Напрасно вы думаете, милый Александр Борисович, что ваше сообщение было мне неприятно^*. Как ни тяжело знать все это и знать, что столько чужих людей знают про это, знать это мне полезно. Хотя в том, что пишет Варвара Михайловна и что вы думаете об этом, есть большое преувеличение в дурную сторону, недопущение и болезненного состояния и перемешанности добрых чувств с нехорошими.

Я нашел у себя книжечку Клименко о Чайковском^*. Откуда она у меня? Не знаете ли вы? Она мне была интересна. Завтра едем^*. Не хочу говорить иначе, как до свидания.

Л. Т.

21 сентября 1910.

1910 г. Сентября 24. Ясная Поляна.

М. Левину.

Духоборам я не предполагал отдать неполученную премию, но просил не присуждать мне премию и тем не ставить меня в неприятное положение, так как я откажусь от нее, а отказ этот может быть неприятен моим наследникам^*.

Отказываюсь же я потому, что убежден в безусловном вреде денег.

24 сент. 10 г.

Ясная Поляна.

1910 г. Сентября 25. Ясная Поляна. Ясная Поляна. 25 сентября 1910.

Иоаниикий Иоанникиевич^*, от души благодарю вас за присылку вашей книги^*. Я еще не успел внимательно прочесть ее всю, но, уж и пробежав ее, я порадовался, так как увидел все ее большое значение для освобождения нашего общества и народа от того ужасного гипноза злодейства, в котором держит его наше жалкое, невежественное правительство. Книга ваша, как я уверен, благодаря импонирующему массам авторитету науки, главное же — тому чувству негодования против зла, которым она проникнута, будет одним из главных деятелей этого освобождения. Такие книги, как я вчера, шутя, сказал моему молодому другу и вашему земляку и знакомому В. Булгакову, могут сделать то, что мне казалось невозможным: помирить меня даже с официальной наукой. Мог ли я поверить 50 лет тому назад, что через полвека у нас в России виселица станет нормальным явлением и «ученые», «образованные» люди будут доказывать полезность ее. Но и как всякое зло неизбежно несет и связанное с ним добро, так и это: не будь этих ужасных последних пореволюционных лет, не было бы и тех горячих выражений негодования против смертной казни, тех и нравственных, и религиозных, и разумных доводов, которые с такой очевидностью показывают преступность и безумие ее, что возвращение к ней уже будет невозможно. И среди этих доводов одно из первых мест будет занимать ваша книга. Надеюсь, уверен, что не ошибаюсь теперь.

Еще раз благодарю вас за присылку, а главное, за написание вами прекрасной книги и от души желаю вам лучшего блага в мире: продолжения такой же плодотворной деятельности.

С искренним уважением и любовью

Лев Толстой.

1910 г. Сентября 25. Ясная Поляна.

Письмо ваше^*, милый друг Владимир Григорьевич, произвело на меня тяжелое впечатление. Я вполне согласен с тем, что вы пишете, что мною была сделана ошибка и что надо поправить ее, но дело в том, что все это представляется мне в гораздо более сложном и трудно разрешимом виде, чем оно может представиться даже самому близкому, как вы, другу. Решать это дело должен я один в своей душе, перед богом, я и пытаюсь это делать, всякое же чужое участие затрудняет эту работу. Мне было больно от письма, я почувствовал, что меня разрывают на две стороны, верно, оттого, что я, верно или неверно, почувствовал личную нотку в вашем письме. Пожалуйста, если хотите сделать мне добро, — а я знаю, что вы всей душой хотите этого, — не будем больше говорить об этом вашем письме, а будем пока переписываться, как будто его не было, как и прежде, и о моем испытании, и о наших общих и духовных и практических, — главное, духовных делах.

Никогда мне так не нужно было и я так не понимал ясно благодетельность сознания того, что жизнь наша только в настоящем, а в настоящем, если цель, дело твоей жизни — движение вперед к доброй, любовной жизни, то все, что бы с тобой ни случилось, может, или, скорее, не может, не быть обращено в достижение цели твоей жизни — в благо. Я повторяю вам то, что сотни раз вы слышали и знаете, но, испытав благодетельность этого сознания, мне хочется всем рассказывать, что 2 × 2 = 4.

Пожалуйста, сделайте, как я прошу, и чтоб в наших отношениях не осталось и тени какого-нибудь неудовольствия друг на друга^*.

Спасибо за все очень большое, все надеюсь до свидания.

Привет Гале и всем друзьям.

Л. Т.

25 утром.

1910 г. Сентября 30. Ясная Поляна.

Спасибо, милый Молочников, за ваше письмо о Соловьеве и Смирнове^*. Какая сила! И как радостно — все-таки радостно за них и стыдно за себя.

Напишите, к кому писать о том, чтоб их перевели?^* От кого зависит? Одно остается, сидя за кофеем, который мне подают и готовят, писать, писать. Какая гадость! Как бы хотелось набраться этих святых вшей. И сколько таких вшивых учителей, и сколько сейчас готовится.

Спасибо, что пишете.

Л. Толстой.

Где я сказал еще эту глупость о том, что в тюрьмах хорошо живется?^*

1910 г. Октября 6. Ясная Поляна.

Получил ваше письмо, милый, дорогой друг, и, как мне ни грустно то, что я не общаюсь с вами непосредственно, мне хорошо, особенно после моей болезни или, скорее, припадка^*. Сашин отъезд, приезд^* и влияние Сергея и Тани^*, и теперь моя болезнь имели благотворное влияние на Софью Андреевну, и она мне жалка и жалка. Она больна и все другое, но нельзя не жалеть ее и [не] быть к ней снисходительным. И об этом я очень, очень прошу вас ради нашей дружбы, которую ничто изменить не может, потому что вы слишком много сделали и делаете для того, что нам обоим одинаково дорого, и я не могу не помнить этого. Внешние условия могут разделить нас, но то, что мы — позволяю себе говорить за вас — друг для друга, никем и ничем не может быть ослаблено.

Я только как практический совет в данном случае говорю — будьте снисходительны. С ней нельзя ни считаться, ни логически рассуждать. Все это говорю к тому, что если возникнет — в чем я уверен — [возможность] прежних естественных отношений, то не ставьте преград тому, чего мне так хочется.

Ну, до следующего письма или свидания^*. Мое здоровье лучше. Только слабость. А что ваше? Напишите.

Скажите дорогой Гале, что благодарю ее за письмо^*. Напишу ей после^*.

Я и к ней обращаю ту же просьбу о снисхождении.

Л. Т.

1910 г. Октября 12. Ясная Поляна.