Я написал свои ответы на ваши вопросы и посылаю^*. Но если вы напишете мне, что вы их разорвали, сожгли, то мне будет очень приятно. Одно, что в вашем обращении ко мне не было неприятно мне, это ваше желание иметь от меня непосредственное обращение к вам с просьбою после смерти рассмотреть, разобрать мои бумаги и распорядиться ими. Это я сейчас и сделаю.

Вот вы пишете, что будете откровенны, не сетуйте и на меня (я знаю, вы не будете), что я тоже вполне высказываю, что думаю и чувствую.

Вы мне задали трудную задачу с текстом переводов эпиграфов^*. Постараюсь это сделать. Я смутно чувствовал, что это нужно было сделать, и сам виноват, что не сделал этого тогда же. Прощайте пока. Привет вашим и Ольге^*. Радуюсь, что ей и детям хорошо.

Лев Толстой.

1904, 13 мая.

Нужно было к этому письму прибавить три пункта. Два вспомнил, а третий забыл. Один пункт то, что вся эта переписка, как с моей, так и с вашей стороны, останется для всех тайной.

Второй пункт в том, что, как мне бы ни хотелось содействовать материальному успеху ваших изданий, то есть моих писаний, мне было бы очень тяжело отступить от принятого и очень для меня приятного решения не печатать ничего художественного до моей смерти. Вообще всякое практическое отношение к моим писаниям, — мое участие в нем — для меня прямо болезненно. Знаю, что вы поймете меня и не осудите.

Третье, хотя не то, что я забыл, это то, что я перечел вашу статью и надеюсь написать предисловие краткое^*.

1904 г. Мая 13/26. Ясная Поляна. 1904. Мая 13–26.

Владимиру Григорьевичу Черткову.

Дорогой друг Владимир Григорьевич.

В 1895 году я написал нечто вроде завещания^*, то есть выразил близким мне людям мои желания о том, как поступить с тем, что останется после меня. В этой записке я пишу, что все бумаги мои я прошу разобрать и пересмотреть мою жену, Страхова и вас. Вас я прошу об этом, потому что знаю вашу большую любовь ко мне и нравственную чуткость, которая укажет вам, что оставить, что выбросить и когда и где и в какой форме издать. Я бы мог прибавить еще и то, что доверяю особенно вам еще и потому, что знаю вашу основательность и добросовестность в такого рода работе и, главное, полное наше согласие в религиозном понимании жизни.

Тогда я ничего не писал вам об этом, теперь же, после девяти лет, когда Страхова уже нет и моя смерть, во всяком случае, недалека, я считаю нужным исправить упущенное и лично высказать вам то, что сказано о вас в той записке, а именно то, что я прошу вас взять на себя труд пересмотреть и разобрать оставшиеся после меня бумаги и вместе с женою моею распорядиться ими, как вы найдете это нужным.

Кроме тех бумаг, которые находятся у вас, я уверен, что жена моя или (в случае ее смерти прежде вас) дети мои не откажутся, исполняя мое желание, не откажутся сообщить вам и те бумаги, которых нет у вас, и с вами вместе решить, как распорядиться ими.

Всем этим бумагам, кроме дневников последних годов, я, откровенно говоря, не приписываю никакого значения и считаю какое бы то ни было употребление их совершенно безразличным. Дневники же, если я не успею более точно и ясно выразить то, что я записываю в них, могут иметь некоторое значение, хотя бы в тех отрывочных мыслях, которые изложены там. И потому издание их, если выпустить из них все случайное, неясное и излишнее, может быть полезно людям, и я надеюсь, что вы сделаете это так же хорошо, как делали до сих пор извлечения из моих неизданных писаний, и прошу вас об этом.

Благодарю вас за все прошедшие труды ваши над моими писаниями и вперед за то, что вы сделаете с оставшимися после меня бумагами. Единение с вами было одной из больших радостей последних лет моей жизни^*.

Лев Толстой.

1. Желаете ли вы, чтобы заявление ваше в «Русских ведомостях» от 16 сентября 1891 г.^* оставалось в своей силе и в настоящее время и после вашей смерти?

Желаю, чтобы все мои сочинения, написанные с 1881 года, а также как и те, которые останутся после моей смерти, не составляли бы ничьей частной собственности, а могли бы быть перепечатываемы и издаваемы всеми, кто этого захочет.

2. Кому вы желаете, чтобы было предоставлено окончательное решение тех вопросов, связанных с редакцией и изданием ваших посмертных писаний, по которым почему-либо не окажется возможным полное единогласие?

Думаю, что моя жена и В. Г. Чертков, которым я поручал разобрать оставшиеся после меня бумаги, придут к соглашению, что оставить, что выбросить, что издавать и как.

3. Желаете ли вы, чтобы и после вашей смерти, если я вас переживу, оставалось в своей силе данное вами мне письменное полномочие как единственному вашему заграничному представителю?

Желаю, чтобы и после моей смерти В. Г. Чертков один распоряжался бы изданием и переводами моих сочинений за границею.

4. Предоставляете ли вы мне и после вашей смерти в полное распоряжение по моему личному усмотрению как для издания при моей жизни, так и для передачи мною доверенному лицу после моей смерти все те ваши рукописи и бумаги, которые я получил и получу от вас до вашей смерти?

Передаю в распоряжение В. Г. Черткова все находящиеся у него мои рукописи и бумаги. В случае же его смерти полагаю, что лучше передать эти бумаги и рукописи моей жене или в какое-нибудь русское учреждение, — публичную библиотеку, академию.

5. Желаете ли вы, чтобы мне была предоставлена возможность пересмотреть в оригинале все решительно без изъятия ваши рукописи, которые после вашей смерти окажутся у Софьи Андреевны или у ваших семейных?

Очень желал бы, чтобы В. Г. Чертков просмотрел бы все оставшиеся после меня рукописи и выписал бы из них то, что он найдет нужным для издания.

Лев Толстой.

Ясная Поляна.

1904. 13 мая.

1904 г. Мая 18. Ясная Поляна.

Милостивая государыня.

Возникшая в «Новом времени» полемика о том, кому принадлежит авторство севастопольских песен^*, заставило меня вспомнить и прочесть мой ответ вам по этому же вопросу^*.

Я отвечал вам, что обе песни принадлежат мне, теперь же статья «Нового времени» напомнила мне, что первая песня сочинена не мною одним, а что в сочинении ее принимали участие несколько человек.

Сообщая об этом вам, присовокупляю еще несколько поправок, исключений не моего, и прибавлений пропущенного ко второй песне, сочиненной мною одним.

С совершенным почтением остаюсь готовый к услугам

Лев Толстой.

18 мая 1904.

1904 г. Июня 10. Ясная Поляна.

Милостивая государыня

Марья Николаевна^*.

Я прочел роман вашего покойного мужа «Осажденный Севастополь»^* и был поражен богатством исторических подробностей.

Человек, прочитавший этот роман, получит совершенно ясное и полное представление не только о Севастопольской осаде, но о всей войне и причинах ее. И с этой стороны его вполне можно рекомендовать издателям. Я же не могу взять на себя рекомендовать его, так как воинственный и патриотический дух, которым проникнут роман, находится в полном противоречии с моими много раз выраженными взглядами.