Тысячи толстовских посланий вычерчивают пройденный им «путь жизни», зачастую в событиях, эпизодах, встречах, думах и горестях, нигде более не зафиксированных. Они позволяют близко соприкоснуться с этим удивительным человеком, проникнуть в его внутренний мир, сложный, величественный и мятущийся, проследить движение его беспокойной мысли в тончайших оттенках и нюансах.

Письма эти, быть может, явственнее, чем дневники, обнажают таинство рождения и свершения творений великого мастера, сопровождавшееся переходами от веры в себя, в свое «могу», к мукам сомнения, позволяют уяснить отношение писателя к современности, к политической борьбе, к умственным течениям, социальным и философским идеям, литературным направлениям. Из многочисленных посланий вырисовывается зримая картина связей Толстого с очень разными членами «писательского цеха», старшими и младшими, с видными деятелями науки, искусства, культуры, с друзьями-единомышленниками, идейными противниками. И наконец, письма дают возможность войти в дом писателя, увидеть его в общении с членами семьи, взрослыми в малыми, в дни покоя и счастья и в ситуациях предельно драматических.

Без этой замечательной «книги бытия», стихийно сложившейся на протяжении долгого ряда лет, нам не дано было бы глубинно и многогранно узнать личность «самого сложного человека среди всех крупнейших людей XIX столетия»[6], его судьбу.

В толстовском эпистолярном наследии различаются отдельные объемные циклы, образовавшиеся в результате длительного и регулярного диалога с одним корреспондентом. Такие циклы, каждый из которых обладает своим сюжетом, тональностью, стилем, составляют большой пласт переписки писателя.

Хронологически самый ранний из них — сотня писем к нежно любимой «тетеньке» Т. А. Ергольской, в подавляющем большинстве относящихся к эпохе «юности» и «молодости», почти не отраженной в мемуаристике и документах, а потому необычайно ценных в биографическом плане. «…О себе я все вам сообщаю…» — признался 17-летний юноша своей воспитательнице (25…28 августа 1845 г.). И действительно, ей он описывал в подробностях жизнь в Казани и Петербурге, перипетии своей военной службы на Кавказе, в Румынии и Крыму, походы и сражения, участником и свидетелем которых был. Ей он исповедовался в своих проступках и прегрешениях, с ней делился невзгодами, планами, житейскими и литературными, первыми художническими замыслами и раздумьями.

«Письма к тетеньке» — безусловно «факт литературы». По сути — это автобиографическая проза, где автор «Детства» как бы намечал контуры облика Николеньки Иртеньева и других молодых героев его будущих произведений.

Письма эти отличаются определенностью стиля — стиля французского романа конца XVIII века. Ориентируясь на своего адресата, «тетеньку Туанетт», выросшую в атмосфере поклонения культуре и литературе французского Просвещения, Толстой, сам не избегший такого влияния, отвечал «тетеньке» на ее языке, то есть по-французски и в возвышенно-чувствительном духе: «…я плачу над всеми вашими письмами», «ваша любовь для меня все» и т. п. (6 января 1852 г.).

Брат Толстого Сергей, знакомый с письмами к их общей воспитательнице, иронизировал: «Хороши же и ты ей цедульки пишешь. Я одну из последних как-то видел. Я не говорю, чтобы вовсе не надо было выписывать тирад из M-me de Genlis и ей подобных, но не следует этого употреблять во зло… Ты просишь меня прислать тебе 1 том «Новой Элоизы»; зачем она тебе? Из твоих писем к тетеньке видно, что ты ее помнишь наизусть». Он недоумевал, как «можно шестидесятилетней женщине писать письма вроде тех, которые писывали в осьмнадцатом веке друг другу страстные любовники» (т. 59, с. 187). Но Толстой писал их, и таким образом неожиданно получился несколько архаичный сентиментальный роман в духе «осьмнадцатого века».

Традиции «осьмнадцатого века», но несколько иные, рационально-просветительские, дидактические, явственно просматриваются также в романических посланиях к Валерии Арсеньевой. Охваченный «страстным желанием любить» это юное, легкомысленное, увлеченное светом создание, Толстой шлет ей одно за другим многостраничные нравоучительные, назидательные письма. Он даже прибегает к жанру аллегории-притчи, где сам и его избранница действуют под вымышленными именами Храповицкого и Дембицкой и где их будущая совместная жизнь изображена реально, в подробностях, согласно его тогдашнему идеалу. Толстой утверждал здесь тип существования «лучших людей из дворян», демократический, трудовой в своей основе, скромный, интеллигентный, с непременным условием «сделать сколько возможно своих крестьян счастливыми» (19 ноября 1856 г.). Он всячески подчеркивал, что Храповицкие будут свободны от пороков привилегированного аристократического общества, своекорыстия, эгоизма и тщеславного высокомерия.

Педагогические опыты поклонника Руссо оказались безуспешными: Дембицкая не смогла внять голосу учителя, «наклонности» их остались «противуположными», и они расстались. Но благодаря этим «опытам» в конечном итоге сформировался оригинальный дидактический эпистолярный «роман воспитания», который вспомнился писателю в дни, когда он создавал повесть «Семейное счастие».

К романическому циклу относятся и письма, обращенные к А. А. Толстой, охватывающие период с 1857 по 1903 год (сохранилось 136 писем). Строго говоря, романическими они были лишь в первые несколько лет, когда в них прорывалась взаимная любовь, но потаенная, тщательно ими скрываемая от самих себя и друг от друга. «Ежели бы Александрии была 10-ю годами моложе», — с грустью записал Толстой в Дневник 11 мая 1857 года. Свои чувства они маскировали придуманной шутливой игрой в «любимую бабушку» и «любезного внука», что придавало их письмам особую атмосферу. Однако со временем между обоими корреспондентами установилась подлинная сердечная дружба, омрачаемая порой несогласием во взглядах на религию, на современную общественную действительность, что делало их диалог иногда полемическим и даже сердитым.

Письма Толстого к той, кого он неизменно именовал «бабушкой», ранние в особенности, но также и поздние, — шедевр его эпистолярного наследия. Душевная близость, искренняя приязнь, уровень личности корреспондентки позволяли Толстому свободно открывать перед ней свой интеллектуальный мир, посвящать в тайны творческих замыслов, делиться раздумьями и сомнениями, касаться самых разных сторон своей жизни. «…Вы все поймете, на все у вас есть струнка, которая отзовется», — подчеркнул Толстой в том удивительном письме, где им в сжатой форме раскрыта «мысль» рассказа «Три смерти», очень важная для понимания его поэтики (см. письмо от 1 мая 1858 г.). Именно в послании к ней вырвалось такое важное, определяющее весь жизненный путь писателя признание: «Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость» (18–20? октября 1857 г.).

Письма к А. А. Толстой ранней поры несут на себе зримые следы чтения психологической и моралистической беллетристики «осьмнадцатого века»[7], особенно исповедальные, в которых и беспощадный самоанализ, и диалектика сложных дум и чувств. Письма эти, запечатлевшие эмоциональный, психологический, философский мир молодого Толстого, явились своего рода подготовительными «этюдами» для работы над образами Андрея Болконского и Пьера Безухова.

Толстой отдавал себе отчет в исключительной значимости посланий к «дорогому другу». Перечитав их в 1910 году, он нашел, что «это один из самых лучших материалов для биографии»[8]. В самом деле, не будь этих сотен страниц, набросанных рукой писателя, в его жизнеописании оказались бы, зияющие, ничем не восполнимые пробелы.

Романическим в известной мере можно назвать и цикл, состоящий из 839 посланий (1862–1910 гг.) Толстого к жене. Он как бы делится на две части: одна — о любви состоявшейся, счастливой, цельной, вдохнувшей в опустевшую Ясную Поляну жизнь истинную, полную, давшую ее владельцу желанный дом, семью, детей. Другая — тоже о любви, но уже драматической, омраченной разладом на почве духовного разъединения. Вся эта большая группа писем, в которой запечатлена жизнь Толстого дома и вне дома, подробности его литературной и общественной деятельности, встречи с современниками, его реакция на всевозможные текущие события, на новые книги, на лекции ученых, на спектакли, художественные выставки и т. д., обладает уникальным энциклопедическим содержанием. Этот цикл замечателен еще и тем, что он пронизан столь дорогой писателю «мыслью семейной» применительно к своей исключительной судьбе.