Вот-вот, один против мафии, если не считать еще трех идиотов, взявшихся ему помогать. Один — это, разумеется, Науруз — у этого малыша талант влипать в разные неприятности. А трое — это, разумеется, наша бессменная команда. Мало нам было экспедиции в преисподнюю, так теперь еще и с мафиози погрызлись. Сейчас, когда это все уже завершилось — вспоминать это, безусловно, приятно и даже забавно. Но тогда, признаюсь, нам было не до шуток.

Началось все до банального просто. Месяца два после возвращения нашего из Ада Науруз ходил, как в воду опущеный. А затем ничего, отошел, повеселел, стал заигрывать к нам, а потом зачастил вдруг на плешку. Я, разумеется, сделал вид, что ничего не заметил, Лешка деликатно промолчал. Мол, баба с возу — кобыле легше. Зато сам повеселел и сцен ревности мне не устраивал. Игорь же кипел и булькал, готовый вот-вот взорваться. Он горячо полюбил Науруза, а после адских приключений любовь эта стала просто безмерной. И вдруг такое. Измена на стороне. Да еще с кем! Со здоровыми похотливыми мужиками да дедами, у которых уже лет сто не стоит?!

Конечно, Науруз при его юности и неоспоримых достоинствах становился весьма популярен. Стоило ему только достать в туалете свой двадцатипятисантиметровый член да взмахнуть им пару раз у писсуаров, как вокруг него собиралась толпа «голубых», млеющих в предвкушении кайфа. И малыш не давал им разочароваться. С истинно профессиональным артистизмом он совал свой смуглый кол во рты и анусы всем желающим и, казалось, не знал устали в своей гиперсексуальности. Изредка, в порядке благосклонности, пускал какого-нибудь юного парнишку к себе в попку, но взрослые в этом получали от ворот поворот.

Жил Науруз по-прежнему у Игоря, о своем погибшем мире больше не печалился, да, кажется, и думать о нем забыл. А в последнее время порой наш малыш стал появляться только под утро, а то отсутствовал и два-три дня подряд. И тогда Игорь ходил мрачнее тучи, а ракопаук Джонни, поддавшись настроению хозяина, слонялся из угла в угол и печально подвывал.

А когда Науруз возвращался, то на все вопросы «где пропадал» только мило улыбался или замечал: «Ты его не знаешь. И, надеюсь, не узнаешь. Он такой идиот: с ним кроме трахача и поговорить не о чем.»

А затем... Однажды наш малыш вломился домой с сияющей физиономией и с гордостью шлепнул с размаху на стол солидную пачку долларов.

Это потом уж мы разглядели, что все бумажки были однодолларовые, и «солидная пачка» насчитывала всего двадцать пять зеленых. Но в тот миг наш скромный и тихий Игорь вспылил:

— Слушай, ты! Я уж как-то свыкся, что ты бегаешь по всем плешкам. Терплю, когда тебя неделями не видать! Да на тебя уже косо поглядывает каждый второй мужик на улице. Так ты еще и проститутом устроился?! Валютные бары обслуживаешь? Интересно, сколько тебя трахали, чтоб ты столько отработал!

— Ты можешь, конечно, не поверить, но в том-то и дело, что не трахали.

— Ага! А заплатили, конечно, за красивые глазки.

— Скорее, за красивую попку...

— То есть? Поясни! Если не трахали, а заплптили за попку...

— Правильно, значит — фотографировали!

Игорь заткнулся и с изумлением поглядел на Науруза. А тот, томно развалившись в кресле, начал неспешный рассказ:

— Сижу это я, значит, в туалете. Никого не трогаю, высматриваю кого из знакомых. Аж тут — входит парень. Стрижка короткая, в плечах — поперек себя шире, морда кирпичом. Ну, думаю, хана, «ремонт» наехал, щас морды бить начнет! И, значит, уже прикидываю, как бы это потише бы улизнуть. А он как увидел мой член — так и приторчал на месте. Смотрит — и рта закрыть не может. А у меня, как на зло, стояк напал — торчит, что кол из вампира, только пониже. А бугай этот вдруг раз — и шагнул ко мне. Ну, думаю, хана! А он вдруг присел — и член мой в рот себе. Тут уж я приторчал. Ни фига себе, думаю, гопота пошла! А он сосет так кайфно, что сразу видно: не в первый, да и не в сотый уже раз делает это. А пальчиком — в попку ко мне ныряет...

— Слушай, Нау, я че-то не понял: ты рассказывать историю денег или возбуждать нас собрался? — фыркнул Игорь.

— И то и другое. Так вот, кончил я ему прямо в рот. Он глотнул. А затем привстает и нежно так меня обнимает, словно стальные тиски. И шепчет на ушко — «милый, а ты хотел бы заработать?»

— Двадцать копеек? — острю я.

— Да нет, долларов двадцать пять...

— Долларов? — от удивления я чуть не плюхнулся в дырочку унитаза.

— Угу.

— И что же мне делать? Кого-то... Или кто-то меня... ?

— Да ну что ты... Ты не постеснялся бы, чтоб я сфотографировал бы твой член?

А что мне стесняться? Родителей тут нет. Да и вообще их, увы, больше нет. Знакомых? Вы — и так все знаете. А остальные — сами знаете, где. Те, что с Тагира... И я согласился. Мамочка моя, что у него за квартира! Наша с тобой, Игорь — что хижина бедняка перед дворцом. Ковры, хрусталь, вазы... И в каждой комнате — по телевизору и видику. А в маленькой комнатке — видиков пять! А он так небрежно мне говорит: «А это для перезаписи кассет».

А потом мы пошли в зал, и он сел вызванивать своего друга-фотографа. Потому что сам, видите ли, плохо умеет снимать, а фото желает получше. Приехал фотограф — симпатичный такой парнишка, лет под девятнадцать, не больше. Длинноволосый.

Раздели меня, а затем нацепили на меня рваные джинсовые шорты, из бахромы которых мой член, как банан с пальмы, свисал, ковбойские сапоги и ковбойскую шляпу.

У них там в шкафу полно разной экзотической одежды. Но им показалось, что иммидж ковбоя будет самый прикольный.

Поразвесили по комнате и включили лампы, а затем... Сперва я просто стал, томно положив руку на пояс и слегка повернув голову в сторону. Щелкнули. А затем им захотелось, чтобы у меня встал. Ну, а я им и говорю: «Помогите...» Они переглянулись, и затем парнишка-фотограф присел у моих ног. Он нежно обхватил губами мой дремлющий член и принялся втягивать его в себя и перекатывать языком. И представляете — он у меня поднялся без всяких подталкиваний!

И тогда меня засняли с гордо торчащим хозяйством. Все двадцать пять сантиметров! А затем я расстегивал и понемногу снимал с себя шорты, возбуждаясь все больше и больше, но и возбуждая при этом фотографа и хозяина. Пригласивший меня давно сбросил бы с себя все, но почему-то стеснялся, и только водил рукой по выпирающему сквозь брючную ткань члену. А фотограф, чтоб спокойнее двигаться, выпустил наружу свой член, и тот упруго качался из стороны в сторону при каждом его движении. А я сбросил уже шорты, и теперь сидел на музыкальном стульчике, закинув по-американски ноги на пианино и нажимая каблуком сапога на клавишу «до». А затем стоял раком, опершись на пианино и раздвигая руками ягодицы, валялся на тахте, то томно изогнувшись и оттопырив попку, то выставив гордый свой столб.

И меня снимали во всех этих позах. А затем у них кончилась пленка, и я вознадеялся было, что хозяин квартиры сейчас возьмет у меня, как тогда, в туалете, но он лишь велел фотографу назавтра принести снимки и пленку и выпроводил парнишку долой. И только потом вернулся ко мне и, обняв за плечи, пояснил:

— «Не хочу, чтоб кто-то из наших узнал о моих увлечениях. А то ведь могут еще не так понять. И Большие Ребята могли б огорчиться. Очень огорчиться, если ты понимаешь, что я имею в виду...»