Случилось все это, когда я учился в школе. Мы — то есть я, Лешка и Игорек — по-прежнему занимались своими тантрическими фокусами. Для не читавших первых историй напомню: сдружились мы в пионерлагере три года назад, и тогда же Игорек, наш юный командор, обучил нас азам тантрической йоги.

Идея проста: отдавшись безраздельно любви, тантристы выделяют энергии поболее, чем атомный реактор. А вот на что эту энергию направить... Игорек сумел направить ее на разрыв барьеров сопределья, и мы путешествовали по параллельным измерениям, как у себя дома. Мы попадали в миры диковинные, и в миры, ничем от нашей Земли не отличавшиеся. В одном из них даже прослыли демонами (правда, все это были происки одного не совсем трезвого гремлина, но мы об этом, увы, узнали слишком уж поздно). Но всегда, стоило лишь нам захотеть вновь домой — мы уединялись, и наши нежные юные тела, сплетясь в объятиях любви, вновь окутывались голубоватым сиянием и, сломив барьеры пространства, мчались вперед...

И мы, трое юных и счастливых, возвращались домой, чтобы вновь и вновь отправляться в дальние странствия.

Так оно и было до того страшного раза. Что-то не заладилось еще при самом полете и, не успел я и глазом моргнуть, как Лешка и Игорь растворились в черноте пространства, и я остался совсем и совсем один. В пустоте нельзя падать вечно. А в пустоте между измерениями — тем более. Ведь падение там — всего лишь семь растянувшихся в бесконечность секунд. И лишь они истекли — я вывалился в ближайшее измерение.

Только что вокруг была чернота, и вдруг сразу — вокзал. Впрочем, вокзал был за окном поезда, а я — в проеме между полками вагона. Причем верхними. Так что грохнулся я — по Галактике звон пошел!

Ну, делать нечего: сперва разобраться бы, куда угодил. Поезд — значит цивилизация. Беглый взгляд по вагону — пусто. Или все уже вышли, или еще не вошли. В любом случае не вижу повода оставаться внутри. Выхожу.

Ой, мама! Не понял!.. Ощущение, что угодил в старый военный фильм. Или в ночной кошмар. На выбор. Первое, что бросилось в глаза — развалины до горизонта. Старые, уже не дымящиеся. Целым был только вокзал, да и то только на первый взгляд. И резанула одна деталь: нигде не видно ни детей, ни подростков. Обычно на всех вокзалах мира полно ребятни, а тут — одни взрослые. Причем — мужчины. Военные. С автоматами. Патрули, собаки. Ой, мамочки!.. Куда это я попал?!

Но делать нечего — присматриваюсь. С виду на людей похожи. Стало быть, за демона не примут. Уже хорошо. Хотя, кто знает. Если за враждующую сторону примут — так уж лучше демон, а то ведь и подстрелить могут...

Заметил я в одной группке паренька лет шестнадцати. На вид, по крайней мере. Все лучше, чем к здоровым лбам обращаться. Подхожу. Э, а как с языком-то быть? Если он здесь не похож на наш? Да нет, кажется похож. Повезло. Обращаюсь.

— Куришь?

— Курю, да только сигарет нету давно...

— Ну, держи — и протягиваю ему «трофейную» пачку, ту, что на Фомальгауте-4 стащил. Все как сувенир таскал, да вот, пригодилась. Прикурил, угостил сотоварищей. Интересно, что будет, когда они до третьей метки докурят...

Вижу, мой знакомец что-то спутникам своим сказал, типа «идите сами, а я догоню», и остаюсь я с ним один на один. Рассмотрел получше: короткая, чуть длиннее «ежика» стрижка, десантный пятнистый комбинезон с трехцветной нашлепкой на рукаве, красный берет, автомат за плечами, боты типа омоновских. Впрочем, и остальные вокруг так же одеты. Нос, как на мой вкус, длинноват, над верхней губой — пушок еще не сбривавшихся усиков, смуглая красивая кожа... Волосы черные, как смоль. Чем-то на наших земных азербайджанцев похож.

— Куда это меня занесло?

— Не знаю, куда ты метил, но попал явно не туда и не в подходящее время. У нас тут гражданское война. Впрочем, если хочешь, пошли, напишешь заявление, получишь автомат, форму и поедешь с нами на фронт.

Я попробовал было возразить, но он продолжил:

— Оставаться тебе глупо: или подстрелят, или, как минимум, ранят. Поезда ходят здесь раз в две недели (пока мы говорили, поезд уже ушел), а стреляют тут каждый день. Пока будешь дожидаться следующего поезда — угробят.

Мысль о собственном автомате уже показалась мне привлекательной...

... Мы шли с полчаса, и наконец, остановились у входа в старое бомбоубежище. Первое, что бросилось мне в глаза — это висящий за дверью распятый на водопроводных трубах человек. Я замер, оцепенев.

— Вражеский шпион, — бросил на ходу мой провожатый, обходя распятого. Тот проводил нас мутнеющим взглядом. Я подумывал было дать деру: а что, как и меня за шпиона примут! А ноги тем временем несли меня вглубь. И вскоре я, оставив подписи в бланках повстанческой армии, получаю такую же пятнистую форму, автомат и ботинки. Правда, алые береты на складе отсутствуют, и мне торжественно вручается голубой берет десантника. Спереди на нем — никакой эмблемы, зато справа сбоку — трехцветный флаг. А сверху Яшар (так звали моего нового приятеля) термоаппликацией изобразил мне грозного волка, воющего на луну и одинокую звездочку. Шикарный получился берет.

Вскоре мы вместе с кучей мужиков трясемся в грузовичке, направляясь к линии фронта. Впрочем для нас эта «линия» оказывается небольшой — ровно десять домов — деревушкой. Причем четыре дома — одно воспоминание, руины после работы минометов.

Каждому из нас, помимо автоматных рожков, выдали по фляжке со спиртом.

— А это зачем?

— Пить. Тогда не так страшно, когда стреляют...

Окапываемся. Холодно. Здесь — почти зима. Согреваемся из фляжек.

Напоследок Яшар ставит свою двухместную палатку прямо на краю окопа.

— Подстрелят ведь!

— А пофиг, — мой друг уже явно «доходит до кондиции».

Мы сидим в сумерках у входа в палатку, и тут мой друг, положив свою руку мне на колено, начинает затем медленно поднимать ее все выше и выше.

— Понял, — улыбаюсь я, ибо этот жест, несмотря на все разнообразие культур, можно истолковать лишь однозначно. Мы укладываемся в палатке, я медленно скольжу своей рукой по его брюкам, расстегиваю ремень, ширинку и тут... Наружу вываливается мощный, огромный и стройный столб, сантиметров не менее двадцати пяти, и толще любого, что я когда-либо видел. Я нежно обхватываю губами его горячую плоть, язык мой кружит по огромной головке, и мой пьяный Яшар стонет от удовольствия. Я то обхватываю член, заглатывая внутрь чуть ли не половину его, то слегка дразню язычком, то глажу губами. И наконец мощная струя сладкой горячей спермы бьет мне в рот, я глотаю ее и, потратив на это все мои силы, оставшиеся после такого взбалмошного и трудного дня, падаю прямо на Яшара и мгновенно засыпаю.