Давид против десятка Голиафов, а сочувствую только тем людям, которые уничтожают причины: престиж золота, богатства, престиж военной славы и главную причину всего зла, престиж патриотизма и ложной религии, оправдывающей братоубийство.

Я думаю, что не стоит того печатать в газетах опровержение ложно приписываемого мне мнения. На всякое чиханье не наздравствуешься. Я, например, получаю в последнее время письма из Америки, в которых одни упрекают, а другие одобряют меня за то, что я отрекся от всех своих убеждений. Стоит ли опровергать, когда завтра могут быть выдуманы 20 новых известий, которые будут содействовать наполнению столбцов газеты и карманов издателей. Впрочем, делайте, как найдете нужным.

Здоровье мое все нехорошо, но так как для того, чтобы умереть, есть только одно средство — быть больным, также как и для того, чтобы перенестись с места на место одно средство: сесть в экипаж или вагон, то я ничего не имею против болезни, тем более что она не мучительна и дает мне возможность и думать и даже работать. Занят я теперь преимущественно статьей о рабочем вопросе. Я уже писал об этом, но мне кажется, что имею сказать нечто новое и, надеюсь, просто и ясно.

Пришлите мне, пожалуйста, книжку: «The effects of the factory sistem», Allen Clarke, London, и, если можно, поскорее, и еще новейшие книги или статьи об этом предмете, то есть о положении рабочих теперь. Очень обяжете меня. Я же вышлю вам, что будет стоить. Привет вашей жене. Дружески жму вам руку.